Харама

Из Сан-Фернандо, нагруженные, вернулись женщины. Хустина подошла к Лусио и отдала ему табак, сказав:

— Вот ваша пачка.

— А вам не жарко от касальи? — спросил Аниано мясника.

— Совсем нет, от пива жарче, что бы там про него ни говорили. Его чем больше выпьешь, тем больше организм требует, и в конце концов накачиваешься водой. — Он передал ему кисет. — Прошу.

— Может, это и так, — согласился Чамарис. — Это вроде купанья: бывает, охота искупаться в реке, просто ради чистоты, а не чего-нибудь еще, и вот, я говорю, сначала кажется — освежает, а потом потеешь еще больше.

Полицейский провожал глазами кисет, переходивший из рук в руки. Теперь Аниано передал его Маурисио.

— Спасибо, я уже взял. — И он указал подбородком на самокрутку. — Отдайте Кармело.

И полицейский принял кисет, слегка всполошившись, как ребенок, которому достался гостинец.

— Ладно, покурим… — произнес он, щелкнув языком.

— Чем заболел, тем и лечись, — сказал Лусио. — Холод лечат холодом, жару — жарой. Зимой мы растираем лицо снегом, и оно сразу краснеет как мак и начинает гореть. Тут главное — вызвать реакцию. Вот то же самое и с касальей: она вызывает иммунитет к жаре.

— Почему же тогда вы сами ее не пьете, следуя нашему примеру?

Лусио указал на свой живот:

— А мне, дружище, здоровье не позволяет. У меня тут сидит киска, которая не любит касалью, она от нее отказывается. Она вообще добрая, но тут становится бешеной: царапает меня и кусает, будто ей на хвост наступили.

Чамарис улыбнулся?

— И вы тоже? У вас тоже язва?

Лусио кивнул.

— Тогда держите пять, — продолжал Чамарис и протянул руку. — Знаете, как-то раз в Косладе вышел такой же разговор, и мы прикинули, просто из любопытства, скольких людей мы знаем в поселке с язвой желудка. А вы учтите, нас было четверо, и скольких, вы думаете, мы насчитали? Прикиньте-ка и скажите, не задумываясь.

В рассеянности он уже было стал прятать кисет, который дал ему Кармело, но тот потянул его за рукав и бровями указал на мужчину в белых туфлях, стоявшего в дверях спиной к ним и все смотревшего на стервятников. Чамарис подошел к нему, ткнул в плечо кисетом.

— Курите…

Мужчина в белых туфлях обернулся.

— Слушайте, что с вами такое? Вижу, вам сегодня ни с кем не хочется разговаривать. Хватит вам смотреть в небо, и повернитесь к нам, примите участие в общем разговоре — вот и отвлечетесь.

Тот лишь скривил рот в вымученной улыбке и взял кисет, поблагодарив:

— Спасибо, не подумайте, что я сегодня… Я возьму на закрутку, благодарю.

Чамарис вернулся в центр зала.

— Ну так что же, сеньор Лусио, — сказал он, — сколько язв, по-вашему, насчитали мы тогда в Косладе?

— Ну, не знаю… Дюжину?

Чамарис хлопнул его по плечу и ответил, чеканя слова:

— Семнадцать! Не больше не меньше — семнадцать язв желудка. Что вы на это скажете, а? — Он почти наскакивал на собеседника. — Недурно, правда? Хороша статистика? А в Сан-Фернандо, думаете, меньше? Наверняка больше!

Мясник расхохотался:

— Ну вот! Теперь объявят конкурс, в каком из поселков больше язв! Вот это идея! Кстати, с нами Аниано, он и поможет составить условия конкурса и определить весь ритуал. Ну как?

— Вы смеетесь, — ответил ему Чамарис. — Легче всего смотреть на быков из-за барьера! Будь у вас у самого язва, как очень хорошо сказал сеньор Лусио, эта самая киска, которая кусала бы вас изнутри, тогда я бы послушал, что вы скажете. И смеялись бы поменьше. А от касальи отказались бы наотрез.

— Да бросьте, с этим живут по сто лет. Есть вещи и похуже.

— Ну да, пока бережешься, вроде терпимо, — сказал Лусио. — Только в тот момент, когда ты меньше всего ожидаешь, — на тебе, — прободение, и отправляйся к праотцам. С этой киской шутки плохи. Она шутить не любит.

— И от всего-то отказывайся. И боли, и диета, и на душе кошки скребут.

— Много мороки, много мороки, — подтвердил Лусио.

— Ладно, Лусио, не так уж все страшно… Вы-то вроде ни в чем себе не отказываете. За день выпиваете побольше, чем любой из нас. А тут строите из себя мученика.

— Ну так это потому, что мне все одно, прожить на десять лет больше или на пять меньше. Вот в таком виде, в каком я сейчас. Быстрей перестану надоедать моей невестке, — сквозь зубы засмеялся он. — Это такая женщина, которой и в голову не придет сказать мне хотя бы для приличия: «Побереги себя, Лусио!» Нет, такое ей в голову никогда не придет!

— Ну, слава богу, — сказал Маурисио. — А то уж давно ты не поминал свою невестку. А пора бы уж. Я и то удивлялся, что это ты о ней совсем забыл!

Все засмеялись.

С плотины доносились мощные всплески. На краю дамбы возникала человеческая фигура и падала в воду, поднимая тучи брызг. Крики разносились по воде звонко, с металлическим резонансом. Мигель и Алисия купались вместе с Фернандо и Мели. Теперь они вчетвером смеялись над Себасом, который плыл к ним.

— Ну, старик, на это стоит посмотреть, обрати внимание на скорость.

— Да, шуму много, толку мало. Мотоцикл и то у него меньше пыхтит.

Себас встал возле них на дно, тяжело дыша:

— Что тут у вас происходит?

— Ничего. Ты, наверно, путаешь плавание с вольной борьбой — лупишь воду без пощады.

— А что? У каждого свой стиль, — смеясь, ответил Себастьян.

— Это конечно.

— Ну, что вы тут делаете?

— Вот они рассказывали нам о стычке.

— Я так и думал. Слушайте, а Даниэль все не купается?

— Кто его знает.

— Да вон погляди, — сказал Фернандо, показывая в сторону деревьев. — Ну и спит же мужик! Что ему купанье.

— Давайте покричим ему.

— Идет, все разом, когда я скажу «три». Приготовились. Раз… два… три!..

— Даниэ-э-эль!..

— Громче.

— Даниэ-э-эль!..

— Черта с два. А ты, Мели, почему не кричала?

— Да оставьте вы его, пусть спит. Он в своем репертуаре.

— Он вполне мог в одиночку выдуть еще бутылку.

— Вот уж это меня бы не удивило.

— Так что? Выходим?

Многие шли к берегу и ложились загорать. В просветах между деревьями компаниями лежали люди в купальниках и плавках — на полотенцах и халатах или прямо в пыли. Над гребнем плотины по всей ее длине вытянулась цепочка голов — тел не было видно, они распростерлись по другую сторону, на бетонном укосе; отсюда виднелись только головы да иногда еще руки, свисавшие к воде, так что можно было чиркать по воде кончиками пальцев.

— Хорошо бы подкрасться потихоньку, — предложил Фернандо, — схватить его всем вместе, пошлепать по мягкому месту или искупнуть, как есть, в одежде.

— Не стоит, он на нас все равно обидится.

— Тем хуже для него, вдвойне будет наказан.

— Не надо, — сказал Мигель. — Лучше не разыгрывать такие шутки, они всегда плохо кончаются, сами уже убедились.

Вышли на берег и все с криком бросились бежать. Только Мели отстала и шла медленно. Подошли к Даниэлю и стали ходить вокруг него, крича:

— Даниэль! Даниэлито! Вставай, восемь часов! Вставай, старик, опоздаешь, сапожную мастерскую уже открыли! Даниэль, завтракать! Твой кофе остынет!..

Даниэль приоткрыл глаза, мигая от яркого света, кисло улыбнулся и стал отмахиваться от них, словно это были осы.

— Вставай, парень, вставай!

— Оставьте меня. Бросьте. С вас капает. Ну хватит вам приставать…

— Ты что же, не пойдешь купаться? — спросил Мигель.

— Нет. Мне и так хорошо. Катитесь к чертям.

— Ну и набрался ты, приятель.

Мигель почувствовал, что его легонько похлопали по плечу, обернулся.

— Вот смотри. Я так и знал, — сказал Фернандо, показывая пустую бутылку. — Видишь?

Даниэль меж тем снова спрятал голову в согнутых руках.

— Да, пожалуй, лучше оставить его в покое.

Достали полотенца, вытерлись. В реке народу уже поубавилось. Пахло едой, где-то неподалеку били ложками по алюминиевым крышкам и тарелкам, что изрядно раздражало всех вокруг.