Начало опричнины

    Итак, наибольшим влиянием в новом правительстве пользовалось старомосковское боярство и связанная с ним удельная знать, т. е. те самые политические силы, которые потерпели поражение после смерти Василия III. Цикл политического развития завершился.

    Титулованная и старомосковская знать составляла вершину пирамиды, широким основанием которой служило уездное дворянство, несколько десятков тысяч средних, мелких и мельчайших феодальных землевладельцев. К середине XVI в. значение дворянства настолько возросло, что с его требованиями должна была считаться любая боярская группировка, стоявшая у кормила власти[324].

    Давление общей массы дворянских интересов было весьма значительным. Тем не менее непосредственное влияние этой прослойки феодального класса на дела управления государством далеко уступало ее удельному весу. Политическая слабость дворянства состояла в отсутствии у него необходимой корпоративной организации, недостаточном развитии сословно-представительных органов, через которые оно могло бы участвовать в управлении государством[325].

    Московское народное восстание обнаружило шаткость боярских правительств и тем самым создало благоприятные возможности для выступления на политической арене дворянства. Именно после восстания впервые громко прозвучал голос дворянских публицистов и представители дворянства получили доступ на Земские соборы.

    Правительство, пришедшее к власти в момент крайнего обострения социальных противоречий, оказалось в довольно трудном положении. Боярские правители, многократно сменявшиеся в предыдущий период, оставили ему в наследство пустую казну и расстроенную систему служило-поместного, землевладения. Упадок финансов и торговли, рост фискального бремени тяжело отразился на состоянии городов. Посадское население роптало. Перед правительством вырисовывалась грозная опасность народного возмущения. Опасность удесятерилась тем, что недовольство глубоко затронуло мелкое и среднее дворянство, служившее основной социальной опорой власти. Дворянское оскудение стало одной из главных тем обсуждения в публицистике конца 40-х гг.

     Новое правительство начало свою деятельность с того, что публично заявило о необходимости реформ и ликвидации злоупотреблений боярского правления. 27 февраля 1549 г. в Москве был созван Земский собор, на котором девятнадцатилетний царь произнес речь против боярских злоупотреблений[326]. На другой день дума утвердила указ, представлявший явную уступку дворянству. По этому указу, дети боярские становились неподсудными наместникам-кормленщикам по веем городам Московской земли[327].

     Решающую роль в разработке программы последующих реформ сыграл правительственный кружок Адашева. Определенное значение имело также выступление дворянских публицистов в конце 40-х и 50-х годах.

     А. А. Зимин посвятил специальное исследование выдающемуся дворянскому публицисту Ивану Пересветову. Тщательно проанализировав пересветовские челобитные, он заключил, что они были составлены через несколько месяцев после Земского собора, что в сентябре 1549 г. Пересветов виделся с царем Иваном и передал ему свои сочинения[328].

     В обширном политическом трактате — Большой челобитной — И. С. Пересветов аллегорически описывает «идеальное» царство Магомет-Салтана, процветающее благодаря его «воинникам». Этому идеальному царству он противопоставляет православное «греческое царство» царя Константина, погибшее из-за вельмож ленивых и богатых. Указывая на пример боярского правления в годы малолетства царя Ивана, Пересветов смело и страстно протестует против боярского засилья в России. Публицист призывает «грозу» на голову изменников-вельмож и советует царю быть щедрым к воинникам: «что царьская щедрость до воинников, то его и мудрость»[329].

    Самым решительным образом Пересветов осуждает местнические порядки, которые в его глазах равноценны ереси: «который велможеством ко царю приближаются, не от воинския выслуги, не от иныя которыя мудрости... то есть чародеи и еретики...»[330]. Осуждая местничество, он требует уравнять дворянство в правах с боярством[331].

     Если датировка пересветовских челобитных, предложенная А. А. Зиминым, справедлива, то неизбежен вывод о прямой связи между выступлением Пересветова и деятельностью кружка Адашева[332]. В самом деле, царь Иван в октябре 1549г. ознакомился с доводами Пересветова против местничества, а спустя два месяца Адашев добился утверждения указа, частично упорядочившего местническую практику[333].

    При всем различии воззрений и судеб Пересветова и Адашева, в их деятельности можно отыскать нечто общее.

    В юности Алексею Адашеву довелось побывать при дворе турецкого султана, к которому его отец ездил с царскими грамотами. Будучи в Константинополе, Адашев заболел и пробыл там не менее года[334]. По возвращении в Москву он был представлен царю и, по-видимому, не раз рассказывал ему о своих странствиях[335]. В глазах дворянских публицистов могущественная Порта служила идеальным образцом неограниченной дворянской монархии. Конечно, во время поездки за границу Адашев был слишком молод, но в Москве было немало людей, хорошо осведомленных об истории Порты. Один из таких людей был Ивашка Пересветов, объездивший всю Восточную Европу и долгое время воевавший с турками[336].

     Особенно много точек соприкосновения имела внешнеполитическая программа кружка Адашева и требования Пересветова относительно покорения Казани[337].

     Кружок Адашева был единственным «живым» элементом в аристократическом боярском правительстве конца 40 — начала 50-х гг. и ему бесспорно принадлежала решающая роль в проведении реформ. Сам Алексей Адашев происходил из среды мелких провинциальных служилых людей[338]. Первые шаги его карьеры были связаны со службой в Казенном приказе[339]. К 1550 г. Адашев получил думный чин казначея, но носил его недолго[340]. Во многих отношениях Адашев был типичным представителем служилой дворянской бюрократии[341].

      Как мы отметили выше, одной из первых реформ, проведенных кружком Адашева, была реформа местничества. В этой реформе борьба за расширение сословных привилегий среднего нетитулованного дворянства тесно сочеталась с интересами карьеры семейства Адашевых[342]. Указы о местничестве 1549—1550 гг. запрещали княжатам и знатным детям боярским местничать с воеводами на полковой службе, а также регламентировали местнические споры между воеводами различных полков. В частности, указы ограждали от местнических претензий второго воеводу большого полка, что позволяло правительству назначать заместителями главнокомандующего незнатных, но сведущих воевод[343].

      Местнические порядки ограждали наиболее важные политические привилегии княжеской знати. Поэтому попытки правительства ограничить местничество встретили яростное сопротивление со стороны высшей титулованной знати. В феврале 1550 г. правительство вынуждено было признать, что его. указы о местничестве не выполнялись боярами во время только что закончившегося казанского похода[344].

324

Так, в период боярского правления группировка Шуйских, стремясь обеспечить себе широкую поддержку со стороны дворян, приступила к проведению губной реформы, прибегала к частым раздачам денег служилым людям и т. д. (См. Н. Е. Носов. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI в., М.—Л., 1957). Царь Иван жаловался, что всю царскую казну бояре «восхитиша лукавым умышлением, будто детем боярским жалованье, а все себе у них поимаша во мздоимания, а их не по делу жалуючи, верстая не по достоинству». (Послания Ивана Грозного, стр. 34). В 1542 г. Шуйские совершили государственный переворот, опираясь на новгородских помещиков и дворянское ополчение, собранное во Владимире. (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 140—141).

325

В частности, дворяне и дети боярские не имели постоянного и сколько-нибудь широкого представительства в высшем органе государства — Боярской думе. Дворяне имели некоторое ограниченное представительство в местных судебных органах, образованных в результате губной реформы. Однако никаких специальных политических функций названные органы не несли.

326

На соборе царь заявил, что бояре чинили «силы и продажи и обиды великие в землях и в холопех и... во многих делех» детям боярским, христианам и т. д. (См. С. О. Шмидт. Продолжение хронографа редакции 1512 г. — «Исторический архив», т. VII, стр. 295—296; См. ПСРЛ, т. XXII, ч. I, стр. 528—529).

327

См., И. И. Смирнов. Очерки, стр. 291.

328

См. А. А. Зимин. И. С. Пересветов и его современники. Изд. АН СССР, М.—Л., 1958, стр. 332. Новейшие исследования (А. А. Зимин, Я. С. Лурье) показали недостаточность традиционного, представления о Пересветове как идеологе дворянства. Выступление против всякого «порабощения» сближало взгляды Пересветова с мировоззрением представителей реформационно-гуманистического движения. (См. Я. С. Лурье. Рецензия на кн. А. А. 3имина. И. С. Пересветов. — Известия АН СССР. Отд. литературы и языка, 1959, т. XVIII, вып. 5, стр. 450—451). В настоящей работе основное внимание уделяется политическим воззрениям Пересветова. К политическим воззрениям Пересветова термин «идеолог дворянства» применим, по-видимому, в большей мере, нежели к социальным.

329

А. А. Зимин. Пересветов, стр. 355.

330

А. А. Зимин. Пересветов, стр. 344.

331

Пересветов вкладывает в уста Магомет-Салтана следующее обращение к войску, «малу и велику»: «Братия! Мы все дети Адама: кто мне верно служит и отважно сражается против врага, тот и будет у меня лучшим». «У царя кто против недруга крепко стоит, смертною игрою играет..., царю верно служит, хотя от меншаго колена, и он его на величество подъимает, и имя ему велико дает» и т. д. (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 356).

332

Отметим, что гипотеза А. А. Зимина встретила весьма серьезные возражения со стороны Я. С. Лурье. (См. Я- С. Лурье. Указ соч., стр. 453).

333

Первый указ против местничества был принят в декабре 1549 (7058) года, т. е. в самом начале царского похода на Казань зимой 1549— 1550 гг. Текст приговора 7058 г. см. в «Памятниках русского права (XV— XVII вв.)», вып. IV, изд. под ред. проф. Л. В. Черепнина, М., 1956, стр. 598—599.

334

См. С. О. Шмидт. Правительственная деятельность, стр. 30; И. И. Смирнов. Очерки, стр. 213 и др.

335

С этого времени «князь велики его пожаловал и взял его к себе в приближенье». (См. Пискаревский летописец, стр. 56).

336

Покинув Литву, Пересветов служил в наемных отрядах в Венгрии, Чехии и Валахии.

337

Пересветов в своих произведениях настоятельно проводил мысль о необходимости покорения Казанского ханства и завоевания Поволжья. Он «применял» (сравнивал) земли Казани «подрайской земли угодием великим» и советовал овладеть ими, «хотя бы такова землица и в дружбе была». Дворянский публицист предсказывал, что царь «Казанское царство возьмет своим мудрым воинством». (См. А. А. Зимин. Пересветов, стр. 377—378). Подобные взгляды были сходны с внешнеполитической программой Адашева. С июня 1551 г. Адашев непосредственно возглавил дипломатическую подготовку войны с Казанским ханством. Он лично ездил в Казань, чтобы утвердить на казанском престоле служилого хана Шах-Али. Весною следующего года он свел Шах-Али с престола и принял присягу у казанцев, а затем участвовал в походе против «изменников». (См. ПСРЛ, т. XIII, стр. 167, 172, 174, 175).

338

Со времени появления работы Н. П. Лихачева в литературе распространилось представление о довольно знатном происхождении Адашевых, якобы принадлежавших к роду «старинных и богатых костромских вотчинников» и «высшему слою служилых костромичей». (См. Н. П. Лихачев. Происхождение А. Ф. Адашева, любимца Ивана Грозного — «Исторический вестник», 1830, май, стр. 392; его же. Государев родословец и род Адашевых. СПб., 1897). Такой точки зрения придерживаются С. О. Шмидт, И. И. Смирнов и А. А. Зимин. (Подробнее об Адашеве см. С. О. Шмидт. Правительственная деятельность А. Ф. Адашева. — Уч. зап. МГУ (кафедра истории СССР), вып. 167, М., 1954, стр. 32—33; см. также И. И. Смирнов. Очерки, стр. 214). По мнению А. А. Зимина, Алексей Адашев происходил из среды богатого придворного дворянства. (См. А. А. Зимин. Реформы, стр. 312). Приведенное мнение, кажется, содержит некоторое преувеличение. Дворяне Ольговы, из рода которых вышли Адашевы, были мелкими костромскими вотчинниками. Данные об их землевладении указывают на весьма невысокое социальное положение этой семьи. Так, И. К. Ольгов, записанный в Боярской книге 1556 г., владел вотчиной на 100 четвертей и поместьем на 80 четвертей и получал сравнительно невысокий оклад в 15 рублей. Другой представитель той же семьи Ф. Н. Ольгов получил в 60-х гг. взамен «старинной костромской вотчины» владения, оценивавшиеся всего лишь в 70 рублей и т. д. (См. Боярская книга 1556 г. — Н. Калачев. Архив историко-юридических сведений, относящихся до России. Кн. III, СПб., 1861, стр. 40; П. А. Садиков. Из истории опричнины. — «Исторический архив», т. III, М.—Л., 1940, стр. 217).

     Адашевы владели, по-видимому, такими же мелкими вотчинами, как и их ближайшие родственники Ольговы. Обширные владения были пожалованы им впоследствии за их службу при дворе. Вместе с думными титулами Ф. Г. Адашев и двое его сыновей получили более 2600 четвертей пашни. О земельных пожалованиях Адашевым царь Иван упоминал в своем послании Курбскому. «Каких же честей и богатств не исполних его, не токмо его, но и род его!». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 37). После опалы братья Адашевы получили взамен конфискованных костромских и переяславских земель 265 обеж, т. е. приблизительно 2650 четвертей пашни в Бежецкой пятине. (См. В. И. Корецкий. О земельных владениях Адашевых в XVI веке. — «Исторический архив», 1962, № 6, стр. 119). Большую часть земель Адашевы получили, по-видимому, «в их оклад», как думные люди. Действительно, окольничие А. Ф. и Д. Ф. Адашевы владели по окладу 1600 четвертями пашни. Их отцу, боярину Ф. Г. Адашеву, полагалось по чину не менее 1000 четвертей. Боярин умер еще в 7056 (1556—1557 гг.), но его земли, вероятно, перешли к его сыновьям. В Костроме А. Ф. Адашеву принадлежало не более 500 четвертей пашни. (См. В. И. Корецкий. Указ. соч., стр. 119; А. Барсуков. Род Шереметевых, кн. I, СПб., 1881, стр. 255).

     Примечательно, что даже в период наивысшего влияния Адашева при дворе до воеводского чина смог дослужиться только один представитель рода Ольговых И. Ф. Шишкин. Никто из родни Адашевых не попал в «тысячу лучших слуг», и только двое Ольговых были записаны в число дворовых детей боярских по Костроме. Все прочие Ольговы служили в уездных дворянах и принадлежали к весьма заурядным провинциальным Детям боярским. (См. ТКТД, стр. 149, 150).

     После объявления царской немилости Адашев, сохранивший титул окольничего, не смог выдержать местнического спора со своим земляком, костромским сыном боярским О. В. Полевым, который служил даже не воеводой, а дворянским головой. (См. Разряды, л. 274 об).

339

На царской свадьбе 1547 г. А. Ф. Адашев исполнял службу помощника казначея. Он стлал постель с Ф. И. Сукиным, а затем был «спальником и мовником» под началом того же лица. (См. Разряды, л. 158; ДРВ, т. XIII, стр. 33). На царскую свадьбу А. Ф. Адашев попал в качестве дальнего родственника Романовых. Он был связан родственными узами с Долматом Романовичем Юрьевым, умершим 5 сентября 1546 г. Двое лиц сделали пожертвования в Троицу по Долмате Юрьеве: А. Ф. Адашев (1 .IX. 1545 г.) и брат Долмата Данила Романович (29.V. 1547 г.). (См. Вкладная книга Троицко-Сергиева монастыря. — Архив АН СССР, ф. 620, опись 1, № 19, лл. 352, 362). Первыми успехами по службе А. Ф. Адашев был обязан родству с Захарьиными, что не помешало ему позже перейти на сторону их противников.

340

См. Запись Разрядного приказа за 20 июля 1550 г. — Разряды, л. 181; П. Н. Милюков. Древнейшая Разрядная книга, М., 1901, стр. 145. Предположение, будто Адашев носил титул постельничего и возглавлял одно из дворцовых ведомств, не подтверждается источниками. Курбский называет Адашева «ложничим» царя Ивана, но, как справедливо отметил И. И. Смирнов, чин этот скорее всего можно отождествить с чином спальника, что вполне согласуется с показанием Разрядов. (См. И. И. Смирнов. Очерки, стр. 228, прим. 76; Разряды, л. 158). В 40— 50-х гг. Постельное ведомство имело значение второстепенного дворцового учреждения, и возглавляли его заурядные, невидные дворяне: М. Ф. Наумов-Бурухин и А. В. Мансуров (1547 г.). (Разряды, лл. 157— 158, 164; ТКТД, стр. 115). Чин постельничего в 40-х гг. не стал еще атрибутом думного дворянства. Адашев, достигнув влияния при дворе, исхлопотал этот чин для одного из своих главных приверженцев И. М. Вешнякова. (ТКТД, стр. 115; ср. ДРВ, т. XX, стр. 44; Разряды, л. 202 и др.).

341

Позже царь Иван утверждал, будто Алексей «в нашего царьствия дворе, во юности нашей, не свем, каким обычяем, из батожников водворившуся, нам же такие измены от вельмож своих видевше, и тако взяв его от гноища и учиних с вельможами, а чаючи от него прямыя службы». (См. Послания Ивана Грозного, стр. 36—37).

342

Окольничий Ф. Г. Адашев служил в царской свите зимой 1547— 1548 гг., зимой 1549—1550 гг. и 20 июля 1550 г. (Разряды, лл. 164, 165 об, 174, 175, 180 об). Первые самостоятельные назначения на воеводство он смог получить лишь после упорядочения местничества. В первой половине 1551 г. он был назначен третьим воеводой армии, посланной «ставить» Свияжск. (ПСРЛ, т. XIII, стр. 163).

343

См. выше, стр. 81, прим. 5.

344

См. Памятники русского права, вып. IV, стр. 576—577.