Страница 27 из 71
Мария пыталась сдержать рыдания. Брата потеряла она!
—
Что известно? — вдруг спросила Пагма. С сухим треском расстегнулся объемистый портфель. Белобородов, прижимая боком портфель к столу, достал из него пакет с сургучом и почтовыми штемпелями.
—
Вот.
Встал Улымжиев. Мария хорошо видела его расстроенное лицо.
—
Мать
и
жена Жанчипа, сын Агван, мы понимаем, какое горе постигло вас. Мы сочувствуем вам. Ваш сын, муж и отец, погиб восьмого мая, на рассвете. — Пагма кивнула, и Мария невольно поежилась: как спокойна
Пагма. А Дулма все глядела, не видя, на багульник, — В районе Яромержа, около Праги.
Пагма протянула руки к свертку и отдернула. Белобородов положил ей на колени пачку писем, перевязанных тесьмой. Фотографии. Орденские книжки в красных переплетах с золотыми надписями.
Судорожно глотнула Мария: от Степана не осталось ничего.
Пагма поднесла все это к лицу, стала нюхать, словно хотела еще уловить
запах
сына. И от этого движения снова залихорадило Марию.
Когда из свертка выпали на стол серебряные часы на серебряной цепочке, Дулма встала, долго издалека смотрела на них, не решаясь дотронуться, потом кое-как добралась до кровати, на которой сидела Пагма, и стала шарить под матрасом. Наконец достала пачку писем-треуголок. Одно протянула ей:
—
Прочти.
Ей писем не приходило, и это былое первое, измятое до дыр, видно, сотни раз читанное военное письмо. Волнение перехватило горло. Справившись с ним, Мария тихо начала:
—
«… Мама, Дулма, Агванчик! Везучий я у вас. Ветер степной не догоняет, пуля вражья не попадает. Кулацкие не задевали, сейчас фашистские свищут мимо. Шагаю по нелегким дорогам войны, прямо в глаза смотрю гитлеровским извергам — за Родину, за вас, мои родные. С утроенной силой громим теперь врага. Уже недолго ждать вам меня.
Мама, радуйтесь, что родили такого везучего парня! Ей-богу, я везучий. Вот и вчера в бою смерть миновала меня. Вдруг что-то стукнуло в грудь, и я споткнулся… От неожиданности ли, от испуга ли я, Жанчип Аюшеев, плюхнулся наземь. Не знаю, долго ли лежал, но когда очнулся, стал трогать ноги, живот, грудь, лицо… Вроде бы живой, да и глаза моргают нормально. Интересно, как, думаю, я мог упасть. Что же за наваждение такое. Встаю, озираюсь кругом, замечаю своих солдат, которые замерли вокруг. Кто-то из них крикнул: «Жив командир!» А я отвечаю: «Не только жив, но цел и невредим». Знаете ли, родные, что случилось? Шальная пуля попала в часы, которые я носил в нагрудном кармане. Подаренные Дулмой перед нашей свадьбой, серебряные
часы на серебряной цепочке спасли мою жизнь. Иначе бы — прямо в сердце».
Судорога свела горло, и Мария замолчала. Но тут же столкнулась с холодным взглядом Дулмы, в котором было немое требование. Глотая окончания слов, заикаясь, продолжала:
—
«Крышка, механизм испорчены. Стрелки остановились на 22 часах 04 минутах. Запомните это время!»
—
А
в ту ночь, — равнодушно сказала Дулма, — на нашего Каурого напал волк.
Мария замолчала и только через некоторое время смогла продолжать:
—
«Ах вы, гады, подарок моей любимой жены посмели испортить! Отплачу сполна вам за это!» — подумал я. И в тот день моя батарея отбила три танковые атаки противника. Я был как зверь. «Ну погодите же!» — шептал я. Десять танков оставили фашисты на поле боя. Вот так, моя Дулмаадай, ты спасла меня. Эти часы я буду носить до самых последних дней своих. Милые мои родные, вот какой я у вас везучий человек!»
Мария украдкой вытерла глаза. Да, необыкновенный человек это. Необыкновенная любовь!
Пагма изучала каждую вмятину и царапину на часах, словно это могло что-то изменить.
—
Бабушка, дай мне! — вдруг крикнул Агван.
Пагма послушно встала и положила в руку Агвана
часы. Потом, словно по узенькому мостику, тихо пошла к Дулме, высохшей, жилистой рукой коснулась ее кос. Дулма вздрогнула всем телом. Вздрогнула и Мария.
—
Доченька моя. — Снова вздрогнула Дулма. Осторожно ступая, подошла Пагма к фотографии, сняла ее с гвоздя, стала рассматривать. — Был или не был у меня сын?
Фотография выпала из ее рук, и стекло разбилось. Мария кинулась поддержать пошатнувшуюся Пагму.
—
Он подмигивает мне: «Везучий я», — говорит.
Мария задрожала.
—
Повесьте мне папины ордена! Я хочу! — громко и властно сказал Агван. — Хочу!
Вот тут закричала Дулма:
—
Замолчи. Не надо!
Но Белобородов неожиданно обрадовался:
—
Пусть наденет.
Лицо его осунулось, видно, происходящее не только
Марии, но и этим посторонним людям казалось невыносимым.
Улымжиев уже надевал на рубашку Агвана ордена. А возле Белобородова оказалась Пагма.
—
О бедный ты, — запричитала она, — ты тоже покалечен, без руки. Храни тебя бог, сынок. Ради матери твоей.
Белобородов хрипло пробормотал:
—
Не дождалась она меня, — и обнял единственной рукой острые высохшие плечи Пагмы.
Мария кинулась к двери и столкнулась с Содбо. Содбо ворвался без стука, радостный, с газетой в руках. И замер. Увидел Агвана, увешанного орденами, неподвижную Дулму, сгорбившуюся подавленную Бальжит, Пагму и обнявшего ее военного. Единственный глаз Содбо стал часто моргать.
—
Как же так? Что же это? Жанчип…
—
Ты что сказать пришел? — тихо спросила Пагма.
Все смотрели на Содбо. А Содбо повторял:
—
Как же это? А? Как же теперь?
—
Ты с какой вестью, сынок? — еще раз спросила Пагма.
Бальжит отобрала у Содбо газету, прочитала: «Откликнись, Мария. В госпитале под Львовом лежит тяжело раненный наш командир Степан Дронов. В бреду он часто зовет свою жену Машу. Говорит что-то про Бурятию. У нас возникла смутная надежда: не в Бурятии ли находится его жена Мария с дочерью? Помещаем их фотографию»…
Мария стояла не двигаясь. Громко крикнула Вика:
—
Это папа наш жив!
Громко, что-то совсем непонятное, говорили Бальжит и Белобородов.
—
Степан жив, — в самое ухо сказала ей Бальжит. Мария осела на пол, не понимая, что теперь будет?
—
Как же теперь? — повторил Содбо.
5
Ночь тянется долго, так долго, как тянулась сперва зима. Вика разлеглась и прижала Агвана к стенке. В окне светло, потому что ночь светлая. Он не знает, сейчас ночь или уже утро, он боится двинуться, чтобы не разбудить Вику. Он хочет сбросить тяжелое одеяло и соскочить с кровати. Но это последняя ночь с Викой. Утром она на
всегда уедет. Он толкает Вику в бок. Вика во сне улыбается и поворачивается к нему спиной. Тогда он хватает ее за плечо и поворачивает ее обратно на спину. Берет ее руку и кладет себе на грудь. Пусть ему будет жарко и тесно! Он кладет свою голову на ее подушку. Ее волосы щекочут ему лицо. Ему щекотно везде: и в носу, и в горле, и там, где сердце.
Вике нашли папу. Он так и знал. И ему тоже найдут. Он уверен в этом.
—
Ты поплачь! — слышит он шепот тети Маши. — Легче будет.
Агван не дышит.
—
Вот Степа выздоровеет, и вы с Агваном приедете к нам. Учить тебя буду. — Голос тети Маши тоже щекочет, — Он же хотел, чтобы ты стала певицей! Это твоя жизнь! — повторяет тетя Маша.
Ах, как ему жарко. Он задохнется сейчас. Он обнимает Викин локоть, гладит его. Он не отдаст тете Маше Вику, увезет ее на летник — и все: там они будут плавать в озере и ловить рыбу. Они будут собирать цветы. Он научит Вику плавать. Он покажет ей норки сусликов. А еще у него есть ласточки и их гнезда с яичками, а потом с птенцами, прямо в их избушке.