Четвертый Дюма

В Ялту мы прибыли согласно приказу к концу недели. Уже стоял сентябрь, становилось прохладнее. Нас встретил адъютант императора князь Нарышкин, стройный красавец двух метров росту, голенища его сапог доставали мне до поясницы. Господин Дюма и сам был не из малорослых, а как обнялся с адъютантом, то утонул в объятиях князя, только буйные кудри торчали среди аксельбантов. Весь кортеж отправился к летнему дворцу в Ливадии, повсюду стояли взявшие на караул драгуны императорской гвардии, такие же огромные медведи, как адъютант, с красиво расчесанными бакенбардами и в высоких белых шапках с золотыми галунами. Я замыкаю вереницу экипажей на козлах кареты графа Безбородко, господин Дюма едет вместе с адъютантом, рядом с его каретой наша выглядит, как цыганская кибитка. Не знаю, что это меня разобрало, но я начал козырять драгунам, потому как видел, что так делают все офицеры кортежа. Что ж, ведь не каждый день случается ехать в гости к императору. Да, собственно, все прошло гладко, а в своей новенькой форме я тоже был похож на какого-то офицера. Офицер-то офицер, а как приехали во дворец, меня тут же отправили к прислуге, а господина Дюма повели к императору. Писатель надел по этому случаю все свои ордена и медали, их у него было великое множество, он очень ими гордился и надеялся, что и тут что-нибудь получит. И не обманулся в своих ожиданиях. Когда он вернулся с аудиенции, на шее у него висел орден Станислава первой степени. Ему не дали самую высокую награду, но и не обидели. Должен сказать, что среди прислуги мне было куда лучше, чем если бы я попал на аудиенцию к императору. Я притворился французом. Меня окружили хорошенькие беленькие горничные, все они читали или слышали про скандальные истории господина Дюма с прекрасным полом и давай расспрашивать — да какой он, да сколько ему лет, да женат ли он и сколько раз разводился, да кто у него сейчас любовница. Сами знаете, какой интерес питает женский пол к знаменитостям.

Я себе сижу в удобном кресле, покуриваю длинную трубку с гербом Наполеона на крышке — подарок Шарля Ивановича, к тому времени я уже успел пристраститься к курению. Налили мне рюмку какого-то портвейна, и принялся я рассказывать были и небылицы, да такие, что горничные только ахали и всплескивали руками. Еще тогда я понял, что на выдумки-то и я горазд. Только дай мне тему, и я такого тебе накручу, что не обрадуешься. Господин Дюма тоже успел обратить внимание на этот мой дар божий, и стоило мне заговорить, как взгляд его становился довольно задумчивым. Наверное, он уже тогда строил какие-то планы на мой счет, но какие именно, я того не знал. Я очень даже привольно себя чувствовал в окружении такой благосклонной и восторженной публики, и аудиенция господина Дюма у императора пролетела для меня довольно быстро. Явился какой-то адъютант и позвал меня: «Месье Пьер, аллон!» Тут барышни кинулись целовать меня, да и как не целовать такого, француза-то! Уходить мне вовсе не хотелось, и если бы меня пристроили при дворце, я бы махнул рукой на господина Дюма. Но не привел господь.

В обратную дорогу нас снова провожал кортеж, но уже поскромнее, из дворца нас отвезли на приморскую дачу князя Нарышкина, надо было и у него погостить, того требовал этикет. В Ялте мы пробыли целую неделю, жили по-княжески, даже в море купались. Мне впервые довелось купаться в море, и сначала было боязно, но когда я поборол страх, уже и вылезать не хотел. Господину Дюма тоже очень понравилось в Ялте, он даже собирался остаться до конца года и написать роман из русской истории, что-то из жизни первых Романовых. Тут пришло письмо от его отпрыска, тоже Александра Дюма, но сына, который вызывал его в Париж по спешному делу. С огромным сожалением мы простились с этой райской обителью, где нас кормили и поили совершенно задаром, сели в новую карету, временно предоставленную гостю князем Нарышкиным (графскую же карету калмык угнал обратно в Астрахань), то есть я сел на козлы и — прощай, Крым, дал бы господь снова побывать здесь! Ехали мы через Перекопский перешеек и тут уж насмотрелись на татарскую бедноту. Мы-то думали, что в Крыму одни цари да князья живут, а оказалось, что в горах в землянках живут наголо стриженные татары, которых никто и за людей не считает. Потом мы пересекли Украину, доехали до Киева и там отпустили карету, потому что дальше уже имелась железная дорога. В Киеве нас по поручению императора встречал генерал Румянцев, губернатор. Погостили мы и у него три дня, иначе бы он разобиделся, потом с целой горой багажа погрузились в поезд — и прямо в Москву. До тех пор я поезда в глаза не видывал, но сел без страха — болгарина ничем не испугаешь. В Москве мы пробыли всего день, и принимала нас старая графиня Кушелева-Безбородко. Как увидит она господина Дюма, сразу в смех, так веселил ее вид его кудрявых волос и толстого негритянского носа, а может, она уже была не в своем уме. На следующий день мы уже опять ехали по железной дороге, по той самой, прямой как стрела, на которой есть только одно отклонение, о котором рассказывают императорский анекдот, и приехали в Петербург. Там нас ждал сам граф Безбородко, ему еще не надоело встречать и провожать нас, на редкость доброй души человек, конечно же, не всегда и не со всеми, со слугами и крепостными не любил церемониться. Только тут мы сообразили, что для выезда из России мне нужен паспорт. Об этом не подумали ни господин Дюма, ни граф, когда играли в карты. В России, как позже и у нас, в свободной Болгарии, человек со связями мог сделать все. Граф Безбородко послал управляющего с ящиком шампанского в полицию и черкнул письмо какому-то важному начальнику в департамент иностранных дел, а господин Дюма письменно подтвердил свое согласие усыновить меня, и на следующий же день управляющий принес мне новехонький паспорт на имя Пьера Дюма, французского подданного. За два дня я стал французом, да не на словах, как в Ялте, а по документам, где об этом было написано черным по белому. Когда есть деньги и когда водишь знакомство с разными генералами, тогда для тебя нет невозможного.

Больше никаких препятствий к моему отъезду из России не было. Мы с господином Дюма сели на пароход, идущий в Штеттин, багаж его, которого стало уже тонн пять, погрузили в трюм и отправились в плаванье, провожаемые всем семейством Кушелевых-Безбородко, которым обошлись за этот год, наверное, в сотню тысяч рублей. Но что для графа такая сумма! Зато благодаря господину Дюма он стал настолько популярен, что, должно быть, вернул себе эти затраты месяца за три, да еще и в выигрыше остался. На Урале у него были меховые фабрики, и после нашего отъезда в магазинах появились шубы а ля Дюма, за которые русское богатое купечество чуть не дралось, — об этом мы узнали позже, уже в Париже. Так что граф Безбородко не остался в накладе, как говорим мы, болгары, хотя и офранцуженные. В Штеттине мы сели в поезд, идущий в Берлин, где пробыли два дня. В то время у столицы Бисмарка были дела поважнее, чем возня с французским писателем Дюма. Никто не обратил на нас никакого внимания, все были заняты своим пангерманским объединением, пруссаки уже тогда готовились к будущей войне с Францией, и никому никакого удовольствия не доставил приезд автора «Трех мушкетеров» — книги, восхвалявшей боевой дух французов. Мы снова сели в поезд со всем своим огромным багажом, который занял целое купе и часть соседнего, в котором для его охраны ехал и я. До Парижа добрались за двое суток. На Дижонском вокзале нас встречал младший Дюма, тоже Александр, только сын. Отец и сын, а какие они разные! Онкль Саша — огромный, веселый, общительный, расточительный и безрассудный как дитя, а сын — строгий, полноватый господин, с модной по тем временам острой бородкой, какую носил и новый император Наполеон III, бывший Луи Бонапарт. Этот человек не понравился мне с первого взгляда. Сначала он не обратил на меня никакого внимания, потому что принял просто за слугу, но когда услышал от старика, что тот усыновил меня и теперь меня звать Пьер Дюма, настроение его, до тех пор ровное, сразу испортилось, и он бросил на меня взгляд, полный такой подозрительности, что у меня мурашки побежали по коже. Я решил, что следует ждать немалых неприятностей от этого моего, так сказать, брата, и предчувствие не обмануло меня, но об этом после. На вокзал приехали также две дамы, одна с мощной осанкой древней царицы, которую онкль Саша тут же стал обнимать и целовать, будто сорвался с цепи, на которой его держали в России. Мне ее представили как мадам Селесту Могадор, графиню де Шабриан (оказывается, здесь тоже было полно всяких графинь). Это и была теперешняя любовница онкля Саши. Я заметил, что, обнимаясь с ним, она кинула на меня любопытствующий и вместе с тем искусительный взгляд. Ничего удивительного — я был молод (мне только что исполнилось восемнадцать), имел стройное и крепкое тело и мускулистые от постоянной верховой езды ноги, немного кривые, но женщинам это не мешает. От постоянного же общения с князьями и графами моя физиономия облагородилась, словом, было на что посмотреть. Мадам же было уже лет сорок, она начинала полнеть, и ей, должно быть, хотелось чего-нибудь помоложе, чем господин Дюма. Моя догадка вскоре подтвердилась, но об этом тоже после.