Источник

– Я скажу им, – пообещал Уриэль, – но и ты должен помнить: именно этот обычай дал нам те богатства, что ты видишь внизу. Когда твои люди начнут чуть лучше разбираться в искусстве обработки земли, они поймут необходимость жриц и сами будут настаивать на поклонении им.

Вот где таилась подколодная змея! Вот где была рана, которую невозможно было излечить! Город непрестанно вторгался в образ жизни пустыни. Хананей Уриэль был предан городу, и, глядя на Макор, он ясно понимал, что прогресс большей частью пришел к человеку, лишь когда он стал жить в городах и поклоняться их богам. Только в их стенах человек мог возводить храмы, только под их надежной защитой могли скапливаться собрания текстов на глиняных табличках. За тысячи лет скитаний по пустыням эти люди ничего не достигли: они не прокладывали дорог, не придумывали, как по-новому возводить дома, не изобрели ни гончарного круга, ни хранилищ зерна. Человек мог процветать лишь в таких городах, как Макор, только здесь он совершал открытия в области материального мира, которые вкупе и составляли цивилизацию. «История этого холма под нами, – думал правитель Уриэль, – это история людей, учившихся совместной жизни в городе, храня верность городским богам, и это единственная история в мире, которая хоть что-нибудь да значит».

Ибри Цадок, глядя на город, оценивал его совершенно по-другому. Как свободный человек пустыни, он не мог воспринимать его иначе чем источник загрязнения. В пустыне мужчина, снедаемый похотью, мог взять силой и изнасиловать девушку в брачном возрасте, и это было понятно. Цадок и сам таким образом взял свою вторую жену, но, когда насилие завершалось, строгое правило требовало от этой пары, чтобы они поженились и облагородили все случившееся. В пустыне было бы невозможно существование системы храмовой проституции. Против нее выступила бы суровая чистота скал. Проституция такого рода могла быть только продуктом города. В открытом мире такая женщина, как Яэль, могла изменить мужу, но в таком случае ее постигала решительная и неумолимая кара – смерть. Однако город посчитал такую женщину героиней и предоставил ей убежище. Город был полон мужчин, которые никогда не знали, что это такое – пасти овец на бесконечных просторах, открывая для себя присутствие бога. Они горбились над гончарными кругами, делая глиняную посуду. Они писали на глине, которую не они выкапывали из земли, и продавали вино, произведенное не ими. Они придерживались неправильных ценностей, их боги были обыкновенны и скучны. Глядя на пугающий его город, Цадок вспоминал поучительную историю двух бывших членов его племени и слышал голос своего отца Зебула, рассказывавшего ее: «Твой предок Каин был человеком города, и, когда он принес свой дар богу, тот отверг его. А другой твой предок Авель жил на просторе, как и мы, и, когда он принес Эль-Шаддаю свой дар, тот был рад, потому что наш бог всегда отдавал предпочтение честным людям, живущим на открытых пространствах, перед теми хитрецами, что обитают в городах. Когда подарок Каина был отвергнут, он разгневался и убил Авеля, – вот с того времени и существует враждебность между городом и пустыней». Но главным для Цадока все же была та неопределенность, которая и заставляла его шесть лет скитаться по пустыне даже после того, как сам Эль-Шаддай повелел ибри переселяться в город. Он все еще сомневался, могут ли люди жить в таком загрязненном месте, как Макор, и все же почитать своего бога так, как ибри почитали его в пустыне. Но, готовый отступить перед страхом дней, которые ждали его впереди, он вспомнил успокаивавшие его слова Эль-Шаддая: «В стенах города мне будет непросто говорить с тобой, но я там буду». Цадок посмотрел на стоящего рядом с ним горожанина и подумал: «Если мы и сможем сотрудничать с каким-нибудь хананеем, то это должен быть правитель Уриэль, потому что он человек прямой и честный».

Два лидера стали спускаться с вершины. Оба они прекрасно поняли друг друга и были полны честных намерений. Когда они достигли равнины, один направился в свой город, а другой пошел на открытые поля, и каждому из них предстояло умиротворить свой взбудораженный народ. Оба не сомневались, что этой цели удастся достигнуть, потому что они договорились решать дело миром.

Этим же вечером их намерения подверглись первому испытанию. Муж Яэль перебрался через стену – ворота были уже закрыты, – с приходом ночи ворвался в дом, где жила его жена, и убил ее. Прежде чем он успел перебраться обратно, стража настигла его и убила.

Правитель Уриэль и Цадок встретились около полуночи, и им было нетрудно убедить своих людей, что эти две смерти как бы взаимно уничтожили друг друга. Гибель изменницы должна была удовлетворить ибри, а поскольку взломщик был убит стражниками в форме, это успокоило хананеев. Народ признал мудрость такого решения, и эта история, которая могла воспламенить страсти, была предана забвению. Двум лидерам оставалось надеяться, что это хорошее предзнаменование на будущее.

Но затем началось давление, и справиться с ним не могли бы ни Уриэль, ни Цадок. Когда правитель вернулся домой после разговоров с Цадоком, его жена Рахаб спросила, почему он позволил ибри нанести городу оскорбление.

– За наши стены перебрался чужак и убил женщину, а ведь ты лично обещал ей убежище. Неужели твое слово ничего не значит в эти дни?

Она не давала Уриэлю покоя, напоминая, как в бытность свою правителем действовал ее отец, сталкиваясь с такими оскорблениями. Уриэль спросил, что же он должен делать, и жена ответила:

– То же, что сделал мой отец, когда хетты напали на земледельцев у стен города. Он взял их в плен и обратил в рабство, и их сыновья стали лучшими солдатами из всех, что у тебя есть.

Уриэль осведомился, считает ли она, что он должен напасть на ибри и перебить их, а она ответила:

– Ты это обязан был сделать еще вчера. Ты закрываешь глаза на серьезность их угрозы. Иди перебей половину из них, пока ты еще можешь справиться с ними. Ожидание приведет к тяжелейшим последствиям.

Этой ночью правитель Уриэль долго бродил по своему городу, на каждом шагу видя то богатство, что он дал Макору: производства, хранилища, полные зерна, в городе появилось еще шестьдесят домов, которых не было раньше. Это был город мира и изобилия, который не имел права подвергнуться опасности из-за медлительности с его стороны. Он рассуждал сам с собой: «Предположим, я обрушусь на ибри и разобью их…» Но тут он вспомнил мирное предложение Цадока и пришел к выводу, что нападение на этих людей будет преступлением. Укрывшись в тайном месте у северной стены, он спросил своих хеттов: «Сможем ли мы завтра разбить ибри?»

– Легко, – заверили они его.

Вернувшись домой, он спросил Зибеона: считает ли он, что ибри можно нанести поражение, и юноша ответил:

– Легко. Но каждый день они изучают нас и становятся все сильнее.

С наступлением рассвета Уриэль продолжал колебаться. Он приказал своим хеттам седлать коней, но держать их в тайном укрытии, после чего по его приказу проскакать по Дамасской дороге. Ибри должны увидеть их мощь и силу. Они не привыкли иметь дело с такими могучими животными. И незадолго до восхода солнца ворота распахнулись и из них галопом вылетели всадники. Они промчались по дороге несколько миль к востоку от города, грозно покачивая бронзовыми наконечниками копий, после чего вернулись обратно в город.

Этот урок не остался не замеченным сыновьями Цадока Эфером и Ибшей. Укрывшись среди оливковых деревьев, они внимательно следили за возвращением всадников. Кони производили впечатление, а легкость, с которой всадники держали свои длинные копья, достаточно ясно говорила об их намерениях. Как только запыленные кони скрылись в городе, оба юноши поспешили к Цадоку:

– Хананеи хотят напасть на нас. Поскольку дело идет к войне, мы думаем, что ты должен дать нам сигнал.

Усевшись рядом со стариком, они чертили на песке планы города, который тщательно изучали, используя женщин, ходивших через него за водой. У них был наготове сложный замысел, как пробиться сквозь стены у источника и захватить его.