Буря на Волге

Валентина Викентьевна, так же, как и Надя, с трудом привыкала к госпитальной обстановке, но со временем освоилась и привыкла к работе среди раненых. Теперь она с интересом следила за Надей, часто приходила ей на помощь. Так было, например, когда Надя не могла ответить на вопрос о возникновении войны.

— Вы сами-то как думаете, отчего происходят войны? — спросила у раненых Горева.

Одни говорили то, что им вычитал дядька из устава внутренней службы, другие просто отмалчивались. Тогда Горева, подводя знакомые солдатам факты, умело направила их к выводам:

— Вы все побывали в окопах. А много ли видели там солдат из богатых домов? Вряд ли. Думаю, что нет. В окопах гниют и умирают рабочие и крестьяне, а тот, кто имеет капитал, он сидит далеко в тылу и наживает денежки на этой же войне.

— А ведь и верно, сестрица. Если поразмыслить немножко, то и самим становится понятно, что нас безбожно обманывают.

Все это Горева говорила с оглядкой и только тогда, когда знала, что в палате не было никого подозрительных.

Однажды, застав главврача одного в кабинете, спросила:

— Петр Васильевич, вам неизвестно ничего об этой нашей новенькой санитарке?

— Нет, а в чем дело?

— Может быть, мне так кажется, но я чувствую, что она прислана комитетом с каким-то заданием.

— А что она там проповедует?

— Да пока что прямой работы не ведет, но как будто подходит близко к этому.

— Ну, что ж, тем лучше, — сказал врач. — Все-таки я на твоем месте поговорил бы с ней — ласково, по душам.

— Хорошо, Петр Васильевич, я займусь, — с улыбкой ответила Горева.

Вечером того же дня Горева пригласила к себе Надю.

— Вот и и пришла, Валентина Викентьевна, — весело заговорила вошедшая Надя.

— Я хотела показать вам вот эти книги, можете их брать, читать больным в свободное время.

Надя просмотрела книги, переложила с места на место.

— Хорошо, Валентина Викентьевна, буду брать, только я почти все это уже прочитала.

— Да, вот еще что, Надюша, я давно хотела вас спросить: вы состоите в какой-нибудь организации? — спросила Горева, пристально посмотрев в глаза Наде.

— Вы о какой организации говорите, Валентина Викентьевна? Я что-то не понимаю...

— Ну, бывают такие организации, там, в тылу, которые борются за улучшение жизни рабочих и еще кое за что...

— Нет, нигде не состою, — робея, ответила Надя. — Я в первый раз слышу, что есть такие организации.

«Прикидывается, да так ловко...» — подумала Горева и продолжала:

— А вот вы ведете разъяснительную работу среди солдат, может быть, вам кто об этом говорил.

— Мне никто ничего не поручал, я просто сама, потому что много читала и вот появилось желание поделиться прочитанным с солдатами. А их это радует и утешает. Они всегда просят что-нибудь рассказать, - печально посмотрела на Гореву Надя. — А ведь в тылу об их страданиях судят совсем иначе. Я была однажды на вечеринке, где собралось все высшее казанское общество, так там генерал называл солдат частоколом, которого, мол, у нас на все заборы хватит. Я тогда о войне только из газет знала, а поэтому застыдилась и не могла ничего возразить.

— И хорошо сделала, что смолчала, — заметила Горева.

— Почему хорошо?

— Эх, милая Надя, хоть вы и немало читали, но очень многого еще не знаете. Ну, кому бы вы там сказали на этой вечеринке? Разве генерал не знает, куда гонят солдат? Вот если бы вы рассказали самим солдатам, тогда совсем другое дело.

— Да, Валентина Викентьевна, вы совершенно правы. Потому-то мне и тяжело было, что разжалобить там некого, — созналась Надя. — После этой вечеринки мне тошно там стало жить...

— Я вас понимаю, — сказала Горева. — Только вот что, Надюша, будьте все-таки поосторожнее при офицерах, правда, они у нас редко бывают.

— Я знаю, Валентина Викентьевна, такие рассказы, как «После бала», я только солдатам рассказываю.

— Ну, хорошо, милая, желаю успеха, — крепко пожала руку Наде Горева, и они расцеловались.

Надя вышла повеселевшая, точно почувствовала новые силы. Еще усерднее принялась она за работу, интересную для нее самой и необходимую для солдат, уходивших в свои роты и команды.

Глава девятая

Весна была в самом разгаре. Уже заполыхал цветом, точно снежной метелью, фруктовый панский сад вокруг построек, где был расквартирован полк, в котором служил Чилим. Было приказано разбить палатки в этом фруктовом саду и выселиться из помещений туда.

В полк влили пополнение, укомплектовали все роты и команды. Полк снова превратился в крепкую боевую единицу. Его можно было опять загнать в грязные окопы, поставить под неприятельские пули, морить голодом и гноить под проливным дождем. Но командование почему-то медлило с отправкой полка на переднюю линию.

После читки манифеста вскоре начались выборы комитетов. Солдатам и тут не повезло. В комитеты были избраны почти все из офицерского состава. А если случалось некоторым солдатам на митингах резко покритиковать старые порядки и начальство, то их старались поскорее убрать, запрятать подальше. Зуботычины почти прекратились, но некоторые офицеры по-прежнему грубили.

Солдаты думали о своих правах, о том чтобы можно было свободно говорить с трибуны, обсуждать свои наболевшие вопросы.

— Вася! — крикнул однажды Кукошкин Чилиму. — Вот чего, дружище, ты часто жалуешься на судьбу солдата...

— Hy что же? — спросил Чилим.

— А вот что: сегодня в два часа дня намечен митинг, на котором ты можешь высказаться перед всем полком.

— Не знаю, Федя. Я, пожалуй, не сумею высказаться перед таким большим сборищем.

— Ну, как сумеешь. Тут красноречие не требуется, лишь бы сказано было правдиво. А я знаю,ты это сумеешь, — уговаривал Кукошкин, агитатор и член ротного комитета.

— Ладно, попытаюсь, — согласился Чилим.

Вскоре толпы солдат обступили со всех сторон ту самую трибуну, с которой недавно полковник читал манифест. На нее часто взбирались офицеры, произносили горячие речи, Изредка появлялись солдаты и тоже говорили, правда, не гак красноречиво, но убедительно и им шумно аплодировали.

Только что сошел с трибуны офицер, поднялся высокий плечистый солдат. Он, улыбаясь, обвел взглядом толпу. Серебряный крестик на новенькой георгиевской ленточке ярко блестел у него на груди.

— Жми, Вася! — кто-то крикнул из толпы

Первый взвод, увидя своего любимца на трибуне, громко зааплодировал, а за ним и рота. Чилим выдернул бумажку из-за отворота шапки, расправил ее и громко заговорил:

— Товарищи солдаты! Я хочу сказать, что такое солдат. До сегодняшнего дня нам говорили, что солдат не должен рассуждать. Все его слова: «Так точно!» «Никак нет!» «Слушаюсь!» Так нас учили дядьки. Правильно я говорю?

— Правильно! — загудела толпа.

— Так вот, друзья мои! Теперь в жизни солдата наступила новая полоса. Вот только что передо мной выступал господин капитан. Он говорил, что и солдат такой же человек, только он имеет образование скотское... Верно он сказал? Конечно, верно. Это в каждом городском саду у ворот написано: «Собак и солдат в сад не пускать». А почему солдат неграмотный? Да потому, что все солдаты из семей рабочих и крестьян. А мы отлично знаем, что для детей рабочего и крестьянина двери гимназий и университетов были закрыты, Также рабочие и крестьяне не имели ни средств, ни времени, чтобы учиться. Они с малых лет должны были идти добывать собственным трудом кусок хлеба.

— Здорово лупит, — шепнул Бабкину Кукошкин.

— Почему нас не пускали учиться? — продолжал Чилим. — А вот почему. Получивший образование рабочий скорее мог бы увидеть, кто его угнетатель, а поэтому начал бы скорее искать пути избавления. Вот и теперь еще господа офицеры заставляют нас кричать «ура» за царя, которого давно уже нет! Царский трон уже свалился вместе с подгнившими столбами. А вместе с ним отпала и ваша власть, господа офицеры, закрывать глаза и затыкать рот солдатам своими кулаками.