Страница 10 из 19
Сиятельство, с горечью подумал Ошуба, сейчас оно засияет здесь во всей своей безупречной красе.
- Прощайте, барон,- темный попутчик подвинулся к выходу и с лязгом поставил окованный железом сапог на первую ступеньку подножки, но потом вдруг повернулся к Ошубе всем корпусом и сказал.- И вот еще что. Где же ваша сабля, барон? Мой вам совет - отправляясь в любое, даже самое короткое путешествие, всегда берите с собой саблю. А теперь - прощайте. И берегите своих лошадок.
Ошуба выдохнул из себя что-то вроде "прощ... вы-ых" ни на секунду не веря темному виконту и ожидая услышать снаружи хриплые крики, свист, хохот или даже выстрелы, но вопреки его ожиданиям, ничего страшного так и не произошло.
Ночью Бей сошел по ступенькам, глубоко вдохнул полной грудью тяжелый ночной воздух, густо напитанный запахом древесной смолы и многолетней прелой хвои, а потом пошарил в кармане и крикнул в ночь:
- А на вот тебе два алтына на водку! Ты славный ямщик и довез мягко, не раструсил!
- А благодарствуйте, ваше сиятельство,- донеслось из темноты.- Вот это так уважили. Какое там - славный...
- Ты славный ямщик, говорю тебе. Будь здоров.
После этого Виконт де Ночь сделал шаг вперед и словно бы слился с внешней тьмою. Черный прямоугольник выхода словно бы поглотил его. Принял его себя и бесследно растворил в своей черноте.
Ошуба все никак не мог поверить в свое спасение, или освобождение от страшной дорожной напасти, которую он, быть может, сам себе напридумывал (а какая разница? напасть есть напасть, выдуманная она или нет, и разве редко выдуманные напасти становятся настоящими?), но тут в черном прямоугольнике снова появилась знакомая пыльная, страшная, а теперь еще и довольная бородатая рожа.
- Ехать дальше?- спросила она с широкой глупой ухмылкой, словно бы несколько раздвигая ею непроглядную внешнюю черноту.
- Ехай,- хрипло ответил барон, все еще не до конца веря в происходящее.
Дверь дилижанса с хлопком встала на место, и чернота дверного проема снова превратилась в черный квадрат окна, а потом снаружи загрохотала складная подножка.
Ямщик еще некоторое время возился в темноте, обходя дилижанс, постукивая по ступицам, дергая за ручки дверей и проверяя крепление фонарей. Потом звуки возни удалились в сторону конной упряжки, и там стали слышны шлепки, ругательства и фырканье лошадей, а потом застучало по ступеням передка, завозилось на сиденье, и снова открылась переговорная задвижка, и в ней опять появилось запыленное, улыбающееся из темноты глупо и страшно, обезображенное присохшей пылью лицо:
- Трогаю,- сказало оно, жутко оскалившись (или все это выглядело настолько жутко из-за показавшей себя луны, или из-за только что пережитого бароном испуга, понять это было решительно невозможно).
- Трогай,- хрипло сказал барон, по-прежнему не очень доверяя происходящему.
Задвижка захлопнулась и снаружи послышался звонкий удар бича, а сразу затем звонкое "н-но!"
Только когда вновь заскрипела тяжелая рессорная подвеска, барон словно бы очнулся и испытал некоторое облегчение. Он потянулся было к винной бутылке, но та была уж абсолютно пустой.
Ошуба вздохнул, хмыкнул, покачал головой, вытер испачканные ондатровым салом пальцы о бархатные рейтузы и тяжело откинулся на спинку дивана.
Теперь он не знал, что ему обо всем этом даже и думать. К счастью, через полчаса после схода Ночи, жареная ондатра настойчиво потребовала от организма свое, кровь отлила от головы барона и прилила к его желудку, он с трудом расслабился на неудобном диване и забылся беспокойным дорожным сном.
Ошуба спал беспокойно, чутко прислушиваясь к поскрипыванию рессорной подвески, и снились ему почему-то высокие пальмы и бегущие между ними слоны, за которыми гнались древние ромеи в открытых летних туниках. Ромеи сжимали в мускулистых руках тяжелые железные ялдаки с удобными деревянными рукоятками. Они размахивали своим странным оружием и громко смеялись.
И все это в наш просвещенный век, с сонным неудовольствием подумал Прохор Патроклович, всхрапывая и переворачиваясь на другой бок.
***
Виконт де Ночь, Ночью Бей, Боярин Ночь, Ночью Паша или просто Ночь, а на самом деле младший князь Истфилин, насвистывая модную цирковую мелодию и едва ли не пританцовывая, бодрым военным шагом шел через ночной сосновый лес. Левой рукой он придерживал и прижимал к боку тяжелую саблю не уставного образца, а правой резко отмахивал при каждом шаге, чему-то улыбаясь при этом.
Да, действительно, провинциальный сабельный барон не ошибся, признав в нем представителя древнейшей стволовой фамилии, но сейчас, в ночном сосновом лесу, это обстоятельство не имело никакого значения. Вообще никакого.
На сегодняшний день из древнейшего стволового рода Истфилиных в живых оставалось только три брата, три стволовых князя - старший Барриос (по домашнему - Барри), средний Ихтилласкос (по домашнему - Ласки) и младший Кассий (по домашнему - Касси). Дикие и нездешние имена выдумал для своих сыновей старый стволовой князь Газдрубал Истфилин лично, чтобы они никогда не забывали к какому древнему и славному роду принадлежат по факту только лишь своего появления на этом свете. Старый князь желал чтобы его сыновья гордились этим фактом и всегда - на службе ли, вне ее, и притом постоянно помнили об этом.
Вскоре о поступке старого князя стало известно в высших кругах и подобные имена превратились в настоящую столичную моду и когда она, мода эта не только захлестнула верхи, но постепенно дошла и до самых низов в столицах стало полно не только барриосов и кассиев, но и ахиллов с имхотепами да разными аяксами. Сейчас затея старого князя выглядела достаточно глупо, но поправить с именами ничего уже было нельзя, верхняя мода на дикие имена уже ушла в народ, и они постепенно из столиц распространялись теперь ниже и дальше - по провинциям.
Действительно, род Истфилиных восходил по отцовской линии не только к Фьюри Великолепному, но и к его более древнему и славному предку - Ратнорогу Первому Бычьему Сердцу. Об таком родстве следовало помнить всякому и во всякий час его жизни, так считал Газдрубал Истфилин. И не только помнить, но подтверждать это родство славными делами и отличной службой во благо.
Когда старый князь лежал на смертном своем одре, что был оформлен как покрытое толстым фиолетовым бархатом и усыпанное отборными крупными розами возвышение, устроенное в центре огромной бальной залы его самого большого поместья, а сыновья его стояли рядом с этим его последним ложем из роз, а вся его домовая челядь громко вздыхая и охая толпилась от них на некотором отделении, прямо у входа, случилось одно примечательное событие.
Когда все присутствующие уж подумали, что старый князь их покинул, но все еще не решались призвать к возвышению лейб-медика, специально привезенного в усадьбу накануне для констатации факта безвременной кончины (а ведь они все, как правило, бывают безвременными) и оформления соответствующей гербовой бумаги на наследование, в залу залетела крошечная птичка - королек. Она опустилась на грудь князя Газдрубала и издала громкую жизнеутверждающую трель, а потом принялась скакать и прыгать по его бесчисленным тяжелым орденам, все время скашивая головку на бок и как бы разглядывая крупные бриллианты и сапфиры на звездах, крестах и тяжелых овальных медалях, да еще и радостно об чем-то чирикая. Все это длилось какую-то минуту, от силы две, а потом королек вспорхнул с груди князя, поднялся к самому потолку залы и исчез так же внезапно и быстро, как только что возник в этом наполненном вздохами и томительным ожиданием месте.
- Прощай батюшка!- выкрикнул старый личный лакей старого князя, седой как лунь и согбенный жизнью человек в расшитой серебряными нитями ливрее. Вероятно, он по своей старости и слабоумию принял королька за отлетающую душу князя.- Прости нас!
После этого старый лакей упал на колени и горько заплакал, а старый князь неожиданно для всех открыл глаза, обвел мутным взглядом последнее свое ложе, провел рукой по роскошным розовым бутонам и произнес как бы уже и не своим, а каким-то потусторонним, совсем чужим голосом: