Страница 17 из 38
— Просадка! — прохрипел Эржен, пытаясь ухватиться за подлокотник кресла — от толчка его страховочный ремень вырвало из крепления.
Осмунд машинально вцепился в маневровый руль, стараясь выправить прецессию.
— Закрепись! — бросил он второму пилоту, попытался дать, как обычно, двойной импульс для «управляемого заноса» — машина не отзывалась. В дрожи корпуса вообще что-то изменилось: катер вздрагивал от ударов ветра, его трясло в атмосферных ямах, но не слышно было ровной вибрации, вызываемой главным двигателем. Он больше не работал.
Эржен перебрался в кресло запасного пилота, вытянул к себе дублирующую панель управления:
— Нам не подняться.
— Вижу, — отозвался Осмунд. Маневровые двигатели всё же успели немного остановить вращение — теперь катер несло по широкой дуге навстречу грозовому фронту.
— «Симург»! Как слышите нас? — Никак, очевидно. Связи нет и не предвидится. Осмунд отогнал некстати всплывшую мысль: хорошо, что здесь сейчас не Мэгги. За неё он боялся бы непременно.
— Попробуй сбросить буй, пусть орёт на всю систему!
Эржен повозил пальцами по панели управления, потом решительно поднял её крышку; что-то заискрило.
— Отказало всё к чёрту, — объяснил он командиру, срывая перчатки — тут они уже не помогут.
— Осторожнее с искрами — у нас разгерметизация, — сказал Осмунд как можно более спокойным голосом. Он понимал, что нужно делать, и даже представлял примерно, как именно это можно сделать, — но никак не мог отогнать яркую картинку: смерть стоит рядом и ласково улыбается. Не волнуйся, тебе недолго осталось быть с ней... с и той, второй, тоже.
— Я не волнуюсь, — устало пробормотал Осмунд, пытаясь оживить реактор. Пусть отрубает и свет, и подачу кислорода — скафандры справятся, но пусть только наработает на один-единственный импульс вверх. Тучи, молнии — всё это ерунда, лишь бы подняться ещё повыше, туда, где есть радиосвязь!
— Буй пошёл, — Эржен был тоже внешне спокоен; впрочем, у него «внешне» и «внутренне» редко отличаются, тут ничего не угадаешь. — Командир, у нас реактор течёт.
— Фон в рубке? — автоматически уточнил Осмунд. Давай же, разгоняй... «Кто привык за победу бороться...» Что-то шевелится — процентов десять есть!
— Миллирады, ерунда. Я о другом думаю: идём в средней экзосфере, мало ли что...
— Сейчас поднимемся, — пообещал Осмунд. Давай же, поднимись хотя бы до двадцати. Два пуска делает — и глохнет, так не годится... Надо хотя бы четыре...
— Свет впереди. Не могу понять, что это.
— Нам туда не надо, — Осмунд отвечает машинально, лишь бы не нервировать второго молчанием, но следит только за дрожащим зелёным столбиком уровня загрузки реактора. Ну течёт, ну подумаешь, ну давай хоть ещё чуть-чуть... «Кто привык за победу бороться...» Раз, два, три — почти хорошо! Но надо четыре.
— Отзывается? — понимающе спросил Эржен. Нетрудно догадаться, что делает командир, но лезть с советами ни к чему.
— Почти уже, почти.
Новый пуск. Раз, два, три, четыре — да! Пошёл! Двадцать два процента! «Спой нам песню про силу и смелость... Про учёных, героев, бойцов...»
— На двигателях — двадцать два процента, — запись-то всё ещё идёт, не надо забывать, — аварийный старт по дуге, отклонение от запланированной точки выхода неизвестно.
Катер преодолел невыносимое притяжение Юпитера, поднял искорёженный нос, потянулся вверх по пологой кривой, задел по краю плотную тучу, впереди в самом деле яркий свет — чёрт его разберёт, этот Юпитер, что у него тут светится, — облака впереди стали реже, стремительно темнеет, только в левой полусфере что-то продолжает гореть. Давай, тяни — «чтоб трубы зазвучали, чтоб губы подпевали, чтоб...»
След за катером — выброс ионизированной плазмы — тянулся вверх стойко и ровно, готовый ионный канал, и молния просто не могла его пропустить.
Триста тысяч человек заполняли взлётные поля аэродрома Мельбурна, который давно уже использовался как учебный — для тренировочных полётов, для спортивных стартов, для показательных выступлений на праздниках. Триста — это грубая оценка, на глаз, но вдаваться в подсчёты Мик Ван дер Тиссен не хотел. Он вообще ничего не хотел — все желания будто выгорели в сумасшедшей суете, горячке и боли последних двух суток. Мик уже начинал подозревать за собой нехорошее — пару раз ловил себя на том, что оглядывается, пытаясь что-нибудь спросить у Олле, всё кажется, что он, как обычно, где-то рядом. Так недолго и умом повредиться... Усилием воли Мик отвлёкся от мыслей о себе и бездумно смотрел на прибывающую толпу — море чёрно-зелёных фанатских кепок колыхалось в свете громадных аэродромных фонарей. Солнце уже угасало за рядами зданий на западном горизонте, неслышно подбиралась ночь — последняя ночь команды «Стрижей». Сейчас придётся сказать ещё какие-то официальные слова напоследок — и всё. Олле и Эржен, незримо присутствующие где-то здесь, навсегда покинут Землю, отданные блистательному, счастливому прошлому.
У края поля, где разместились члены семей, Мик заметил Биргитту с сыном. Женщина стояла за спиной Нильса, положив руки ему на плечи, и этот жест показался бывшему директору не жестом защиты — Биргитта будто провозглашала над сыном какую-то особую власть. Она была в тёмных очках, куда был направлен её взгляд, не угадаешь. Нильс щурился на фонари, глядя прямо перед собой. Налетел по-дневному горячий порыв ветра, парень поднял голову, встретился вдруг глазами с Миком и кивнул, здороваясь.
Рядом с Миком возник Пак Ён Сун — председатель всемирной ассоциации атмосферного дайвинга. Он что-то говорил в микрофон, но Мик не разбирал ни звука. Потом микрофон ткнулся ему в руку. Его очередь. Мик сделал два шага вперёд, чёрно-зелёное море качнулось в едином движении. Он знал, что от него ждут чего-то официального и предсказуемого, — но вместо этого заговорил вдруг о своих мыслях, приходивших в голову в последние сутки. О том, что в космических полётах нет никакого особенного героизма, как думают не очень умные люди. Это работа, делать которую можно хорошо — или безопасно. И пока эти два подхода не согласуются друг с другом, это служит непрестанным напоминанием не о героизме, а о несовершенстве и слабости техники и человеческого ума. Это повод не для гордости, а для стыда — общего стыда и сожаления всей планеты. Мы уже не можем остановиться, забираясь всё дальше и выше, и в этом нет зла только тогда, когда сам этот путь не становится самоцелью, не подменяет собой те результаты, ради которых идёт наша борьба с силами стихии. Всякий, кто забывает о результате ради процесса, добавляет нагрузки на тонкий страховочный трос, удерживающий Землю от падения.
Море собравшихся стояло тихо, неподвижно, только где-то в его глубинах рождался и затихал иногда неясный рокот. Рядом с женой Олле стояли мать и сестра Эржена: хрупкая маленькая женщина не отрывала измученного лица от плеча рослой крепкой дочери. Близняшка Эржена окинула Мика ласковым сочувственным взглядом и вновь склонилась к матери.
Пак взял у него микрофон, кивнул Биргитте — та покачала головой, и Нильс беспокойно заглянул матери в лицо. Но её решение было непреклонным — говорить она сегодня не хотела.
Гибкая тёмная фигурка скользнула мимо Мика — Мэгги протянула руку к микрофону, и председатель с лёгким поклоном отдал его. Марьятта сжала его двумя руками, собираясь с мыслями, решительно ступила вперёд и начала говорить. Тихий голос девушки, усиленный колонками, легко разносился над взлётным полем.
— Позавчера был самый тёмный день в моей жизни — из неё исчезли сразу два человека, которые всегда были для меня опорой и примером. Мой командир и мой друг. Невыносимо больно от того, что их больше нет, но это когда-нибудь утихнет, ко всему можно привыкнуть. А вот другая моя боль... не знаю, уйдёт ли когда-нибудь и она. Она о том, что большая, важная, яркая часть их жизни отчасти служила злу.
Чёрно-зелёное море всколыхнулось, загудело — толпы болельщиков и почитателей, вырванные из трагического покоя, медленно наливались возмущением. Мэгги не смутилась и не прервалась: