Рассказ о шпионе

— Ядерная подлодка стоит кучу денег, — ответил я.

— И ты думаешь, что они ее могут потопить? Ну что же, все может быть. Но они и без этого шанса могут засечь подлодки и потопить их, если уж им так приспичит.

— Арктика — место спокойное, — сказал я.

— Они могут засечь подлодки и в других спокойных местах, — возразил Доулиш.

— А мы можем засечь их подлодки, — запальчиво буркнул Шлегель. — И не стоит об этом забывать.

— Совершенно верно, — примирительно согласился Доулиш. — И в итоге получится то, что называется войной, не правда ли? Нет, они, конечно, не рискнут пойти на такой конфликт, который приведет к войне.

— Вы наладили тесный контакт с адмиралом? — поинтересовался я.

— Толивер. Толивер установил контакт. В составе делегации в Ленинград. Естественно, только после полного согласования операции наверху.

Я кивнул. В это можно поверить. Если все пойдет неудачно, Толивер станет козлом отпущения: они сделают из него отбивную и скормят русским мелкими кусочками.

— Так что ты об этом думаешь? — это был вопрос Шлегеля.

Я вперил в него долгий взгляд, но ничего не ответил. Но потом все же сказал:

— Они говорили так, будто у них уже есть договоренность. С британской подводной лодкой, как они сообщили. Толивер говорил о королевском флоте, будто о чартерной конторе, словно он сам фрахтует корабли, какие захочет.

Доулиш сказал:

— Если мы вмешиваемся в игру, то это будет американская подводная лодка. — Он посмотрел на Шлегеля. — Пока мы не будем совершенно точно знать, кто стоит за Толивером, будет безопаснее использовать американскую подводную лодку.

— Угу, — ответил я. Черт возьми, с чего бы это две большие шишки решили советоваться со мной в принятии решения, да еще такого уровня? Но тут заговорил Шлегель, который словно прочитал мои мысли.

— Совета нам спрашивать не у кого, — сказал он. — Об этом деле и нашей поездке сюда знаю я, ты и еще этот Фоксуэлл, понятно?

— Вот в чем дело! Ну, теперь до меня дошло, — ответил я.

— Мы решим все полюбовно, — бросил Доулиш. — Без приказов, а полюбовно, по-хорошему — по дружбе. Не правда ли, полковник?

— Да, сэр, — ответил Шлегель.

— Отлично, — сказал я. Видимо, их нисколько не волновало, что я могу умереть от потери крови. Им было важнее наговориться о своем деле. Мое предплечье продолжало кровоточить, и я все сильнее прижимал к себе руку, чтобы утихомирить боль. Единственное, что я хотел, — это поскорее увидеть санитара. Я не собирался выходить из игры как раненый герой.

— Да, пожалуй, пора вплотную заняться этим делом, — закончил разговор Доулиш. Он забрал у меня пустую чашку. — О господи, Патрик! Своей кровью ты закапал мне весь ковер.

— Не беспокойтесь, — ответил я, — видите? На этом великолепном узоре из колибри совсем ничего не заметно.

Глава 17

«Нейтральная окружающая обстановка. Она подразумевает нейтральные погодные условия, условия для радиообмена и гидролокации, температуру воды, которые остаются неизменными на протяжении всей военной игры. Такая обстановка не влияет на изменение процента чрезвычайных, происшествий (для ВВС, ВМС и торговых кораблей), на задержки в обеспечении материалами и в радиосвязи, а также на проведение глубинной разведки».

Неожиданный перезвон будильника был прерван в самом начале. На минуту воцарилась полная тишина. В темноте выделялись только четыре серых четырехугольника, немного различающихся по форме. По ним тихо шелестел дождь, от ветра дребезжала оконная рама.

Я услышал, как старик Макгрегор натянул свои старые башмаки и закашлялся, спускаясь по скрипящей лестнице. Я оделся. Одежда была влажной и пахла торфяным углем. Даже если плотно закрывать окно и дверь, все равно воздух был таким холодным, что изо рта шел пар, и я кутался во все, что у меня было.

В углу гостиной старый Макгрегор сидел на корточках перед маленькой дверцей печки и колдовал над огнем.

— Растопку, — бросил он через плечо, словно хирург, не отрывая взгляда от своей работы, срочно потребовавший скальпель. — Дай же сухую растопку, она в коробке под раковиной.

Хворост был сухим, или настолько сухим, насколько это возможно на Боннете. Макгрегор взял книгу Агаты Кристи в мягкой обложке, которую я оставил в кресле, и, оторвав от нее несколько страниц, бросил их в огонь. Я еще раньше заметил, что и другие страницы из этой книжки уже были пожертвованы на тот же алтарь. Теперь я, наверное, никогда не узнаю, припрет ли к стенке этого архиепископа мисс Марпл.

Макгрегор увлеченно дул на слабое пламя. Скорей всего алкогольный перегар воодушевил огонек, от чего он загорелся ярче и перекинулся на хворост. На печку Макгрегор поставил чайник.

— Дай-ка посмотреть руку, — сказал он. Это стало своеобразным ритуалом. Он с осторожностью разбинтовал повязку и резко оторвал тампон от раны так, что я даже вскрикнул от боли. — Ну, вот уже и все, — сказал Макгрегор. Он всегда так говорил. — Послушай, все отлично заживет. — Он прочистил рану спиртом и сказал: — Теперь достаточно пластыря. Повязка тебе больше ни к чему.

Чайник начал гудеть.

Он прилепил пластырь и с такой же осторожностью занялся моей небольшой раной в боку. Затем прилепил пластырь и на эту рану, отступил назад и стал любоваться своей работой, пока я ёжился от холода.

— Сейчас чаем согреешься, — сказал он.

Хмурый рассвет просачивался сквозь окно, во дворе птицы начали каркать и спорить между собой — петь им было не о чем.

— Посиди сегодня дома, — сказал Макгрегор, — если не хочешь, чтобы раны опять открылись. — Он налил две чашки крепкого чаю и надел на чайник стеганый чехол, изъеденный молью. Пробив ножом дырки в банке с молоком, двинул ее ко мне через весь стол. Я пощупал рану на предплечье.

— Что, чешется? — спросил Макгрегор. — Это хорошо. Тебе нужно побыть сегодня дома. И почитать. Ты мне сегодня не понадобишься. — Он улыбнулся, отхлебнул чаю и достал все оставшиеся книжные ресурсы: «Садоводу-любителю о кустарниках», «Под флагом Претории», том третий, и еще три книжки Агаты Кристи в мягких обложках, отчасти использованных для растопки печки.

Он разложил передо мной книги, добавил чаю в мою чашку и подбросил в огонь торфяные брикеты.

— Твои друзья приедут сегодня или завтра, — сказал он.

— Они тебе говорили, когда мы уедем отсюда?

— Вот у них и спроси, — бросил он. Макгрегор был явно не из болтливых.

Почти все утро он провел в сарае, где разобрал свою бензопилу на части и разложил их на бетонном полу. Несколько раз он собирал все части вместе. Много раз пытался завести пилу, но мотор только проворачивался и не заводился. Несколько раз он ругался, но все же не бросал свое дело до полудня. Потом он ввалился в гостиную и упал в замызганное кожаное кресло, в которое я никогда не садился, осознав, что это его любимое место.

— Бр-р! — буркнул Макгрегор. Я уже догадался, что так он всегда выражает свое недовольство холодом. Я начал ворошить угли в печке.

— Твоя овсянка готова, — сказал он. Макгрегор называл овсянкой любую пищу. Таким образом он выражал презрение к англичанам и к их национальному блюду.

— Вкусно пахнет.

— Что, ехидничаешь? А мне наплевать на твою лондонскую иронию, — ответил Макгрегор. — А если тебе не нравится суп, можешь катиться в сарай и повозиться с этой чертовой пилой. — Он потер руки и начал растирать красные окоченевшие пальцы, чтобы в них прилила кровь. — Бр-р! — снова буркнул он. Позади него было окошко, глубоко сидящее в толстой каменной стене. Оно было наполовину закрыто двумя засыхающими в горшках бегониями. Через это оконце можно было разглядеть только далекие заснеженные вершины, освещаемые солнцем. Если, конечно, дым из трубы не заволакивал весь двор или, что еще хуже, не проникал в гостиную. Макгрегор закашлялся.