Страница 19 из 38
Звезда почему-то отвернулась и проговорила:
— Давайте на луг всё-таки. Хотя и интересно вспомнить, что африканские революционеры бывали не только в Африке и обеих Америках, но и здесь, в космосе. Но давайте в другой раз.
— Я тоже за кузнечиков, — сказала Морская Свинка, перекатываясь через Инну. — Только на великах, а то давно не ездили. И завернём ко мне, я мольберт возьму. А потом можно будет по трипвью посмотреть "Филингари".
— Это тот старый наивный фильм, ещё на общем языке?
— Да.
— Ну вот. Меня зовут Макс Робс — специально папы назвали с фамилией, как в двадцатом веке, — в честь Максимилиана Робеспьера, а я в жизни даже ни в одном музее революции не был.
— Ничего, замутим с тобой свою революцию! — Свинка ловко подхватила рюкзак и выбежала на улицу.
— Кого свергать думаете?
— Тебя, Инка, ты ж у нас Папесса, главой последнего государства считаешься! Догоняйте!
Действительно, на недавнем съезде Всемирного клуба католиков Инну, орбитальную кардиналку, выбрали главной координаторкой.
Друзья шли к велостоянке. Паутинку часто называют самым красивым из населённых спутников, здесь много деревьев, архитектурная академия и выпускают лучшие в Солнечной системе цветные мелки — одного цилиндра размером с палец хватает на полгода рисования на всех подходящих поверхностях. Поэтому по всему Паутинка выглядит потрясающе, и хотят ещё переманить ботаников из Тимирязевской академии, тогда будут не просто деревья, а чуть ли не танцующие друг с другом. Впрочем, толковые дендроархитекторы и на спутнике есть. Это мир приветливых людей, сытых животных и умных машин. И не только машин, но и материалов. Например, флейкс, из чешуек которого сделано здешнее небо (предмет постоянных шуток, как же — небесная твердь!), одеяло из маленьких сверхмощных компьютеров, показывающих облака, создающих дождь, и поющих вместо птиц, для которых на Паутинке слишком мало еды, а есть искусственных насекомых пичуги не научились. Или клеарин, которым покрыты и гоночные трассы, и пляжи, и улицы. Он сам выбирает нужную текстуру, но очищать его иногда бывает трудно, и химики пока не могут ничего с этим поделать. Инна и Звезда живут здесь. Ремонтная мастерская совсем недалеко и от детского сада, где Звезда работает логопедом, и от института, где она залезает в такие математические дебри, что Макс падает со стула, стоит ему услышать обрывок формулы. Сам он живёт на Земле, программирует уборщиков в зале для отлетающих Танганьикского космодрома и почти каждый день летает на Паутинку. Морская Свинка — лунянка, тоже часто бывает у друзей и помогает налаживать автоматику на фабрике мелков.
Они добрались до гостиничного парка, где Свинка заняла на несколько дней складную скамейку и холмик, на котором стоял смазанный антирейном мольберт. Скамейки были разбросаны на большой площади среди фонтанов, столиков для пинг-понга и разных головоломных шашек, минеральных источников, спонтанных выставок. Работниками парка считались не только те, кто регистрировал желающих позавтракать и принимал их пожелания или регулировал автоматы и ухаживал за растениями, но и вырезальщики силуэтов, флейтисты, заядлые шахматисты, всегда готовые сыграть. Раньше, ещё лет 30 назад это значило, что надо стараться перекусить именно в парковой столовой, а нужные вещи взять на парковом складе, а то кому-то может не хватить желаемого и придётся тратить лишнее время. Впрочем, удостоверения и талоны вышли из употребления очень давно, а потом люди вообще отвыкли обращать внимание на такие вещи. Было на Паутинке и более основательное жильё, но, как и везде, люди предпочитали или жить на рабочих местах, или есть и ночевать там, где застигли голод и сон. Макс любил останавливаться в подводной гостинице и чувствовать в полусне, как у изголовья проплывают живые рыбы, а вокруг глубина, и наверняка приснится что-нибудь важное. И в этот раз он думал заглянуть туда, если выдастся время.
— Можно посмотреть? — спросила Звезда, подходя к мольберту. — Это та картина, о которой ты говорила?
— Н-ну да, — буркнула Морская Свинка. — Ты же её изругала. И меня.
— Я только сказала, что замах слишком грандиозный…
— А я такая воздушная… атмосферная… как ты сказала?
— Ветреная. Это когда начинаешь дело и не заканчиваешь.
— А причём тут ветер? — спросила Инна.
— При том, что он меняет направления. Но про ветер никто и не знает, куда он хотел.
На плотном пластике коричневой краской был нарисован огромный таракан, откладывающий сизые яйца. Он лежал на ступеньках какого-то земного здания классической архитектуры. Немного выше сидел человеческий подросток в летней одежде и с изящной марлевой повязкой на лице. Он выглядел так непринуждённо и с таким искренним участием смотрел на насекомое, что, каким бы отвратительным оно ни казалось, зритель видел просто двух знакомых.
— Хорошо, мы видим таракана, — сказала Звезда. — Мы видим двух разумных существ, двух приятелей. Понятна идея: принимать другого, даже если он и правда другой. Но зависимость здесь нелинейная. Тараканом может оказаться любой, и для этого не обязательно откладывать яйца. Вот этого, мне кажется, нет.
— Я не закончила, — ответила Морская Свинка. — Ещё таракан здесь на ступеньках земного здания, причём такого, которое сразу опознаётся как часть культурного наследия. Поналетели, как раньше говорили ксенофобы.
— Понаехали, — поправил Макс.
Они катили на почти не изменившихся за последние столетия велосипедах по одному из многочисленных промышленных парков. Везде, где жили и изобретали люди, старые вещи: заводы, автобусы, кровати, санузлы, камины, переговорные устройства, совсем, как звери, со временем оказывались в своеобразных импровизированных заповедниках. В некоторых работали историки, в других просто гуляли, про большинство ходили легенды, только часть из которых принесло ветром человеческих литературных клубов, остальные пришли сами по себе, как кошки в старом рассказе. Над узкой клеариновой (ходили слухи, что чуть ли не асфальтовой) тропинкой, как деревья, смыкались антенны какого-то древнего, кажется, радио, телескопа. Трава звенела и пищала разными голосами вокруг и пробивалась через клеарин.
— Всё-таки мы превратим вселенную в сплошной заповедник для бездельников, — сказала Инна.
— Что, собственно, забыл здесь бездельник? — ответила Морская Свинка. — Вряд ли человек в наше время сможет идти и не замечать кузнечиков. Таким вещам всех учат. Значит, чтобы кузнечик не раздражал, нужно… как-то поймать его мелодию, присоединить к тому, что уже знаешь… люди вообще никогда не слушали музыку для развлечения, это самое деловое искусство, потому что ближе всего связанное с нервами, сильнее всего на них влияющее. А здесь не только кузнечики. И не злиться на прекрасное, когда его так много и когда от него нельзя отключиться, как люди эксплуататорских эпох, — это вполне себе занятие.
— Разве кто-нибудь сейчас злится на прекрасное? — спросила Звезда.
— Все мы. Конечно, никто не увечит статуй, и не разбрасывает консервных банок в лесу, и не выдаёт за критику злобную чепуху, не придерживается моральных норм, и так далее. Но остатки всего этого в нас есть. И если прекрасного вокруг очень много, впрочем, его всегда очень много, или если оно не очень отчётливо и нуждается в помощи смотрящего, или это что-то совсем новое, мы можем быть тонкими и безукоризненно вежливыми тупыми и жестокими варварами. Такими же, как те, кто нападал на порнографию, книги в мягких обложках или ещё что-нибудь.
— Ну, для этого были причины, — вмешался Макс. — В порнографии снимались реальные люди, и это не было добровольной профессией, к тому же любое внимание к сексуальности в угнетательском обществе имело обратную сторону. А книги в мягких обложках, как многим казалось, скорее, отучали людей читать, чем были настоящими книгами.
— Да, у некоторых были рациональные причины, я не о них… Просто, даже тогда маньяков, кидавшихся с ножом на картины, было мало. Но без ножа убивало их большинство.