Рассказы

— А! — закричал лейтенант, растопырив пальцы и хлопнув ладонью по крышке гитары, — он будет слушать мою новую песню!

Очень мне было нужно слушать его новую песню! Однако это составляло какой-то выход из положения, и поэтому я уселся против него, изобразив на лице возможное внимание. Лейтенант ударил по гитаре, на этот раз не по крышке, а по струнам. Раздался громкий аккорд. Я с отчаянием взглянул на Марию. Она, не поднимая глаз, встала от стола, держа обеими руками длинную тарелку с пирогом и собираясь отнести ее лейтенанту. Сердце мое больно забилось при виде этого нежного внимания. Вдруг странный звук заставил меня вскочить: из сада будто что-то прыгнуло в открытое окно. Я быстро обернулся и увидел на подоконнике большого пуделя. Он, по-видимому, не совсем рассчитал свой прыжок и находился в состоянии неустойчивого равновесия, не зная, удержаться ли на подоконнике или прыгнуть назад. Мария вскрикнула, отскочила назад и выронила тарелку. Пуделю как будто этого и надо было. Он понатужился и спрыгнул в комнату. Через момент он влез мордой и лапами в пирог. Явление было до того неожиданно, что я от удивления уже не сдвинулся с места. Между тем пудель вилял хвостом, радостно приварчивал и глотал пирог кусок за куском.

Вдруг гитара со звоном полетела на пол, лейтенант, как зверь, прыгнул с дивана, схватил пуделя за задние лапы и богатырским движением бросил его через голову в окно. Собака описала в воздухе невероятную дугу и крякнула в какой-то клумбе. Раздался неистовый собачий визг на все лады и переливы. В соседнем домике зазвенел отпирающийся замок, хлопнула дверь, и хозяин стал звать собаку. Через несколько мгновений визг стал слабеть, затем послышался звук запирающегося замка, и все стихло.

Лейтенант стоял над разбитой тарелкой; брезгливо держал двумя пальцами остаток пирога.

— Благодарю вас, — сердито сказал он Марии, — превосходный пирог... вы умелая мастерица, а еще лучше ваша ловкость, с которой вы бросили его на пол...

— Джиованни, — проговорила она с укоризной, — вместо пирога вы могли бы пожалеть меня, я так испугалась!

— А вы, — закричал Джиованни, — вместо себя могли бы пожалеть меня: вы знаете, я с утра ничего не ел. Я голоден и ухожу в кафе, — прибавил он, одевая шляпу с перьями.

— Джиованни! — умоляюще крикнула Мария и, подбежав, схватила его обеими руками.

Это становилось невтерпеж. Я вскочил с места и шагнул вперед. Впрочем я знал, что когда здесь бывает лейтенант, я превращаюсь в мебель и меня не замечают. Но этим движением я напомнил о себе. Мария взглянула на меня, покраснела и, отстав на шаг, отвернулась от лейтенанта.

— До свидания, — сказала она ему, — вы несправедливы, как всегда. И с этими словами, опустив голову, вышла в другую комнату.

Лейтенант нацепил саблю и, не удостоив меня поклоном, через окно выскочил в сад. Ходить через дверь он, по-видимому, считал недостаточно по-молодецки.

Я медленно пошел в ту комнату, где скрылась Мария. Я не сомневался, что она теперь уткнулась в кровать и безутешно плачет. Однако я нашел ее у окна. Она смотрела на дом соседа и нехорошие огоньки были в ее глазах. (Все свое негодование она перенесла на пуделя и на его владельца.)

— В своем доме нельзя быть спокойной от бешеных собак! — с непередаваемым возмущением воскликнула она.

— Мария, побойтесь Бога, какая же это бешеная собака! — взмолился я. — Поверьте, ее, как и лейтенанта, пирог интересовал гораздо больше, чем вы! Просто это несчастный голодный пудель, которого не кормит ваш сосед!

— Скряга и сыч, — решила Мария, — собаку не кормит, приему не держит. Проболел он тут неделю, так теперь только и делает, что пишет завещание.

Я взглянул в окно. Сквозь деревья был виден его дом, и через освещенное окно действительно вырисовывалась фигура, склонившаяся над письменным столом.

— Пишет и пишет, пишет и пишет, твердила она. — Верно и есть что завещать, от такой-то жизни!..

— Ну и пусть себе пишет, — миролюбиво сказал я. Но мир расплескался.

— Житья от него нет! — воскликнула она. — Вчера у подъезда на ногу наступил, сегодня на меня собака бросилась...

— Мария, почему же вы мне раньше об этом не сказали? — сказал я, начиная чувствовать к старику антипатию.

— Потому что кроме вас есть Джиованни. Сегодня он выбросил собаку, завтра поговорит со стариком.

Я вскипел.

— Ну, положим, со стариком будет разговаривать не он, а я, и не завтра, а сейчас!

С этими словами я надел шляпу и выскочил в сад.

— Куда вы? — крикнула вслед Мария, и в голосе ее я уловил беспокойство. Из сада я увидел, как она перегнулась через подоконник и громким шёпотом сказала:

— Фернандо! Не смейте делать глупостей! Куда вы теперь?

Но я уже перелез через забор и спрыгнул в сад соседа. Прыгая, я едва не расшибся, так как соседский сад был в углублении и забор с его стороны был гораздо выше. Я быстро поднялся и, слегка прихрамывая, решительно подошел к освещенному окну. Окно было раскрыто, старик сидел рядом, у письменного стола, и сосредоточенно писал свое завещание. Висячая лампа отражала свои лучи в его лысине, как солнце в океане. При звуке шагов он слегка насторожился.

— Если вы сейчас же не уберете к чорту вашу подлую собаку, — закричал я, — то я завтра же переломаю ей ноги, а вам перебью окна!!!

При первых же моих словах старик порывисто поднялся и взглянул в окно, но видно было, что в темноте он меня не различает. При последних словах он протянул руку к окну, захлопнул его и опустил штору.

Я несколько неожиданно очутился в темноте. Впрочем, это лучшее, что он мог придумать в ответ на мою нотацию. Я повернулся и пошел к калитке, но она оказалась запертой и слишком высокой, чтобы через нее перелезть. Луна была за тучею, и я с трудом различал предметы. Тем не менее я добрался до того места, где я вспрыгнул в этот сад, но стена была тоже слишком высока, чтобы на нее взобраться. Я споткнулся через ведро с отвратительным запахом свежей краски и упал на валявшуюся рядом лестницу. Очевидно, старый скряга раскошелился и решил выкрасить стены дома или забор. Лестница была мне на руку, и через минуту я, приставив ее к забору, очутился в саду у Марии. С волнением я спешил к ней, но дверь оказалась запертой. Я сбежал в сад и подошел к окну. Окно было закрыто. Я подошел к другому — тоже. Я вернулся к двери и осторожно постучал в нее. Никто мне не ответил. Маленький домик крепко спал, и Мария тоже...

Тихим шагом я поплелся к себе домой.

Спать этой ночью я не мог. Уж конечно, не из-за приключения с этим глупым стариком. Еще того меньше из-за лейтенанта. Но шёпот Марии, когда она, перекинувшись через подоконник, задыхаясь, говорила: «Фернандо... не смейте... не смейте ходить!» — не давал закрыться моим глазам. Я уловил в нем какую-то нежность, может, я принял за нежность испуг, все равно, какое-то новое чувство ко мне, неожиданно новое и для меня негаданно светлое.

С ранним утром я поднялся. Попытался работать, но работа не пошла; я бросил кисти и пошел за город. Когда через полчаса ходьбы я вновь очутился против садика Марии, все еще было раннее утро. Солнце косыми лучами заливало ее заплетённый зеленью домик, сад благоухал. Окна у домика были широко открыты, но внутри царствовали покой и тишина. Казалось, домик дремал и нежился в лучах утреннего солнца. Калитка была заперта, да я и не решился бы в нее взойти. Я лишь засмотрелся на эту картинку сладкой дремы, даже не думая, как бывало, хорошо ли вышло бы на полотне.

Так стоял я довольно долго и, вероятно, не скоро бы ушел, если бы не пришлось поднять голову от звука человеческих голосов, которые грубо согнали мечту и бесцеремонно вернули меня в жизнь. Звуки исходили, наверно, от дома соседа. Бросив на домик последний взгляд, я направился домой. Проходя мимо его калитки, я увидел старика, стоящего ко мне спиной, а перед ним премилого юношу со светлыми кудрями и со взволнованным лицом. Старик резким и методичным голосом читал ему наставления, а юноша бегал глазами направо и налево и, видимо, не знал, как избавиться от старика и от нотаций.