Дикие сердцем

— Я не высыпалась несколько ночей подряд… Что же мне делать? Неужели после пяти из Дорсета нет ни одного поезда в Лондон?

— Вы, городские жители, не имеете понятия, насколько примитивную жизнь ведут простолюдины, неотесанные деревенские парни вроде меня. Подъем на рассвете и отбой на закате…

— Но что я буду делать?

— Ты можешь пожить у нас. Отец будет счастлив. Он до сих пор сходит с ума по красивым женщинам.

— Спасибо. Но я буду чувствовать себя не в своей тарелке. Мы ведь едва знакомы…

— Что?! Мы провели вместе практически целый день, почти не расставались после завтрака. Ты оставалась со мной все время, пока не заснула. Кстати, когда ты спишь, то выглядишь прелестно. Длинные ресницы трепещут, как крылья крохотных бабочек, а рот слегка приоткрыт. К счастью, ты не храпишь.

— Вот поэтому я не могу у тебя остаться. Тебе не стоит потакать. Что местные девушки думают о твоем стиле ухаживания?

— Я никогда не хвастаю своими победами.

— Несколько самодовольно звучит. Неужели никогда?

— Почти никогда. Кроме того, меня не укачивает на море, — произнес нараспев Гай.

Кое-что в поведении Гая казалось мне странным, даже пугающим. Может, он сумасшедший? Нет, безусловно, нет. Но мог ли он быть опасен? Я не знала ответа. Вне всякого сомнения, Гай был привлекательным мужчиной, но его изюминкой была не выдающаяся внешность, как-то белоснежные зубы или высокие скулы, а оптимизм и способность видеть во всем забавное. Рядом с Гаем было невозможно впасть в уныние. Я попыталась представить Алекса в подобной ситуации: сломанная машина, грязь, дождь и уставшая, растрепанная, угрюмая женщина рядом… Алекс вряд ли нашел бы все это забавным. Я вспомнила искаженное страданием лицо Алекса, и настроение стремительно ухудшилось.

— Извини за то, что подпорчу твой безупречный список побед, — сказала я довольно холодно.

— Разве я предлагал тебе лечь со мной в постель? Еще не время. Это произойдет, но позднее…

— Ты уверен? Что за глупый разговор! Меня больше интересует, что делать дальше.

— Я был почти уверен, что ты откажешься от предложенного убежища — не захочешь оказаться под крышей моего дома. Пока Нед ремонтировал «лендровер», я позвонил Сисси, нашей горничной, попросил сходить в Заброшенный Коттедж и постелить на диван чистые простыни. На всякий случай, если у меня не получится убедить тебя…

Я посмотрела на Гая с удивлением. Я никак не ожидала от него такой предусмотрительности.

— Спасибо, спасибо большое. Это самое лучшее, что ты мог сделать. Я надеюсь, что…

— Что… — повторил Гай, когда я замолчала.

— Это глупо, я знаю. Но вчера ночью я просыпалась несколько раз и слышала, как кто-то свистит в саду, невидимый за деревьями. Не хочу сказать, что испугалась, испуг — слишком сильное слово, но я была, была… несколько встревожена.

— Это, вероятно, соловей. Соловьи иногда поют и за пределами Беркли-сквера. Разве ты не знала?

— Я поначалу так и подумала. Свист был очень похож на соловьиный.

— Для девушки, которая не может отличить корову от быка, ты неплохо разбираешься в соловьином пении. Не уверен, что тебе доводилось видеть соловья за пределами магазина шляпок.

— Согласна, я не орнитолог, но в детстве я часто слушала соловьиное пение на пластинке. Это был дуэт соловья и женщины-виолончелистки. Может, помнишь, подобные записи часто звучали на третьем канале?

— Слишком сложно для меня. У нас в семье не слушают серьезную музыку. Правда, отец любит Вагнера. Вагнер был любимым композитором фюрера. Отец предан идеям Третьего рейха в части того, что касается расовой чистоты и тому подобного… Когда мы были детьми, отец заставлял нас заниматься физическими упражнениями с утра до вечера, до изнеможения. Он любил повторять, что здоровое тело — обиталище здорового духа. «Майн Кампф» была нашей настольной книгой.

— Ты говоришь правду? Ты неисправимый фантазер. Очевидно, невроз превратил тебя в патологического лжеца. Как грустно!

— А ты маленькая пьянчужка. Девушка, которая не спит ночами и засыпает на ходу. Не ест за столом и поедает пищу только в экстремальных условиях. Девушка, которая подозревает безобидного соловья в злостных намерениях, заявляет мне о неврозе. Ты сама находишься на грани нервного срыва.

Я вздохнула.

— Ты прав. Я вела себя ужасно, но в одном я уверена: вчера в саду свистел не соловей.

— Откуда такая уверенность?

— Насколько мне известно, соловьи не поют отрывки из «Cosi Fan Tutte».

— Ты смеешься?

— Нет, совсем нет. Я отчетливо слышала несколько тактов.

— Ну, тогда это пел жаворонок.

— Сейчас ты пытаешься пошутить. Говорю тебе: кто-то стоял за деревьями в саду в час ночи и насвистывал мелодию из оперы Моцарта.

— Если это тебе не приснилось, значит, в саду свистел лунатик, но безобидный лунатик.

— Ты меня не успокоил.

— Не возражаешь, если я переночую сегодня на твоем диване?

— Возражаю. Боюсь, что если ты останешься, я не смогу заснуть ни на секунду. Вдруг ты захочешь превратиться из защитника в соблазнителя?…

— Вы на самом деле считаете себя неотразимой, мисс Эльфрида Сванн?

— Даже если и не так, то ты дал мне повод так считать.

— Ты права, дорогая! — Гай схватил мою руку и прижал к губам.

Дорога в этом месте круто изгибалась. Автомобиль занесло, он выскочил на обочину. Мы чуть было не съехали на крутой откос.

— Еще немного, и мы бы свалились в реку. Прости. — Гай резко вывернул руль. — Шампанское миссис Дикон ударило в голову. Я почти не вижу дороги.

— Это еще один повод обвинять тебя. Ты ведь утверждал, что шампанское абсолютно безвредно. Да и миссис Дикон клялась, что даже грудные младенцы пьют ее пойло.

— Может быть, они его и пьют, но тогда это дети очень плохих матерей.

— Разве твоя мама не учила тебя, что врать нехорошо?

— Нет, она сбежала из дома с владельцем соседнего поместья, когда я был еще слишком мал, чтобы воспринимать такие абстрактные понятия, как правда и ложь.

— О, бедняжка! Мне очень жаль.

— Я не помню даже, чтобы мне пели «Спи малютка, засыпай» или другую колыбельную.

— Ты снова смеешься надо мной?

— Клянусь, это истинная правда! Мама сбежала с полковником Ле Местром, когда меня еще заворачивали в пеленки. Они поселились на острове Капри и провели вместе несколько счастливых месяцев. Потом ветреный полковник увлекся прелестной дочерью погонщика мулов, а мама в отчаянии бросилась с обрыва.

— Я уверена: ты только что все выдумал.

— Можешь перерезать мне глотку, если я говорю неправду, — Гай протестующе поднял руки, и автомобиль сделал очередной зигзаг. — Клянусь, все это правда. Отец долгие годы, изо дня в день, рассказывал о мамином побеге всем желающим. Слава Господу, ему в конце концов это наскучило. Я ничего не слышал о матери уже несколько лет.

— Если все, что ты говоришь, правда, то это ужасно. Мне так жаль твою маму! Какая страшная смерть.

— О, она не умерла. Обрыв, с которого она бросилась, был совсем не высоким. Ее вытащил из воды молодой рыбак и принес в дом своих родителей. Как только мама обсохла, они поженились. А затем заперлись от людей, как два ореха в скорлупе, и прожили в убогой рыбацкой хижине почти год.

— Я верю тебе, только, пожалуйста, следи за дорогой. Осторожней, не сверни в канаву. Кстати, в скорлупе не может быть двух орехов, только один.

— Ты забыла об арахисе, мой дорогой специалист по растениям.

— Да, забыла, — улыбнулась я и снова вернулась к разговору о несчастной матери Гая. — Что произошло дальше?

— В конце концов маме надоели морские пейзажи. Рыбак, хотя и был красавцем, не отличался образованностью и утонченностью чувств. Все его разговоры сводились к погоде, клеву и починке порванных сетей. Мама позволила похитить себя одному отвратительному принцу. Принц принадлежал к древнему роду и был сказочно богат, но имел одну неприятную привычку. Каждую ночь он спускался в семейный склеп и занимался любовью с почившими членами своей семьи.