Страница 18 из 38
— Да, злу. И вы сами поймёте, почему, если подумаете. Мой командир любил вспоминать одну песенку — «чтоб каждому хотелось догнать и перегнать отцов». И я думаю, что в своём испытательном полёте они сделали это — перегнали своих предшественников, даже своей неудачей принесли большую пользу делу испытаний новой техники. Теперь намного меньше шансов, что Гринда-3 погубит кого-то ещё. Мне грустно, что их не стало, но об этом я не жалею. Это то, ради чего осваивают рискованные профессии и годами получают опыт и навыки. А неудача... все мы знали, что это может случиться, разве нет? Это больно, но в этом нет несправедливости.
Мэгги подняла голову и оглядела лётное поле. Она говорила непривычное, неположенное, но никто не оспаривал этого её права, и её дослушали бы до конца, что бы она ни сказала. Она глубоко вздохнула, сжав микрофон:
— Я хочу сказать о другом. О тех полётах, спортивных, которыми мы занимались и о которых многие только мечтали. Я дважды попадала в серьёзные аварии во время тренировок, я понимаю, что это не игрушки. Техника, люди и враждебная стихия сталкиваются, летят искры.
Вокруг было уже черно — беззвёздная ночь опустилась на Мельбурн. В круге света от огромного фонаря Мэгги была как островок в лишённом лиц человеческом море.
— Теперь подумайте. У нас уже много лет мир, последняя война на планете закончилась почти век назад. Больше нет угроз извне, которые заставляли бы бросать всё и отправляться на защиту родного дома. Это — цель, ради которой глупо жалеть свою жизнь. Но разве не глупо не жалеть её в погоне за острыми ощущениями? Перед испытаниями там, на Юпитере, Эржен посчитал, что за время наших тренировок и соревнований мы сто двадцать семь раз имели шансы погибнуть. Сто двадцать семь раз на троих. Ради чего? — Мэгги подавила вздох, помолчала немного. — Годы обучения и работы, море сил, потраченных на то, чтобы мы стали взрослыми, сильными, самостоятельными людьми, сто двадцать семь раз могли пойти прахом.
А теперь — подождите, мне немного осталось... Мик, фру Валлё, простите меня, что я всё это говорю, но я должна... я обещала... А теперь вспомните ещё одно, важное: это погоня не за нашими, а за вашими острыми ощущениями. Это вы, сидя у экранов, переживали наши взлёты, атаки, аварии, это вам щекотали нервы страшные трюки на Венере. Как вы думаете — ваше ощущение захватывающего приключения стоит жизни пилота? Да, для командира и для Эржена большое счастье в том, что они погибли на испытаниях, выполняя опасную работу. А не в очередном прыжке на равнину Титании. И ещё в том, что они — что мы, «Стрижи» — вообще взялись за эту работу. Потому что другие команды отказались. Признали, что годны только на то, чтобы дурачиться на соревнованиях и ставить видеорекорды. Вот поэтому я горжусь командиром, за это его решение.
Есть два пути, которыми мы каждый день лжём сами себе. Один — прятаться от страшной и ужасной жизни в норку узких ценностей дома и семьи, задёргивать шторы и не пускать внутрь ни единого тревожного знака извне. И другой — бежать от скучной и унылой жизни в безумный риск, в игры со смертью. Ладно, может быть, право каждого — умереть так, как он хочет. Но какое право есть у вас, у всех вас бежать от серой размеренности жизни в чужой риск и чужую смерть?
Голос девушки дрогнул:
— Я не могу запретить вам плакать о них. Но прошу только об одном: плачьте о разведчиках космоса, отдавших жизни за новый шаг цивилизации к звёздам, а не о гладиаторах на арене. Это всё, что вы можете сделать для них теперь.
Она не глядя сунула микрофон в руку подошедшего распорядителя и, опустив голову, скрылась за спинами официальных лиц. Мик дёрнулся было её остановить, но передумал.
Над аэродромом повисла тишина. Если у кого-то ещё и было что сказать, сейчас это было уже невозможно. Распорядитель сделал кому-то знак, и над безмолвием лётного поля разнеслись звуки труб. Сперва они, радостные, светлые, показались неуместными здесь. Но постепенно уверенная сила песни о пути в лучшее будущее победила тяжёлую атмосферу потери чего-то важного и драгоценного; море людей чуть двинулось в едином ритме, словно освобождаясь от боли, и через несколько минут тысячи голосов присоединились к последнему «Advance Australia fair!2» Так в старину провожали погибших на войне.
Биргитта не произнесла ни слова за всё время церемонии, не отвечала на невысказанные вопросы Нильса, стояла неподвижно, как памятник всем потерям. Только когда один за другим стали гаснуть фонари над лётным полем, когда толпы людей двинулись в разные стороны, она отпустила плечи сына и сняла тёмные очки. Глаза её были красными, но теперь ей некого было смущаться.
— Нильс... Никулаус Валлё, — она посмотрела в лицо сына долгим взглядом, где приказа и мольбы было примерно поровну. — Я хочу, чтобы ты обещал мне одну вещь. Я хочу, чтобы ты не занимался этим спортом... вообще всеми этими полётами. С меня хватит того, что они отняли у меня мужа. Ты всё, что у меня есть, Нильс... не бросай меня...
— Я обещаю, мама, что не буду заниматься опасным спортом, — хмуро сказал Нильс. — Мне лично жизнь не кажется тусклой и унылой, лишнего адреналина не надо.
— Малыш, — всхлипнула Биргитта, прижимая его к себе. Впервые в жизни она почувствовала, что её сын — не ребёнок, что он вырос и в самом деле стал теперь её опорой. Нильс погладил её по руке — тоже как взрослый, с обещанием защиты:
— Ты же знаешь, я хочу стать врачом, как ты.
Биргитта благодарно кивнула — слёзы вновь застили взгляд. Теперь её мальчик понимает, что самое важное в жизни — это семья...
— Врачом Космического флота, — докончил Нильс. И у Биргитты остановилось сердце.
— Нет... Что?! — выдохнула она почти беззвучно, взмахнув руками, словно потерявшая опору.
Нильс взял её за руки, встряхнул:
— Мама, ты пойми, мне тебя очень жалко, и отца жалко тоже. Вы так старались любить друг друга, и ни черта у вас не вышло... — Он отвернулся, и Биргитта поняла вдруг, что он не просто вырос — он казался старше, чем когда-нибудь был Олле. Мальчик... вчерашний мальчик уже отделил её жизнь от своей и связал их по-новому, заново, на какой-то другой основе, которая была женщине совершенно не понятна.
— Пойдём, мама, я тебя домой отвезу, — сказал Нильс и за руку повёл её к стоянке транспорта. Биргитта молча пошла за ним; сюда, на церемонию, она везла сына, обратно — он её. Для неё кончилось нечто явно большее, чем жизнь с мужем, которого она, да, пыталась любить как умела... И эту Мэгги она теперь готова была ему простить — она догадалась, конечно, но не поднимать же скандала... впрочем, теперь неважно... теперь есть Нильс, всё в его руках... он всё решит... он сильный... он сделает так, чтобы ей было хорошо.
Над потемневшим аэродромом слегка развевался под слабым ветром вымпел «Стрижей» — зелёный треугольник с чёрным птичьим силуэтом. Мик привёл в движение систему блоков на флагштоке, и через минуту зелёное полотнище аккуратно легло ему в руки. Сложенное, оно такое маленькое, невесомое — крошечный свёрток, который так легко спрятать за пазуху.
Лет Гольдин
Про инопланетян
Они поехали вчетвером слушать кузнечиков. Сначала долго валялись на диване у Инны в мастерской и спорили: кузнечики или Африканский музей революционной истории. Макс Робс, вскакивая, чтобы воинственно потрясти старинной шваброй, которую выпросил Морской Свинке для какой-то её инсталляции, агитировал за музей:
— Вот мы у себя на космодроме недавно устроили выставку разных приборов для мытья пола! Там я и швабру взял, и вообще, даже из Такла-Макан прилетали посмотреть... Так что я музеями увлёкся теперь.
— Как же вы втиснули все эти пылесосы к себе в операторскую ответственных за чистоту, почему в общем зале не расставили? — спросила Звезда.
— Да их мало пока, — отмахнулся Макс, — вот наберём побольше и расставим. А так, заодно, и операторскую показываем. А то иногда у меня впечатление, что многие до сих пор думают, будто мы этими вот штуками пол начищаем.
2
«Австралия, цвети!» — гимн государства Австралия, впоследствии — Австралийского региона Земли.