Буря на Волге

Несладко жилось Алонзову в тюремной больнице: сильно беспокоила рана, а больше всего угнетал тюремный режим.

— Ну, как больной? — спросил незнакомец в белом халате и накрахмаленном колпаке, позвякивая шпорами.

— Безнадежно! — махнул рукой врач. — Большая потеря крови, теряет сознание, бредит...

— Чем?

— Да все бурлацкими прибаутками.

Незнакомец нахмурился, постоял, молча, пристально вглядываясь в больного, затем повернулся к рядом стоявшему низенькому человеку в золотом пенсне.

— Что делать, господин Прутов?

— Придется отложить, — пожимая узенькими плечами, медленно проговорил Прутов. — Постарайтесь под-лечить, через недельку еще заглянем.

— Слушаюсь, — низко поклонился врач.

А в это время на широких теньковских улицах все чаще начали появляться неизвестные личности.

— Эй, малыш! Покажи-ка, где дом Алонзовых? — крикнул человек с портфелем в руке и черной шляпе, низко надвинутой на глаза.

- Это, дяденька, дальше, на краю села, - ответил веснушчатый мальчуган, выглянув из овражка.

— Что вы тут? — поинтересовался незнакомец, остановившись на краю овражка.

— Мы, дяденька, мельницу хотим выстроить, на четыре поставка, как у Пронина! — кричали мальчуганы из овражка.

— Так где же дом Алонзовых?

— Пошли! — недовольно пробасил один из мальчуганов и, повернувшись к веснушчатому, крикнул:

— Карауль, Гришка, плотину, а я дяденьку провожу.

— Ты сам-то чей будешь?

— Я? Алонзов!

Помахивая крючковатой лакированной палочкой, незнакомец торопливо шагал за бегущим мальчуганом:

— Эй, малыш! Постой-ка! Это чей двухэтажный дом?

Пронина!

— Богатый он?

— Богатый, дяденька, все время в шапке деньги носит, да пароход себе купил, большой пассажирный... А после его продал да мельницу паровую большущую построил.

— Так! — произнес незнакомец.— А вот это чей с палисадником и большими окнами?

— Грачевых, у них лавка на Базарной улице, красным товаром торгует.

— А вон тот, с большим садом?

— Да тут ведь княгиня Гагара живет, — улыбнулся Петька.

— А это чей дворец, что окна в землю вросли, тряпищами затыканы?

— Грузчик живет, Ярцевым зовут. Тятькин товарищ. А вот и наш! — торжественно крикнул Петька, вытирал грязным рукавом курносый нос. Он показал на мазанку с одним маленьким оконцем, глядевшим на луговые кустарники.

— Как? — удивился незнакомец. — Это и есть дом Алонзовых? Перепутали, сволочи, — пробурчал он в возмущении, глядя на тряпки, развешанные на кольях плетня.

— Послушай, малыш! А других тут Алонзовых нет?

— Других, дяденька, здесь нет,

— Странно, как же так, — произнес он в раздумье. — Капитал в десять тысяч, а живут в земляной норе...

— Мама! — крикнул Петька, припав в оконцу лачуги. — Дяденька к нам!

— Вы Алонзовы? — согнувшись, пролез в узенькую дверку незнакомец.

— Добро жаловать, — тихо сказала женщина, поклонившись и взглянув исподлобья на вошедшего.

— Ничего у вас тут, не опасно? — спросил незнакомец, присаживаясь на скамейку и глядя на обвисший, держащийся на одной подпорке потолок.

— Как не опасно, да не успел сам-то починить, а теперь вот жди... И плотников трудно найти, всех на войну угнали.

— Да, война многих подобрала... — заметил незнакомец.

— Деток-то у вас пять? Видать, все сыночки. Как хорошо вас бог наградил...

— Да вот недавно пятого-то чужого взяли, себе на горе.

— Так это хорошо, хозяюшка, зачтутся вам добрые дела...— сказал он и подумал: «Значит ошибки нет, здесь денежки».— И как вы теперь думаете жить? С пятеркой-то тяжело будет без мужа?

— Легко ли, да что сделаешь? — вздохнула Алонзова и подумала: «Ах, Тимоша, сколько ты хлопот наделал себе и людям, да люди-то, видать, все добрые, хорошие».

— Весьма сожалею, хозяюшка, — подходя вплотную к цели, начал незнакомец. — Услыхал, что вашего мужа постигло большое несчастье... Но ничего, не отчаивайтесь, не убивайтесь, есть надежда, можно его освободить. Я — адвокат Брындин и, надо сказать, неплохой, не такой, которые только и умеют написать «захлобыстье», а главной сути дела не указывают. Тут, брат, надо обмозговать так, чтобы все шансы были на стороне подсудимого... Я однажды отхлопотал и не такого еще преступника, который пристава ухлопал. Это чепуха...

— Да ведь как вам не знать, вы люди ученые, все понимаете. А мы ведь деревня, темнота.

— Вот так, хозяюшка, делом вашего мужа я могу заняться и, надо сказать, кое-что уж сумел расследовать. Был у окружного прокурора, а также поговорил и с судьей, обещались поискать подходящую статью, так что очевидный шанс налицо...

— Может быть, совсем освободите?

— Постараемся по чистой... Тут надо сделать так, чтобы быком перло...

— Как это быком? — спросила Алонзова, испуганно глядя на Брындина.

— Это вот так, хозяюшка. Судился кузнец с богатым мясником. Ну что кузнец может судье дать? Известная голь... Сковал топор и тащит: «Вот вам, господин судья, от моих трудов праведных». Судья взял топор, попробовал лезвие пальцем — востер, щелкнул — звонит, как колокол. «Лучше и не пробуйте, господин судья! Из лучшей стали сковал», — говорит кузнец. «Хорошо, спасибо тебе за топор, годится мясо рубить», — важно произнес судья. Когда начался суд, кузнец снова напомнил: «Господин судья! Судить надо, как топором рубить!» А судья, уткнувшись в бумаги, тихо шепчет: «Нет, брат, тут быком прет...» И что вы думали, мясник выиграл. Вот так и наше дело будет зависеть от того, какого бычка подпустим. — Тут Брындин потер указательным пальцем о большой.

— Вот быка-то у нас нет, — вздохнула Алонзова.

— Это так, хозяюшка, к слову, мы можем все деньгами обделать...

— Много ли денег-то надо?

— Да ведь как вам сказать, хозяюшка, дело покажет... Мы посмотрим в «талмуд», — он вынул из портфеля толстую книжку, начал перелистывать. — Если подведут двести семьдесят девятую статью, то непременно каторга. Каторга... А если четыреста восемьдесят девятую, пункт двести первый, параграф сто три, то вот... — тут адвокат обвел пухлым пальцем вокруг шеи и показал на потолок.

— Сколько же все-таки надо?

— Дело, конечно, ваше, хозяюшка, я насильно ничего не прошу, я только приехал предложить свои услуги, помочь от доброй души.

Алонзова задумалась. Ей было жаль отдавать деньги, а еще больше жаль было мужа. «С голоду не умрем, только бы он вернулся», — подумала она и решила: «Видимо, узелок придется развязать, как пришли, так и ушли...»

— Вы уж, пожалуйста, постарайтесь совсем его освободить.

— Хорошо, хорошо, хозяюшка, употребим все знание и силу... — кривя в улыбке тонкие губы, произнес он, затискивая в портфель вместе с толстой книгой толстую пачку кредиток. — Это прокурору, пожалуй, хватит.

— А что для судьи и присяжных — придется в другой раз заглянуть, по ходу дела будет видней...

— Вы себе-то не забудьте отделить частичку, — советовала Алонзова.

— Нет, что вы, хозяюшка, разве мы для этого учились, чтобы бедных обижать. Грошика не возьму... Это наш долг — помогать бедным и трудную минуту.

Алонзова только тяжело вздохнула и смахнула набежавшую слезу. «Вот еще какие добрые люди на свете есть...» — подумала она.

— Ну-с, вот что, хозяюшка, забыл, — заторопился Брындин, — возьмите мой адресок. Если вздумаете повидать мужа, то приезжайте. Мы там люди свои, все устроим...

Низко раскланиваясь и прижимая руку к сердцу, «добрый защитник бедных и несчастных» вышел из лачуги. Весело крутя крючковатой палкой, он направился к пристани.

Спустя несколько дней Наталья Сергеевна еще пуще загрустила: «Вдруг да не найдут подходящую статью, засудят мужа на каторгу или того хуже... — думала она. — И в самом деле, надо съездить в город узнать, как идут дела у адвоката, а также справиться о здоровье мужа».

Но в город поехать ей так и не удалось. В начале августа, убитая горем, она и сама сильно заболела.