Тихий дом

- Гуляешь?

- Ага.

- И я тоже.

- О работе ни слова?

- Конечно!

- Куда пойдем?

- Куда хочешь.

- Тогда, может, ко мне в гости?

- Идёт.

В его подъезде всегда темно. Здесь крошечные оконца затемняет густая листва и близко стоящая стена соседнего дома. В его подъезде всегда пахнет папиросным дымом, жареным луком и кошачьими страданиями. Стены покрыты до самого потолка густо-фиолетовой масляной краской - так жильцы пытаются бороться с разухабистой стенописью. На лестничной площадке третьего этажа с давних времен стоит скамья на три посадочных места, сколоченная дядей Жорой еще до первой посадки в тридцать четвёртом, в ногах отдыхающих - огромная жестянка из-под селедки, доверху наполненная окурками. Вот и Витькина дверь, обитая довоенной кожей по ватину медными гвоздями, хозяин открывает большим черным ключом всё тот же старинный немецкий замок. После тёмной лестницы из большого окна в конце коридора глаза слепит яркий солнечный свет. На ощупь переобуваюсь в кожаные шлепанцы, которые тоже помнят еще тепло моих юношеских ступней, как, впрочем, и многих других жданных и нежданных гостей. Виктор ведет меня под локоток в недра жилища. По-прежнему погружаемся в густую атмосферу, впитавшую события некогда большой семьи; жадно вдыхаем сладковато-горький воздух.

В углу большой комнаты в кресле сидит парализованная старушка. Это от дыма её махорки витает по дому сладковатая горечь. Левая рука еще подчиняется ее воле - сыплет орехового цвета крупу в жерло вишневой трубки, уминает пальцем, направляет чубук в щель между тонких синих губ, резко чиркает зажигалкой. Древняя курильщица жадно втягивает дым, выпуская две голубоватые струи из пористых ноздрей - поднимает глаза на нас с внуком.

Лучше бы она этого не делала! Из мутных зрачков, подернутых белесой пеленой, сочится яд нескрываемой ненависти. Рука, губы и глаза ведьмы - вот, что живет в умирающем теле этой старухи. За скрюченной спиной - годы и годы лютой ненависти к врагам революции, кровопролитной борьбы за "освобождение рабочего класса"; сотни выстрелов в затылок, десятки поджогов избушек восставших крестьян с детьми. Вся долгая жизнь отдана сатанинской злобе. На днях этому человеку представать на суд Божий. Какой приговор ожидает душу, погубившую тысячи невинных душ? Судя по испепеляющему взгляду, покаяния тут ждать не приходится. Острая жалость горячей смолой заполнила грудь. Заметив моё состояние, Виктор спешит увести меня в свою комнату.

- Это мой крест номер один, - сообщает он, потупив очи.

- А есть еще номера два и три?

- Есть. Помнишь, в нашем классе училась тихая такая девочка - Танечка? Она и есть мой второй крест.

- А что с ней?

- Ну, это ты у нас влюбился в самую красивую девочку, а я тянулся к тихоне, скромнице, светленькой такой Танечке.

- Неужто за столько лет ты с ней не объяснился?

- Видишь ли, в шестом классе у нее появился защитник. Может, помнишь такого хулигана - Толяна? Он еще ударником в школьной рок-группе был. Как-то на вечере танцев к Танечке пристал Ромка, он над ней издевался, а потом вдруг потянул за руку танцевать. Таня упиралась, только силенок у нее было маловато. Я стоял парализованный страхом и чувствовал себя гадом ползучим. А вот Толян увидел это насилие, бросил палочки на барабан, спрыгнул со сцены и треснул Ромку в лоб. А Таню увел с танцев и проводил до дому. С тех пор он никого к девочке не подпускал. Что мне оставалось делать? Только вздыхать и охать, да издалека любоваться девушкой. А она тогда расцветала, как белая лилия, с каждым днем всё краше. Да ты посмотри на меня - ни лица, ни фигуры, ни харизмы, ни талантов. А Толян - он был тогда в славе, на барабанах так ловко грохотал, в фирменных джинсах форсил. Ну и... Они поженились, детей не было, а Толян запил, да еще и наркотой баловался. В прошлом году Анатолий скончался от сердечной недостаточности. Таня теперь одна.

- И что же тебе мешает сейчас объясниться?

- Говорю же - это мой крест. Я не могу. Понимаешь, Танечка... Только, пожалуйста, не смейся...

- Не буду.

- Таня - она святая. А я... - ну, ты сам посмотри.

- Смотрю и просто любуюсь. Ты самый красивый, самый умный и добрый, самый верный и честный мужик на белом свете. И ты мой Старый Друг. Не просто там дружок, каких вон по улице - косяками ходят. А Старый Друг - это событие вселенского значения! Это...

- Хватит, Андрюш... Ты меня просто... ниц поверг. Вот так. Сам понимаешь... Что тут поделать.

- А давай сходим в гости к Тане! Прямо сейчас встанем, купим торт и заявимся по-дружески.

- Ой, что ты! Нет! Как это я - и к моей Танечке? Со свиным-то рылом в калашный ряд. Нет... Не могу.

В прихожей раздалась соловьиная трель. Виктор встал и проворчал: "А вот и мой третий крест - собственной персоной!" Он открыл дверь и впустил мужчину лет тридцати в черных брюках и тёмно-серой сорочке. На ногах - мягкие мокасины, тоже почему-то черного цвета. Наконец, гость подошел ближе, на него упал свет из окна. Я разглядел аккуратную стрижку с седыми висками и глаза! Черные, саркастические и холодные. Меня обдало волной арктического холода - это был Черный человек! Моя правая ладонь непроизвольно сжалась в щепоть, я перекрестился. В горле с трудом заскрипела Иисусова молитва. Гость скривился, схватился за сердце и молча отрицательно крутанул черной головой.

- Ты извини, Вилли, - произнес за его спиной Виктор, - у меня в гостях старый друг. Давай, ты зайдешь в следующий раз? На вот тебе "Невидимую брань" Никодима Святогорца, я тебе в прошлый раз обещал.

Брюнет убрал руки за спину и отошел от Вика на шаг. Видимо, учебник по борьбе с нечистыми духами обжигал его незримым огнем благодати.

- Я вам не помешаю, - быстро заговорил тот глубоким баритоном. - Наоборот. У меня на улице машина, там приятель, он заехал пригласить меня на приём к одному очень продвинутому брахману. Он предсказывает судьбу с поразительной точностью. Это недалеко - минут десять на машине. Там по записи, минута на человека. Как раз сейчас подойдет наше время. Через двадцать пять минут вернетесь домой. Поехали?

- Признаться, мне бы не помешало узнать судьбу. - Почесал затылок Виктор. - Я сейчас на перепутье и весь такой растрёпанный. - Он повернулся ко мне и сказал умоляюще: - Пожалуйста, Андрей, съездим, а?

- Ну, ладно, давай, - кивнул я в очередном приступе безрассудства. - С Богом!

В переносицу опять воткнулся кинжал черных глаз, повторился сдержанный отрицательный жест чисто выбритым подбородком. Меня же покинул страх, Иисусова молитва строчила, что тебе скорострельный пулемет, и всё стало нипочем.

За рулем черного рыдвана марки "Кадиллак" восседал бритоголовый мужчина в черном свитере, он молча кивнул: "Джек" и тронул экипаж с места.

- Он брахман высшей варны, - сказал Вилли.

- Почему Вилли? - решил уточнить я.

- Вообще-то Вил, в честь Ленина, по начальным буквам имя-отчества-фамилии. ...Этот брахман Бхусура - бог на земле.

- Да ладно, - пожал я плечами, - разберёмся. Не боги земные горшки обжигают.

На сумасшедшей скорости, огибая как на слаломе препятствия, выезжая на встречную полосу и не обращая внимания на красный свет светофора, наш водитель Джек доставил нас к особняку с колоннами и резко остановил, заехав на полкорпуса на тротуар. Нет, нет, обратно мы лучше своим ходом. На фасаде никаких афиш. Вошли внутрь, здесь в тишине и полумраке витал запах индийских благовоний. В бывшем секретариате нас остановили мясистые телохранители, глянули на пригласительный билет, дождались выхода молодой парочки и впустили нашу компанию в бывший кабинет начальника.

В помещении с задрапированными окнами царил полумрак, запах благовоний был еще более насыщенным и противным. Я вспомнил, что в качестве горючей основы индийцы применяют коровий навоз, и меня передёрнуло. Голый индиец в чалме и набедренной повязке провел нас к огромному птичьему гнезду из веток и сена в бывшей комнате отдыха начальника. Построил в очередь.