Страница 75 из 123
— Валентина Викентьевна, вот прочтите!
— Ну и что? — вопросительно взглянула в лицо Наде Горева.
— А вот что, Валентина Викентьевна, я тоже бы не прочь немножко поучиться. Чего это — три месяца? Можно, не бросая работу...
— Надо с Петром Васильевичем поговорить.
— Вы, может быть, сами поговорите, только поскорее, а то там наберут, — просила Надя.
Петр Васильевич вызвал Надю в свой кабинет.
— Ну, как, дочка? Значит, привыкла к нашей работе? Присаживайся.
Надя присела на край стула и начала разглядывать морщины на пожелтевшем, исхудалом лице врача.
— Нашему ремеслу хотите научиться? Очень похвально.
— Да, Петр Васильевич, хотела бы немножко познакомиться.
— Ну, что ж, очень хорошо. Советую вам записаться. Справьтесь и о времени занятий, а мы со своей стороны постараемся освобождать вас в эти часы. Если будет трудно, пс стесняйтесь, приходите, поможем.
— Спасибо, Петр Васильевич. Вы всегда такой добрый, — растроганно сказала Надя.
— Ну, этого я бы, пожалуй, не сказал, иногда бываю злой — то руку, то ногу отхватишь у солдата, это уж не добрым пахнет... — улыбнулся врач.
— Вы все шутите, — сказала Надя и, поблагодарив врача, вышла из кабинета.
Через три дня вечером Надя записалась на курсы и приступила к занятиям. Память у нее была хорошая, она быстро соображала и все записывала в тетрадку. Правда, нелегко было работать и учиться, но все же она курсы сумела осилить и горячо принялась за новую работу. Теперь Надя утешала себя тем, что в будущем она не будет ни от кого зависима и сможет вести свою жизнь как ей вздумается. Надю радовало, что все в госпитале довольны ее работой.
Горева получила известие о победе Великой Октябрьской социалистической революции. Она поспешила сообщить об этом Наде и торопливо вбежала в дежурку.
— О чем это, голубушка, распустила такие потоки? — удивляясь, спросила Горева.
Надя держала в руках письмо и молча всхлипывала.
— Домой, что ли, захотела? Соскучилась?
Надя молча передала бумажку. Это было письмо от Чилима. Он писал:
«Надюша, дорогая моя, в настоящее время я нахожусь в городе Киеве, лежу в госпитале. Был немножко ранен, но теперь уже поправился и прошу тебя не беспокоиться. Скоро меня, наверное, выпишут или домой, или в свою часть. Желаю здоровья и счастья.
Твой Вася».
— И тебе не стыдно над таким письмом плакать? Да тут же ясно сказано, что он уже вылечился и скоро поедет в отпуск, а быть может, уже уехал,— заключила Горева.
— Вот об этом-то я и плачу. Он, наверное, уже дома, а я все еще служу, — возразила Надя.
— Я ей несу радость, а она тут плачет, заливается, — ворчала Горева, обнимая Надю.
— Что за радость? — спросила Надя, вскинув испытующий взгляд на Гореву.
— А то, что и ты скоро поедешь домой. В Петрограде власть перешла в руки большевиков, а это значит, что скоро война будет закончена.
— Правда, Валентина Викентьевна? — воскликнула Надя, целуя Гореву.
— Очень даже правда. У Петра Васильевича уже есть телеграмма, где говорится, что рабочее и крестьянское правительство предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.
— Знаете что, Валентина Викентьевна? Все же я хочу попросить Петра Васильевича, чтоб отпустил он меня в свой город. Я и там бы смогла работать в госпитале.
— Пойди и объясни ему. По-моему, он согласится тебя отпустить.
На следующий день Надя явилась к старшему врачу.
— Ты что же это, дочка, загрустила? — спросил Петр Васильевич. — Как же больные-то без тебя будут? Они тоже заскучают.
— Петр Васильевич, честное слово, по сынишке сердце болит, — тихо проговорила Надя.
— Наверное, о том сынишке, который письма пишет?
— Вам только, Петр Васильевич, скажу по чистой совести, что и о Васе не меньше сердце болит. Он был ранен и лежал в госпитале, а теперь его выписывают и, наверное, отпустят домой. Поэтому и пришла вас просить, может быть, напишите ходатайство о переводе меня в родной город?
— Что ж мы будем с тобой делать, голубушка? — в раздумье произнес врач. — Я, пожалуй, тебе напишу, только уговор дороже денег — начатой работы не бросать. Ты ее начала самостоятельно и вела неплохо. Я должен сказать, что не всякой сестре такая работа удается, а в настоящий момент она очень важная и полезная.
— А я и не собираюсь бросать.. Эта работа и самой мне нравится, — возразила Надя. — Наоборот, я хочу, чтоб вы мне написали, какую работу вела в вашем госпитале, чтобы и могла поступить на такую же работу в своем городе.
— Вот это мне нравится! Я с удовольствием исполню твое желание, — сказал врач, прощаясь с Надей.
Через несколько дней, имея на руках удостоверение об окончании курсов сестер милосердия, увольнительный билет и письмо от старшего врача, Надя распростилась с больными, служащими госпиталя и отправилась к вокзалу. Провожала ее Горева.
— Ну, дорогая моя, пожелаю тебе счастливого пути и успешной работы в дальнейшем!..
— Спасибо, Валентина Викентьевна!
— Мы с тобой еще встретимся при лучших обстоятельствах... После войны я тоже приеду в Казань.
Поезд тронулся.
Итак — на родную Волгу, в Казань. За все время пребывания в госпитале Надя не переписывалась с родными. Что ожидает ее там, она и представить себе не могла.
Глава одиннадцатая
Пришел день отъезда Чилима в отпуск. Многие пришли провожать Чилима. Ротный командир, расцеловав Чилима, сказал:
— Ну, Вася, сажай, поправляйся, да пиши, как пойдут твои дела.
А старушка, у которой квартировал Чилим, расплакалась и причитала:
— Вот только встали на квартиру хорошие-то паны и уже уезжают...
— Не горюй, бабуся, не горюй. Все идет к лучшему. Оставшиеся товарищи в беде тебя не оставят. А теперь бывай здорова и не поминай нас лихом, — с этими словами Чилим вышел на улицу.
У двора уже стояла двуколка, запряженная парой лошадей.
— Слезай, Кадников! Я сам провожу Чилима, — кричал Савкин, сталкивая конюха с сиденья.
Бабкин, Ильяс и еще двое солдат прыгнули на повозку.
— Эх вы, родные! — протяжно крикнул Савкин, закрутив вожжами. — Потешим напоследок Чилима!
Лошади с места взяли рысью, провожающие замахали шапками, и все скрылось за углом улицы. Проводив до станции Чилима, солдаты с невеселыми мыслями возвращались в роту. Да и Чилим все еще пе мог успокоиться, тронутый теплыми чувствами провожающих.
«Ведь что ни говори, а три года вместе жили, три года голодали и ежедневно смерти ждали...»
Сумерки сгустились. Налетела снежная туча, завихрилась метель по степи. Мимо замелькали телеграфные столбы, полустанки. Рядом с Чилимом, прячась от ветра за бортом платформы, поет солдат:
Вот стучат, стучат колеса,
Поезд мчится на восток.
Пролегают быстро версты,
Паровоз дает свисток.
Из-за снежного тумана
Выплывают города.
Может, пишет без обмана,
Что с тобою навсегда.
Но другая мысль тревожит,
Сердце гложет и сосет.
Если милая изменит
То и встретить не придет.
И опять стучат колеса,
Вот последний перегон.
Сильно ветер треплет косы,
Она вышла на перрон.