Берущий ветром

Ведь все эти приказы да указы с думческого потолка не спишешь. Всех их надо сначала как-то себе представить да выдумать. Хорошо, если выдумаешь нечто гладкое, а если, прости Провиденс, сочинишь какую-нибудь глупость и гадость?

А ведь вдоль этой глупости всем-всем подряд потом жить придется, бежать вдоль нее задом и передом, переворачиваться через голову, крутиться вокруг нее юрким волчком, кувыркаться сначала на правую от нее сторону, потом на левую. А когда и если вся глупость твоего сочинения, этой нечаянной и не обязательной выдумки прояснится и станет очевидной для всех подряд, в том числе и для высших персон из самых приближенных кругов, ведь придется за нее отдуваться, объясняться, краснеть, терпеть поношения и презрения в свой адрес. Какой позор.

И где же ему - Прохору Патрокловичу Ошубе было набраться всей этой выдумки, всего этого приказного хитроумия в своем обширном хозяйстве? Разве в полях, на лугах да на пастбищах такого можно набраться? Твердая хозяйская рука там была нужна, а не выдумка. Так ведь она у него и была. А здесь...

Но ведь с другой стороны - без такой вот выдумки государству жить тоже никак не возможно, без нее оно плесневеет. Ведь всем подданным бежать-то куда-то надо? Хоть в одну сторону, хоть в другую, какая разница? Не сидеть же им сиднями на одном месте? Как по Ошубе, так пусть бы они скакали и переворачивались вдоль каких угодно указов, но только без его участия. Да разве ж с крикливым трехголовым драконом поспоришь?

Да и что там еще выдумывать? Просто читать то, что уже выдумано раньше другими выдумщиками и то уморишься, а ведь еще и глаз своих ужасно жалко. Они и болят, и слезятся, и чешутся, а ты все читай да читай ими и разбирай разную дурно и неизвестно зачем выписанную на нездешних плотных папирусах гадость. А если испортишь глаза? Глаза-глазоньки хозяйские? Как без них потом свое дорогое хозяйство блюсти?

Да разве же только в одних выдумках и глазах дело? А бесконечные думческие разговоры? Их ведь день-деньской нужно выслушивать. И не только выслушивать, но и вникать в них, и самому говорить что-то в строку. Возражать на них или соглашаться. А еще надобно хоть раз или два в году слезать с подушки-думки, взбираться на прочную дубовую подставку и говорить с нее к остальным думческим заседателям разного рода речи и обращения, и делать это так, чтобы сразу было понятно - идет от сердца. Как же это утомительно.

Он вот один только раз, еще в самом начале службы, сгоряча залез на дубовую подставку и резко высказался по указу "Об размещении боярских гербов на каретах, колясках, повозках и прочих транспортных средствах, и об отдании им должных почестей всеми служилыми и прочими встречными, прохожими и проезжими людьми", горячо поддержав размещение гербов не только на боковинах, но еще и на крышах, а его так освистали, так опорочили, так высмеяли, что хоть на сабельную дуэль всех своих думческих охульников вызывай.

Особенно усердствовал тогда один низкорослый, весь заросший курчавым темным волосом вдумчивый заседатель, с виду - самая настоящая кинжальная сволочь. "Это кто же вас сверху, со стороны каретной крыши, должен приветствовать, барон?- кричал он Ошубе дурным своим голосом,- уж не сам ли Провиденс? Да вы, батенька, гордец, и еще какой! Раскайтесь, раскайтесь немедленно! А еще лучше сделайте серьезные вклады в главную коллегию провиденциальных авгуров и они вас непременно отмолят!"

Для курчавого кинжального все это, понятно, только слова и нечаянное развлечение, вон он какой прыткий, болтливый, привычный к думче. А вот Прохор Патроклович тогда сильно расстроился. Да и причем здесь Провиденс? А если карета проедет мимо пожарной каланчи? А там как раз будут находиться пожарные служилые люди, или взберется на нее какой-нибудь поселянин, чтобы показать своей знакомой поселянке красивые окрестные виды? Им-то как приветствовать, ведь боковые гербы с каланчи не увидишь. А если транспортное средство окажется на столичной улице и вокруг будет достаточно строений повышенной этажности, а в них всегда полно самого разночинного люду, тогда как? Или прохожие и проезжие снизу пусть приветствуют, а те, что сверху, в домах и на каланчах пожарных - нет? Так выходит?

Прохор Патроклович тогда себе весь язык намозолил и щеки с обратной стороны сбил да в кровь поприкусывал, отстаивая свою позицию по гербам на крышах, а вся думча знай себе смеялась над ним все громче и громче. А тот - курчавый даже с подушки-думки своей свалился, да так и хохотал, катаясь по толстому думческому ковру и дрыгая якобы от удовольствия своими тощими ногами в модных белых чулках. Сволочь кинжальная.

После того досадного случая Ошуба вообще зарекся что-нибудь в думче выдумывать, зарекся он в ней и выступать. Так и просидел все годы Прохор Патроклович на своей подушке-думке, как истукан. Когда вокруг него поднимали руки, он тоже поднимал свою вместе со всеми, когда опускали, и он опускал.

Вот такая вышла у него служба по линии думчи. Не служба, а мука, можно смело сказать, у него получилась. Очень скоро главный думческий предводитель понял, что в заседании от Ошубы не будет никакого толку и направил его в самый захудалый думческий комитет - по наблюдению за сочинениями подноготных писарей, одобренных пиитов, условно вольных писак и других словоблудов. И пришлось барону трудить там свои несчастные глазоньки, день-деньской разбирая там писания этих мелких писучих бесов и выискивая в них нападки и угрозы на основные устои. Хорошо еще, что как раз накануне один ловкий кинжальный маркизет сочинил указ "Об отсечении пальцев рук за упражнения в она-; уно-; дос-; трес-низме и еще за другие предосудительные занятия" и всех этих писаний сразу же сильно поубавилось, а то бы Ошуба мог там совсем ослепнуть да еще и свихнуться мозгами. Хорошо в этой службе было только то, что комитет по наблюдению за сочинениями наблюдал еще и за разного рода зрелищами, в основном за цирковыми и кукольными балаганами. Барон и стремился всегда заниматься именно зрелищами, а от разборов разной мутной писучей галиматьи уворачивался он всеми возможными способами.

Цирки посещать Ошуба любил, потому, что в них никак нельзя было перетрудить или сломать свои глаза. Сиди там себе в удобном и мягком кресле, да наблюдай за шутами и акробатами и все - без напряжения, без натяжки мозга. Вот это была красота, а не служба. Правда, в последнее время некоторые шуты отрастили себе неприлично длинные языки, да наловчились скатывать их валиком, изгибать волнами и закручивать спиралью, а потом показывать все это публике. А ведь там, среди самого низкого простонародья могли находиться и весьма почтенные люди - и кинжальные, и сабельные, и даже стволовые бояре и притом женского полу, и не по служебной надобности, а просто так - для развлечения или коротания своего лишнего времени.

Все это цирковое действо с языками было не очень хорошо, как на него не посмотри, и поэтому в комитете по наблюдению уже лежал указ, сочиненный каким-то ушлым кинжальным маркизом "Об отсечении языков за их злонамеренную демонстрацию, а также за другие предосудительные действия с ними же, с, или и без помощи губ, щек, ушей и носа". С кукольными балаганами вскорости предполагалось сделать то же самое, что и с цирками, только языки задумывалось укорачивать там не куклам, а их кукловодителям.

Ну, цирки да балаганы столичные это все еще мелочи. Да ведь беда в том, что служба столичная состоит не только из заседаний, и наблюдений, а надобно еще и в пирах там участвовать, да за модой местной наблюдать и новые кафтаны себе постоянно справлять. И так чтобы все вовремя было - новый кафтан к новому пиру чтоб, а новый парик к новой цирковой постановке, а новые сапоги - к важному заседанию в думче, но не наоборот. И попробуй только перепутать парик с заседанием, а сапоги с представлением, засмеют, заплюют и затопчут, потому, что такова столичная мода. Сам черт глядит на эту проклятую столичную моду и не нарадуется на нее, а для хозяйственного сабельного барона такая вот смена кафтанов - настоящая головная морока, но что же ему остается делать? Если повсюду в столицах тебя встречают по кафтану, а провожают по парику? А что у тебя под париком, до того никому и дела нет. Не свиное рыло и - ладно, лишь бы парик твой был правильным, модным, не хуже чем у других-прочих.