Страница 26 из 46
— Странно, где-то рядом жил Дали со своей обожаемой Гала. И уже брызжил в его сумасшедших шедеврах свет двадцать первого века. Ведь даже были дружны.
— Я лишь раз провела в поместье Дали полдня. Мы приехали часов в двенадцать. Гала, одетая так, словно её собирались снимать все фоторепортеры мира, сидела на скамейке с кроликом на коленях. У неё были пронзительные глубокие черные глаза и пышные волосы, поднятые валиком надо лбом. Длинные пальцы в перстнях ласкали шерсть испуганно замершего зверька.
— У вас потрясающий дом, — сказала я, восторженно улыбаясь.
— Люблю высокую роскошь. Но не роскошь вещей, а роскошь чувств, духа.
Почему-то мне показалось, что она сообщает об этом всем. И также Сальвадор, который сразу же объяснил, показывая на свои усы: «Пока все глазеют на мои усы, я прячусь за ними и делаю свое дело».
— Думаю, тебе так показалось, поскольку ты встретилась с известными людьми, дорогая. Ведь тогда уже Дали считался великим, а Гала — самой обольстительной и эксцентричной из женщин мировой богемы. Все, что бы ни сделал или ни произнес гений — кажется особо значительным и уже как бы прочитанным в его биографии.
— Да! Мне запомнилась его фраза, сказанная за обедом по поводу вареных в вине раков: «Политика, как рак, разъедает поэзию». Усатый сеньор произнес её так, словно собирался высечь на собственном памятнике. Но у Родриго восхищенно сверкнули глаза. Он завязал многозначительный философский диспут, а потом сто раз цитировал Дали своим друзьям… Родди ненавидел искалечившую его войну и все общественные распри считал «отходами цивилизации». В своих стихах он принципиально избегал какого-либо политического пафоса.
— Чудесно — обедать с самим Дали!
— Я запомнила ещё одну его шутку: «Можно многому разучиться. Я, например, не пою, — забыл как это делается».
— Кажется, я читала это в его опубликованных записках. Одно время Дали был моим идолом и я никак не могла понять почему. Оказывается, оттого, что им увлекалась ты.
— Нас с тобой всегда привлекала экстравагантнось. Сальвадор в этом смысле долго держал пальму первенства. Да и Галла — та ещё штучка. В возрасте в шестидесяти восьми лет подобрала на улице юного наркомана и закрутила с ним бурный роман.
— Отличный пример для нас. Есть ещё время в запасе для того, чтобы натренировать хватку в охоте за жизненными радостями.
— Ты, в общем, права. Знаешь, что подали нам на обед? Рагу из кролика. Того самого, которого гладила Галла, когда говорила о красоте духа. Я поняла её тайный принцип — красота должна быть съедобной. Родриго же все казалось потрясающим в мэтре — ведь он был на двадцать лет моложе Сальвадора. И ещё он как-то сказал, что решил найти себе русскую жену ещё в восемнадцать, чтобы быть похожим на Дали. Так что мои шансы сильно выросли после того, как я написала Родриго в письме о своей национальности. Естественно — наш сын был назван Сальвадором. Родриго видел в наследовании имен какое-то особый смысл. У них там все пронизано мистикой и таинственностью.
— Тогда хоть что-то понятно. А я все сочиняю самые невероятные объяснения вашего брака, случившемся через пять лет после такого странного знакомства. Согласись, такое случается не часто.
— Родриго обожал многозначительность, совпадения, намеки судьбы. — Ди рассмеялась. — Оказывается, он изучал каждое мое письмо, находя в нем тайные знаки нашего духовного единства. Представляешь, что оказалось решающим? Я сообщила, что люблю рисовать, а по ночам смотрю на звезды в обсерватории нашей школы. Ведь в горах особенно чистый воздух.
— Ха, помню наш старенький телескоп! Мы забирались на башню, чтобы рассмотреть футболистов на стадионе за Рыжим холмом. Здоровущие такие парни! — Эн задумалась, углубляясь в воспоминания.
— Родриго не знал про футболистов. Он нашел родственную душу в девочке, глядящей на звезды. Смешной, милый Родди! Он был на «вы» со всем прекрасным — с цветами, звездами, собаками, лошадьми — и старался завязать тесную дружбу с ними.
— Сердечную, но при этом страшно церемонно. — Неплохо я «раскусила» твоего суженого, сестренка?
— Все же он успел охмурить тебя… — поджала губы Ди. — Нет, нет — я тебя не виню. Так должно было случиться.
— Тогда ты не хотела выслушать меня. Может теперь открутим пленку назад лет этак на тридцать и присмотримся беспристрастно к жуткой мелодраме? — Эн ободряюще улыбнулась, сложила руки на коленях и начала: Мама умерла в шестьдесят шестом. Я уже была замужем за Хайнером и Тони исполнилось десять. Я отправила телеграммы тебе и отцу. Отец получил её через две недели, так как находился с женой в африканском заповеднике. Ты приехала с Родриго и Сальвадором. Он был на год старше Тони. А нам с тобой, старушка, стукнуло тогда тридцать шесть… Н-да… — Чудесный возраст для женщины.
— Мы с любопытством приглядывались к друг другу, оценивая как бы свое отражение. Мне показалось, если честно, что я сохранилась лучше.
— Мне тоже, — засмеялась Эн. — И ещё было очень забавно, что нам удалось в разных странах выискать столь похожие черные шляпки.
— Я купила её в Мадриде — в салоне «Шанель» и сочла вполне траурной.
— А я в Париже… Бедная мама, мы все собрались у её гроба — все такие солидные, красивые, с цветущими отпрысками.
— Чудная подобралась парочка из наших детей — Тони вся в тебя, только серьезность отцовская. А Сальвадор — вылитый Родриго в детстве огненноглазый смуглячок. Они все время шалили, когда мы поехали в Альпы.
— Неплохая была идея — провести неделю вместе, поговорить о маме, а потом отметить по-православному девять дней.
— Что-то особой скорби не помню, — сказала Ди. — В сущности, мама давно ушла от нас в свой фантастический вымышленный мир, где в Елисеевском магазине на Невском чернела среди ледяных глыб паюсная икра, а по заснеженным набережным проносились легкие саночки… Я-то вообще не видела её целых десять лет. — Ди исподлобья глянула на сестру. — И тебя. Страшно волновалась при встрече.
— Да, у нас сразу возникли какие-то особые, очень сложные отношения. Словно не общались — а плели тонкие серебряные кружева. — Эн вздохнула. — Я ведь сразу почувствовала, как на меня смотрел твой муж. С любопытством и ожиданием. Он ловил каждое мое слово, смаковал его, пробуя на вкус. Он следил за каждым моим движением. И как! Он обмирал, Ди.
— Думаешь, я могу не заметить такие вещи? Это только твой чудесный Хантер, уходивший с удочками и детьми на озеро умудрился оставаться в неведении. Он так ничего и не понял.
— Угу, решил что мы рассорились из-за матери, уговаривал поехать на лето к вам в Испанию для окончательного примирения. Милый, милый мой, добродушный чудак…
— Вот ведь — Хантер почему-то не влюбился в меня? Братская, дружеская симпания — и больше ничего. Как и подобает супругу сестры.
— Ах, он был не из тех, кто роняет слезы над засушенным цветком и помнит всю жизнь прическу возлюбленной на первом свидании. Не поэт и не воин. Хлебопашец — честный трудяга на ниве науки. И знаешь — наверное в этом есть нечто настоящее. В надежности, преданности, в упорной, такой естественной, без всякого надрыва жертвенности.
— Родриго был совсем другим. Он любил себя, нравился женщинам и умел восхищаться ими. Мне пришлось много выстрадать — я ревновали и ничего не могла с собой поделать. Мой муж всегда был в центре компании, умел очаровывать, казаться загадочным и романтическим. Мои приятельницы теряли от него голову. Ужас!
— Еще бы — каждой даме лестно очаровать поэта и стать его музой.
— О тебе он написал балладу и подарил мне. Ему казалось, что уж если мы так похожи, то можно воспевать мою сестру — я приду в неописуемый восторг… И даже не замечу имя — Анна! — Ди закрыла руками вспыхнувшее лицо.
— Перестань убиваться, все это плод поэтического воображения, ведь между нами ничего не было.
— Я видела сама — там на берегу. — Ди не отняла рук.
— Это было сказочное место: озеро среди гор, одинокий домик под кронами столетних вязов… А наша столовая, перестроенная из старой конюшни! Деревянные балки под потолком, длинные столы вдоль побеленных стен, фонари из кованного железа…