Харама

— Брось, Фернандо, оставь его, — уговаривал Мигель, — лучше его не трогать. Ну что ты с ним сделаешь? Не тащить же его волоком. Я пойду вместо него, и конец. Пойдем — ты и я. А его судок оставим наверху, раз он заявляет, что не хочет есть, и все тут.

— Но это не дело, Мигель! Ему достался крест! Почему он не пойдет? Значит, он может у нас вытворять все, что его левая нога захочет? Ишь какой тут нашелся!

— Ну, а что я могу с ним сделать? Не вести же его силой?

— Если Даниэль не пойдет, и я не пойду. Хватит. Пусть хоть кто идет.

— Что вы за люди, одна тоска! — сказала Паулина. — Час-то уже который!

— А я при чем? Я по жребию освобожден. С этим надо считаться.

— Я на месте Фернандо тоже не пошла бы, — сказала Мели. — Дурак он будет, если пойдет.

— А все этот эгоист Даниэль!

— Не понимает он товарищества, — подхватила Алисия. — И дурака ты сваляешь, если пойдешь.

— Ты бы помолчала.

— Почему это мне молчать? Я за тебя же вступаюсь. И вообще, ты со мной таким тоном не разговаривай.

— Ладно, — отрубил Мигель. — Я иду наверх. Если есть еще добровольцы, пошли. Если нет, пойду один.

Тито встал.

— Я с тобой. Подожди.

Себас положил голову Паулине на колени и сказал:

— Послушайте-ка, раз уж вы идете, захватите эти три бутылки и наполните их там.

Мигель и Тито молча взяли одежду и бутылки и отошли к зарослям ежевики. Оделись.

— Ну и денек, — сказал Тито. — Тебе рассказали, что у меня произошло с Фернандо?

— Мели нам рассказала.

— Эта Мели — подстрекательница. Во всем она и виновата. Потом еще рассказывает. А теперь вот Даниэль отказался идти. В общем, сегодня у нас что-то не клеится, это ясно. Попадаем из огня да в полымя.

— Да ты не огорчайся. Трения всегда бывают. Не стоит придавать им большого значения.

— Это верно, но зачем мы сюда приехали: хорошо провести время или ругаться друг с другом? Меня от этого тоска берет. Кому это нужно каждую минуту ждать чего-то эдакого… Мелочи жизни.

— Ну и что, дружище, ты их и принимай такими: все пустяки.

— Но знаешь, после драки я, кроме шуток, хотел взять велик и смотаться отсюда без долгих слов, вернуться в Мадрид. Правду говорю. И, конечно, не сделал я этого только из-за вас: тебя, Алисии да еще двоих-троих.

— Ну и свалял бы дурака. Дело-то не стоит того.

— И Фернандо неплохой друг, но видишь, что с ним бывает. Я тебе скажу, если б не он, а кто другой схватился в воде со мной, я бы иначе с ним обошелся. А ведь все из-за Мели, она была во всем виновата.

— Так что? Она и тебе нравится?

— Мне? Ну вот еще! На что она мне… А после сегодняшнего случая — тем более. Ставлю крест, и точка. Для меня Мели больше не существует. «Привет, как дела?» — или: «Прощай, доброй ночи!» — вот и вся Мели для меня с этого дня. Точка.

— Слушай-ка, что это такое ты говоришь? Зачем ты в бутылку лезешь?

— Только так. Сам потом увидишь. Уже хватит ее глупостей. Где бы она ни появлялась, тут же ссора и бестолковщина. Подстрекательница она и скандалистка, вот она кто.

Мигель улыбался, затягивая ремень.

— Гляди, как ты разозлился. Ну, я готов, а ты?

— Пошли.

Они тронулись в путь.

— А кому, ты говоришь, нравится Мели? — спросил Тито.

— Никому. Разве я про это говорил? Ничего не знаю.

— Минуту назад ты сказал что-то вроде этого.

— Да нет же, нет. Ничего такого я не знаю, да и откуда. Она, конечно, девчонка что надо. Думаю, многим она должна нравиться…

Они поднимались на насыпь по выкопанным в земле, петлявшим по склону ступенькам.

— …Но точно ни о ком ничего сказать не могу.

Они замолчали, потому что подниматься было тяжело, наверху остановились перевести дух и стали оглядываться по сторонам. Вершины деревьев все еще оставались у них над головой. Отсюда видны были плотина и водохранилище. На другом берегу — густые заросли ивняка и падуба, в их тени тут и там устроились группы отдыхающих. Повыше, на отлогом склоне, словно море волновалось — паслась отара овец. Пастух в белесой шапке приблизился к берегу и, опершись на посох, с отсутствующим видом оглядывал людей.

— Ну, а как ты думаешь, Фернандо бегает за Мели? — спросил Тито.

— Может быть.

Железная дорога шла по высокой насыпи, пересекая равнину напрямую. По склонам насыпи карабкались кусты, которые доставали до вагонных колес, а там, дальше, где поднимались холмы, железная дорога, не сворачивая, врезалась в них узким туннелем. Отсюда виден был нижний бьеф плотины. Сотни людей в купальных костюмах жарились на солнце, расположившись на бетонных плитах. На раскаленной полосе скапливались, копошились маленькие людские фигурки — яркая, пестрая мешанина: руки, ноги, торсы, головы, купальники, — полная анархия, ни намека на порядок.

— Пойдем, Тито, нас ждут. Если б они знали, что мы все еще стоим тут…

Ниже плотины река, вырываясь из затворов водослива, вновь обретала стремительность. Там она бежала по неглубокому ложу среди валунов и красных полос отмелей с зелеными пучками пырея. Здесь вокруг было много закусочных — небольшие одноэтажные домики, рассыпанные вдоль реки. Одни стояли высоко, на холме с песчаными склонами, другие — у самой воды, у плотины, так что отсюда видны были только их крыши да увитые виноградом беседки, битком набитые людьми. Отчетливо доносились голоса и взрывы смеха, стук кулаков и кружек о деревянные столы, дым и запах еды; видно было, как под раскидистыми ветвями огромной шелковицы снуют с подносами в руках девушки, меж которыми иной раз мелькал новоявленный официант в белой куртке и с галстуком-бабочкой. В двух закусочных, расположенных на самом верху, мимо которых сейчас проходили Тито и Мигель, собралась публика поспокойней. Здесь за трапезой посетители тихо и мирно беседовали. Мигель и Тито свернули на дорогу, ведущую к шоссе, пошли вдоль проволочной сетки, ограждавшей справа виноградник. А слева от дороги тянулся неогороженный виноградник, куда со всех сторон беспрепятственно проникали ватаги ребят. Старик сторож ничего не мог с ними поделать, только швырял камнями и отчаянно ругался.

— Вот этому воскресенье действительно в праздничек, только пошевеливайся, — заметил Тито.

Ближе к шоссе стояли дома, окруженные глинобитными стенами, на которых сверху блестело битое бутылочное стекло.

— Вот уж это, по-моему, ни к чему, — сказал Мигель, указывая на стены. — Плохим человеком надо быть, чтоб такое устроить.

— Бывают люди, которые воровства боятся хуже лихорадки.

— Оно, конечно, никому не нравится. Но бороться с воровством вот так — не дело. И не столько само по себе это нехорошо, сколько потому, что этим самым выражают. Ну, что они нам показали? Ничего, кроме себялюбия и страха за свое добро.

— Это верно. Хорошего тут мало.

— Ведь надо же! Видно, тот, кто придумал эту штуку с битым стеклом, остался очень доволен. Уж наверняка был самый что ни на есть поганец и жадюга. Просто сукин сын.

— Правильно говоришь.

Они подошли к кафе Маурисио.

— Привет.

— Ну как, ребята? Хорошо искупались?

— Да ничего.

— Обедать, значит, здесь будете?

— Нет, на реке. Мы пришли за судками.

— Что ж, отлично. Вам еще вина? Вижу, с тем, что налил утром, вы хорошо управились.

Маурисио взял пустые бутылки со стойки. Лусио сказал:

— Слушай, налей им по стаканчику, я угощаю, а заодно и всем нам налей.

Мигель обернулся:

— Большое спасибо.

— Не за что.

К Маурисио подошел полицейский и спросил, кивнув в сторону Мигеля:

— Этот сеньор, ты говорил, хорошо поет!

Маурисио с укоризной посмотрел на него:

— Да, этот. Чего тебе от него надо? — И он обернулся к остальным. — Сейчас увидите, что значит никому не давать покоя.

Полицейский, не слушая его, подошел в Мигелю и восторженно сказал:

— Извините, позвольте мне вас приветствовать. Меня зовут Кармело Хиль Гарсиа, я большой поклонник пения.