Тихий дом

- Ну и что? - проворчал Виктор. - Хочешь, чтобы я пожалел тебя, такого одинокого? Понюхал этот бабушкин аромат и оценил всю степень муарной черноты твоего траура? Бедненький ты наш!

- Ага, очень хотел, - только и нашелся, что сказать. - Прости, по велицей милости твоей.

- Ладно, пойду, - вздохнул Старый Друг. - Только прошу, не пей больше. Ты какой-то сегодня... не такой. Прости.

Глубокая ночь. Одна из бессонных ночей в череде иных прочих.

Сейчас ты смят, разорван, унижен, опозорен. В такой вроде бы печальный миг, ты как никогда трезв и четко видишь голую зябкую нищету. Свою нищету. Но! Нет приличной тому тоски, тем более нет уныния, наоборот - на немыслимой глубине души зарождается нечто весьма живое, оно высвечивает из тёмного колодца сердца блестками надежды, оно там растет, выстреливая упругие ростки из чернозема - вверх, наружу, в полуденную явь, освещенную свыше - и в этой невидимой точке соприкосновения рожденного и увядающего - в этом чудном симбиозе тварного и нетварного - начинаешь проживать иную, обновленную жизнь. Соседи спят за стеной, кошки тенями носятся по пустынному двору, тонкая вибрация птичьего звона долетает из невиданного далёка, робко светлеет восток, просыпается новый день.

По тёмной пустынной лестнице, полной шаркающего эха, взлетаю на смотровую площадку странного сооружения в углу дома, она возвышается над крышей метров на пятнадцать. Отсюда простирается просторный вид. Из-за ползущих по горизонту горизонталей, из-за летящих вертикально-вверх, вертикалей, сминая жесткую геометрию всё округляющим светом, встает из пуховой подушки голубоватой дымки набухшее светом робкое солнце, растрёпанное, бело-желтое, спелое, неумелое.

И самый загадочный дом, стоящий на изломе улицы, куда за угол скрывается старый трамвай, превращается в черноморский волнорез, о который ударяют волны утреннего света, завихряясь, отступая и вновь освещая улочку рассеянной жемчужной пеной. Дом, состоящий из одних прямых углов, всегда производил впечатление аморфной кривизны, подобно гиперболоиду телебашни Шухова на Шаболовке или храму "Саграда Фамилия" в Барселоне, при сооружении которого Гауди добился непрерывной текучести архитектурных форм, доступных лишь живой природе. Внешностью этого странного дома сама природа играла, как молочный котенок мячиком, раскачивая, сминая, расплавляя золотистым светом жесткую линейность в текучую сочную персиковую мякоть.

Вернувшись домой, озябший в ветреных струях утренней свежести, продолжаю у окна путешествие по распахнутым вширь и вглубь объемам нашего двора, пронизанного потоками теплого света. Как можно спать в такой чудный миг рождения новой жизни! Но природа берет свое, усталость буквально качает меня в своих заботливых объятьях и требует отдохновенья. Нехотя отлипаю от окна, возвращаюсь в сумрак старого дома, ложусь на жесткую кушетку, опуская голову на подушку, закрывая глаза, а мягкий рассеянный утренний свет по-прежнему пронзает меня, облучая мерцающей надеждой. Еще поживем.

Исправление комплексов соседских детей

- Дитя у нас мелкое, малорослое, поэтому комплексует, - с печалью в голосе сообщила мама Вера.

- Напомни, какого оно пола и на какие позывные откликается, - бодро отозвался я.

- Женского пола, отзывается на следующие имена: Маня, Манюня, Муся и еще Крошка Мо.

- Мария! - позвал я девочку.

На голос мой вышла девушка лет от 12-ти до 32-х, ростом не больше метра с полтиной, и встала передо мной, как приговоренная к усечению топором перед беспощадным палачом.

- Сам посмотри: метр с кепкой, в прыщах и без попы. Одно недоразумение.

- Отставить разговорчики! - резанул я ладонью сгустившийся воздух и повел девочку на кухню, ближе к свету. - Ну вот, теперь признал - это та самая Маша, которая сварила мои итальянские мокасины из натурально кожи.

- Ой, когда это было! Я делала эксперимент на тему выживания в условиях голода, отсутствия еды и присутствия кожаной обуви, - запищала в оправдание девочка, но, слегка подумав, кивнула: - Я! Было дело... - И привычно подставила шею с кудряшками под соседский подзатыльник.

- Простите, это мытое? - настороженно спросил я у мамы Веры, указав на шею.

- Ага, конечно, от неё дождешься, - пожаловалась женщина, - она у нас экстремалка.

- Так, ладно, это несущественные детали, - сказал я миролюбиво, - и характеризует ребенка, как человека ищущего нетрадиционных путей решения продовольственной проблемы... в глобальном масштабе. - Маша облегченно вздохнула, убрала шею и подняла глаза, полные надежды. На всякий случай я все-таки её предупредил: - Но это не значит, что теперь ты можешь таскать у соседей кожаную обувь и варить из неё холодец.

- Поня-я-ятно, - протянула девочка, преисполнившись уважением к старику-соседу и уголовному кодексу. В ее возрасте и мне все люди, старше тридцати казались древними старикашками; а уголовный кодекс и я уважал за его толщину и неотвратимость. - Вообще-то это пройденный этап. Сейчас экспериментирую с обоями, шторами и деревянной мебелью.

- Так, Мария, всю эту псевдонаучную блажь из головы - вон! Мы начинаем самое ответственное дело в твоей жизни - делаем из тебя девушку!

- Хорошо, - размашисто кивнула девочка, - я готова.

- Тогда начнем с моего вчерашнего наблюдения. - Я уселся на табурет и приступил: - Вернулся я из длительной командировки, устало поднимаюсь по нашей лестнице, смотрю - колени торчком. Мосластенькие такие, что тебе шарниры на ортопедическом протезе. Мой левый чемодан не вписался в поворот и ка-ак треснет под вышеуказанную коленку!

- Счастливый! Это моя мечта с детства - чтобы вот так, чем-то твердым - и под её коленку, - призналась Маша.

- Неверный ход мысли! Отставить! Я же не нарочно! Треснул! Несчастную девочку - по несчастной коленке. ...А конструкция возьми, да сложись пополам. Смотрю - откуда-то сверху, из-под потолка надо мной нависает растрепанная головка на тощей цыплячьей шейке и с любопытством поворачивает ко мне лицо. Присмотрелся - а это Люся из седьмой квартиры. Мы оба вежливо распрямляемся - я с моим ростом метр семьдесят восемь, если держать взгляд горизонтально - аккурат ей в ребрышки выпирающие утыкаюсь. Задираю голову - аж лисий малахай с меня слетает: вот ключицы, выше - шея, и уж под самым потолком - личико её, как маятник - туда-сюда, туда-сюда. Меня осеняет мысль - а мысль убивать нельзя, ибо она бессмертна! - это что же, если, к примеру, мне вздумается эту каланчу пожарную в щечку по-стариковски, по-соседски чмокнуть... Что же каждый раз бежать домой за чемоданом или, скажем, за лестницей-стремянкой, чтобы улучить момент приближения её лица и, схватив за уши, чтобы обратно к потолку не взлетело, чмокай ее в щечку, по-стариковски, по-соседски, с риском для жизни ввиду угрозы падения: "Ах, ты моя маленькая девочка, как ты выросла, повзрослела!"

- Ха-ха-ха, хи-хи-хи! - затряслись Маша с мамой Верой, представив себе ярко описанную жизненную ситуацию.

- Бедная! Несчастная Люся! - вздохнул я сочувственно. - То ли дело миниатюрная девушка! То ли дело такое милое создание, как наша Машенька! Стоит нагнуться, одной рукой подхватишь её, другой козу из пальцев сложишь - у-тю-тю! А Машенька ручками-ножками от радости задрыгает. Из кармана конфетку "Кара-Кум" достанешь, от обертки опростаешь, дитю в ротик сунешь, а она - хрусть-хрусть, конфетку схрумкает - и всем хорошо, и всем весело. Поставишь девочку на пол, да к всеобщему удовольствию и пойдешь себе по делам большой государственной важности. Нет-нет, что ни говори, а девушка невысокая, миниатюрная - это удобно в практическом смысле и бытовом обиходе. Да и в смысле одежды не так дорого, потому что на материи явная экономия. И всюду, как ни глянь, одна приятность, выгода и удобство. Так что, Маша, расти вверх спеши не особо, а пользуйся благами изящной миниатюрности на радость себе, семьи и всему прогрессивному человечеству.