Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 25 из 46

— Он, похоже, скромен, сколь и красив. Кстати — прекрасный английский язык. Оказалось, что у него был точно такой же песик как мой Фанфан. Он был совсем ещё молодым, но заболел и умер. Представляете, в Москве нет собачьего кладбища?! Этот парень, обливаясь слезами, завернул его в одеяло и отвез в лес, что бы похоронил, прячась от людей. Ведь он нарушал закон!

— Выходит, с собаками ему не везет? Или не руке нет линий, показывающих отношения с животными? — засомневалась Ди.

— Конечно есть! И знаете, что я там увидела? Другого пса — большого, застенчивого добряка.

— Лучше бы ты рассказала ему про жену. Кажется, у него с личной жизнью не очень ладно.

— Ты ведьма, Эн! Откуда ты все знаешь? Они скоро разведутся.

— Может, это и к лучшему.

— Да уж точно. На ладони — все как по-писанному. Впереди — новый брак. Чрезвычайно удачный!

— Насколько вообще может быть удачным брак, — заметила Ди.

— Этот парень хочет иметь семью и он её получит в самом лучшем виде. Знаете, что я ему подарила? — Зайда загадочно блеснула глазами. Распашонку и чепчик для новорожденного — те самые, что по старинному образцу связала Диана!

— Не рано ли? — засомневалась Ди.

— Мы не должны покорно плестись в хвосте у судьбы. Есть поступки, которые активизируют добрые силы. У человека, имеющего такой сувенир, обязательно появится достйное потомство. Поверьте — я знаю толк в талисманах и амулетах.

— Верно, Зайда. Побольше хороших предсказаний — и что-то непременно сбудется. Недаром же говорится о занудах, все время ожидающих несчастий «накаркал»! Ты никогда не смотришь на мир сквозь грязное стекло. Господин Раджим это ценит.

— Да, он говорит: посмотрю утром на твои сияющие витрины, Зайда, и вроде какой-то праздник. Ожидание. Волнующее ожидание.

Ди подмигнула: — Ожидание тоже подготавливает событие?

— Непременно. — Зайда кивнула на браслет Эн и одобрительно кивнула. Правильно сделала, что надела медяшку.

Эн накрыла ладонью широкий выпуклый обруч: — Он теплый и розовый. а это уже хорошо.

III

1

Охваченная хозяйственным энтузиазмом, Ди обмахивала щеткой пыль в гостиной. Эн заканчивала реставрацию китайской вазы. На покрытом картоном столе лежали краски, кисточки, щетки.

— Сколько же экспонатов на твоей «выставке» — целый день можно только тем и заниматься, что наводить чистоту. — В который раз сокрушалась Ди.

— Я ничего не могу убрать. Это не выставка — это мемориал. Здесь дорог каждый пустячок. — Привычно, без всякого выражения. отвечала занятая росписью Эн. Она подняла глаза на сестру: — Кстати, ты обращаешь внимание на то, что держишь в руках?



— С превеликим удовольствием! Я просто в восторге от этой виноградной грозди из оникса. Совсем как настоящая. А бронзовые листья живые. Видна каждая жилочка.

— Ну и?…

— Что «ну»? — поставив лампу с виноградной лозой на стол, Ди присела. А-а-а, узнаю… У меня ещё нет склероза! Эта та самая вещица, что так потрясла Агнес в гостиной старого учителя! Подарок Карузо!

— И Питера. Он не забыл о восторге Агнес даже через полвека. Однажды он увидел лампу на аукционе, купил и отправил Агнес к пятидесятилетию. Разумеется, анонимно.

— А как она оказалась у тебя?

— Два года назад лампу принесла Зайда — ты разве забыла?

— Извини, я не в силах запомнить все безделушки, которые хранятся в кладовой. Обращаю внимание лишь на те, что попадают в центральную экспозицию — я имею в виду эту комнату… Не понимаю, а как же подарок Питера?

— Однажды Агнес Петти пригласили на юбилей. В Венской консерватории отмечали столетие со дня рождения Карла Фитцнера — выдающегося вокального педагога. Агнес встретили как почетную гостью. Студенты не отрывали от неё глаз, фотографы щелкали блитцами, а кто-то из выступающих назвал Петти «живой историей». Это в шестьдесят три! Но Агнес не обиделась, ей было приятно вращаться в центре внимания. Она рассказала, как попала в дом к Фитцнеру, как увидела камин, рояль, лампу — подарок Карузо и как пела ему песенки. Даже процитировала старика: «Последняя ученица Фитцнера — звезда варьете. Забавно, но длинновато для памятника» А потом преподнесла музею в дар лампу, которую получила от кого-то в свой юбилей. Зайда давно имела такую же парную и всячески старалась заполучить вторую — «Лампу Карузо». Пока она шла по следу Агнес, первый экземпляр уплыл в музей. Она чуть не плакала, рассказывая мне эту историю. Думаю, была тронута широким жестом Петти.

— И Зайда продала дубликат тебе.

— Подарила. Она способна на эффектные поступки. А этот клей прекрасно схватился — ваза будет, как новенькая. — Эн полюбовалась своей работой.

— Говорят, разбитые вещи надо выбрасывать. Склеивать — все равно, что подлизываться после сокрушительной ссоры, — заметила Ди, не отрываясь от работы. — Фальшивая целостность. Уж лучше распустить вязку, если ошибся, и начать все заново.

— А я обожаю исправлять и спасать. Разумеется, прежнего не вернуть, но, глядишь, получится что-нибудь путное. Зайда хотела выкинуть эту прелестную вещицу. Ценности, конечно, она не представляет. Но этот красный дракон заворожил меня. Вернула бедняге хвост, а заодно подрисовала парочку хризантем как раз на трещине. Глянь-ка, по-моему получилось совсем не плохо.

Ди взяла реставрированную сестрой вазу. — У нас ведь тоже получилось, а? Трудно поверить, что тридцать пять мы прожила так, словно никогда не имела сестры-близнеца.

— Опомнились как раз вовремя: опасность ввести в искушение романтических мужчин явно миновала. Знаешь, что сказал мне тогда Родриго? «Твой образ волшебно раздвоился, приобрел объем. Анна — это тоже ты, но немного иная, новая. У меня такое чувство, словно мы все начали заново». Славно, а? Он начал заново, но думая о тебе!

— Мы же знаем — может, такова судьба всех двойников? Я хорошо помню, как после исчезновения Грега и твоей неудавшейся попытки уйти из жизни, Родриго приехал за невестой в Вену. Даже ничего не зная о нем, можно было поспорить — что молодой мужчина с узким тонким лицом и смоляными волосами до плеч — поэт. На этом бледном лице горели такие глаза!

— Родди имел бешеный успех в Испании. Его портреты печатали в журналах и даже продавали как открытки. Для автора сложной поэзии это редкость. Правда — на тексты Родриго сочиняли песни. И, конечно же, он был очень красив. Да к тому же — окружен ореолом дружеской близость к Сальватору Дали.

— Тебе здорово повезло.

— Я была очарована всем этим… Мы обвенчались в старинной церквушке на вершине покрытого апельсиновыми рощами холма. Дом Кортесов — скорее похож на миниатюрную крепость в мавританском стиле. Там всегда прохлада и сумрак. В маленьком внутреннем дворике бьет фонтан — совсем простенький, древний, позеленевший внутри, а колонны круглый год покрывают цветущие розы… В столь живописных «декорациях» трудно не стать поэтом! Наша спальня находилась в угловой, полукруглой комнате. Из узких окон открывался такой вид, что у меня дух захватывало — поля, луга, перелески, деревенька внизу… с лугов залетали пчелы и пахло разогретым на солнце медом… Однажды я села на пчелу… — Ди застенчиво улыбнулась. — Это очень больно, дорогая. Родди пришлось отсасывать яд… Да… Наша спальня была волнующе спартанской, как в средневековом замке: белые стены, пушистый ковер на каменных плитах. В этой комнате на старинной кровати из резного, почерневшего дуба родились наши дети. В изголовьях, конечно, висело распятие. Тоже черное, агатовые и старинные четки.

— Твоя жизнь прошла в совсем ином мире.

— Ах, в этом доме мне казалось, что время остановилось. Честное слово — служанки на кухне даже не пользовались газом, а воду грели в большом чане. Если б ты видела, как проходил в семье Кордесов банный ритуал! Лохань из бука величиною с саркофаг посреди каменного зала со сводчатым потолком доверху наполнялась настоянной на травах ключевой водой. Рядом огромный пылающий камин, накрытый стол с напитками и фруктами. А благовония! Все лето старуха Сангос специально сушила какие-то целебные травы. Конечно же, в такой обстановке одолевали самые романтические настроения… — Ди понизила голос. — Когда мы оставались в доме одни, Родриго любил принимать ванну вдвоем. И ещё утверждал, что никто из слуг не догадывался о том, что происходило у нас в бане! Каменный дом замирал в ночном сумраке, а мы и впрямь чувствовали себя единственными в целом свете, открывающими упоение плотских игр…