Источник

Обычаи того времени требовали, чтобы при появлении незнакомцев правитель оставался за стенами своего города, ожидая формального визита посланника. Тот сообщал ему о намерениях людей, стоящих под стенами, но в данном случае кочевники явно были незнакомы с дипломатическими процедурами, а потому никаких посланников не появилось. Вместо этого крепкий старик, возглавлявший прибывших, подошел к воротам, ударил в них посохом и крикнул:

– Ворота Макора, откройтесь перед Цадоком, правой рукой Эль-Шаддая!

Это было странное требование, и ни одному из городов не доводилось его слышать, поскольку оно предполагало, что ворота должны послушно открыться сами собой, без применения военной силы. Люди на стенах разразились смехом, но правитель Уриэль подошел к воротам, посмотрел в щель и убедился, что люди вокруг Цадока не вооружены.

– Открой! – приказал он стражнику.

Когда маленькая дверь в воротах чуть приоткрылась, старик вставил посох в проем, распахнул дверь и решительно вошел внутрь, представ перед правителем.

Из этих двоих, которые встретились в первый раз, ибри был и выше, и старше. Чувствовалось, что он склонен к размышлениям, что поглощен своей духовной жизнью и живет в согласии с природой. Хананей был куда больше знаком с цивилизацией и лучше образован. Кроме того, на службе у египтян он научился неплохо разбираться в современном обществе. Будучи судьями над своими соплеменниками, эти два человека одинаково понимали справедливость, и, отправляя обязанности первосвященников, они с равным уважением относились к святости богов. Никому из них не были свойственны несдержанность, хвастливость или жестокость. Принципиальное отличие между ними заключалось в том, что Уриэль воспринимал божественную Троицу как полезное, но не столь уж существенное понятие, а Цадок уверенно чувствовал себя лишь под покровительством Эль-Шаддая и не мыслил существования без направляющего его бога. Но у этих противостоящих друг другу лидеров были две очень важные сходные черты: никто из них не собирался навязывать своих богов другому, и оба они были преданы идее, что даже два таких разных народа, как хананеи и ибри, могут гармонично сосуществовать рядом. Цадок с отвращением относился к войне, а Уриэль, который успешно руководил египетскими войсками, не испытывал никакого желания жертвовать своими людьми, бросая их в бой. И если эта решающая встреча между двумя тысячами хананеев и семьюстами ибри завершится бедой, то не из-за действий Уриэля и Цадока, а потому, что и тот и другой были мирными людьми.

Когда Цадок миновал ворота, его удивил лабиринт, в котором он оказался, а серо-зеленые башни, казалось, были готовы раздавить его. Он растерялся, когда, тут же повернув налево, уперся в глухую стену, а повернув направо, оказался перед помещениями для стражи в окружении кованых бронзовых цепей. Никому не было под силу в ходе штурма пробиться через эти ворота, но не их военная мощь больше всего поразила Цадока. За цепями патриарх в первый раз увидел город хананеев, с его заполненными людьми улицами, с лавками, ломящимися от соблазнительных товаров. И много людей разной внешности и различного происхождения. Старик был ослеплен представшими перед ним чудесами, но испытывал к ним инстинктивное недоверие, так как ощущал давящий вес стен и странную манеру, с которой дома громоздились друг на друга, так что ни людям, ни домам не хватало для себя пространства. И стоило Цадоку увидеть перед собой этот таинственный город, как он испытал тоску по бескрайней свободе пустыни и снова подумал: не совершили ли они ошибку, придя в это поселение.

Правитель Уриэль, окруженный стражей в кожаных доспехах, сделал шаг навстречу старику.

– Я Уриэль, правитель Макора, – представился хананей.

– Я Цадок бен-Зебул, правая рука Эль-Шаддая, ищу место для моего народа.

– Готовы ли вы платить налоги? – Цадок кивнул, и хананей сказал: – Можете занимать поля вдоль дороги. А за ними лежат богатые пастбища и места, где может расти виноград.

В словах Уриэля прозвучало больше примирительности, чем он собирался выказать, но старик держался с такой непринужденностью и простотой, что правитель невольно почувствовал к нему симпатию и решил, что Макору пойдет только на пользу, если рядом с ним будет обитать такой человек.

– О каких полях ты говоришь? – спросил ибри.

– За оливковой рощей. И за полем, на котором растут дубы. Все места, что тянутся до болота. – Повернувшись в другую сторону, он показал на гору: – Но вот в тех местах селиться вы не можете, так как они принадлежат Баалу.

Старик кивнул, потому что, где бы он ни водил своих людей за последние сорок лет, определенные места были посвящены каким-то богам, и хотя Цадок не собирался поклоняться им, он понимал, когда это делали другие.

– Мы уважаем всех богов, обитающих на вершинах, – ответил он.

Цадок тоже чувствовал, что встреча складывается неплохо, и опасения, высказанные его сыновьями, не нашли в нем отклика. Макор был процветающим городом, но отдаленные поля вокруг него лежали невозделанными, и с точки зрения правителя города это было верное решение – пригласить осесть на них чужаков. Тем не менее надо было выяснить еще одну вещь.

– Мы поклоняемся Эль-Шаддаю, который обитает в горних высях, – заявил старик.

Уриэль нахмурился и напрягся – в этом вопросе он не мог уступать.

– Гора принадлежит Баалу, – повторил он.

– Конечно! – согласился Цадок, и хананей облегченно перевел дыхание. – Пусть она и будет священной горой Баала, потому что горние выси, на которых обитает Эль-Шаддай, – это не груды камней, не скалы, а такая гора, которая скрыта от глаз человека.

– Значит, спорить не о чем? – с облегчением спросил Уриэль.

– Не о чем, – честно ответил патриарх.

Однако Уриэль заметил, что глаза старика полыхнули таким пламенем, которого ему никогда не доводилось видеть раньше, – страстный, фанатичный огонь, – и сначала хананей решил было отказаться от общения с ибри, как от пугающей новой вещи, но этот огонь погас, и перед ними снова предстал Цадок, рассудительный и толковый проситель.

– Я пройду с тобой к этим полям, – сказал правитель.

Собрав стражников-хеттов, Уриэль покинул город и оказался среди ибри, толпившихся под стенами, ожидая исхода встречи. Хананей с уважением отметил, что сыновья главы этого племени высокие, стройные и мужественные, да и другие, которые продолжали спокойно ждать, были готовы и к войне и к миру, хотя рассчитывали именно на него. Он видел ясноглазых женщин и их детишек, застывших в молчаливом изумлении. Эти пришельцы производили куда лучшее впечатление, чем то отребье, которое временами появлялось на этой дороге, и правитель отнесся к гостям с подчеркнутым уважением.

– Оливковая роща принадлежит мне, – объяснил он, – но по нашим законам вы можете собирать опавшие плоды и те, что остаются на ветках после сбора урожая. – (Старик кивнул, ибо во всех землях существовали такие же обычаи.) – Но никто не имеет права пользоваться давильным прессом, – добавил Уриэль.

За тысячу лет войн никто, даже гиксосы, не осмелился разрушить три каменные ямы. За это время износилось и пришло в негодность не менее двухсот деревянных шестов, служивших рычагами, но никто из захватчиков не причинял вреда давильне, никто не вырубал оливковые деревья, потому что все, кто захватывал Макор, получали в свое распоряжение и эти деревья, и давильные прессы. Ведь, в сущности, без них и без источника…

– Как с водой? – осведомился Цадок.

Вот в этом-то и была фундаментальная проблема для хананеев и ибри, которым придется делить эту землю. В болоте вода была солоноватой и противной на вкус, в чем уже убедились женщины, добравшиеся до него. Ею нельзя было пользоваться. А стены, возведенные Уриэлем вокруг источника, не позволяли напрямую подходить к нему. И если ибри захотят пользоваться водой из него, то их женщинам придется подниматься по насыпи, проходить через ворота, спускаться по главной улице и через задние ворота темным каменным коридором идти к источнику. Им придется постоянно ходить взад и вперед. Таким образом ибри ближе познакомятся с хананеями, увидят, как те живут, как молятся, и со временем между ними могут возникнуть и браки. Этого будет просто не избежать, когда красивые девушки-ибри каждый день будут проходить мимо симпатичных местных парней, – и пройдет не так много времени, когда изысканная и более высокая культура города подчинит себе грубоватые обычаи пустыни. Ибри придется принять такой исход, но это будет не поражением, не унижением, а безмолвной сдачей, когда они позволят себе принять более высокие стандарты культуры и новую систему ценностей. В этой битве поколение за поколением примут участие и ибри, и местные обитатели. Исход ее будет неясен, но от победы выиграют и горожане, и ибри. Она вовлечет в себя таких людей, как Самсон и Далила, Иезавель и Илия, Санаваллат и Неемия, и даже спустя много веков после их кончины такие же сложности будут терзать людей и в Москве, и в Витватерсранде, и в Квебеке. Хананей и ибри договорятся, как разделить эту землю, но проблема единой религии так никогда и не будет разрешена.