Страница 61 из 69
Потом подумал, не ошибся ли, сделав такую уступку.
Рэй спросил:
— Хочешь, чтоб я их дожидался?
— Тебе не придется долго ждать, если пойдешь в машину.
— Да я вроде не хочу этого делать, правда же? Слушай, мистер, я, наверно, пойду. Приятно было пообщаться.
Он встал и опять направился к двери. Тони сказал:
— Я тебя предупреждал. Смотри. — Его голос переходил в крик. — Я не хочу в тебя стрелять, но если попробуешь уйти — клянусь, убью.
Этот странный голос остановил Рэя, он поднял руки, ладно-ладно, и вернулся на кровать. Тони подумал: если я не могу заставить тебя идти, то могу заставить тебя сидеть — и снова ощутил упоение властью.
Они сидели, глядя друг на друга. Рэй сказал:
— Слушай, мистер, зачем ты, такой славный парень, водишься не пойми с кем? Этот малый, Гангес Андес — уголовник, живодер. Он людей убивает. Если я обратно к нему попаду, он и меня убьет, как Лу. Ты же этого не хочешь, правда?
Тони подумал: насчет Бобби Андеса он прав. Он сказал:
— Ты сам убиваешь людей.
— Ну бля.
— Нечего тут блякать, — сказал Тони. — Я поэтому здесь. Ты поэтому здесь.
На лице Рэя досада, как будто разговор этот был неуместен и вести его ему не хотелось. Тони было приятно видеть этот взгляд. Он сказал:
— Отпираться бессмысленно. Я тебя помню.
— Сигарета есть?
— Я не курю.
— Ну да, ясное дело.
Глядя на него, глядя пристально, Рэй секунду спустя сказал:
— Они сами виноваты.
— Что? Кто?
— Жена твоя, блядь. Девчонка эта.
Подскок сердца Тони. Спустя все эти месяцы, спустя целый год — новость, наконец-то новость.
— Так, значит, ты признаешь. Давно пора.
— Ты не так понял, — сказал Рэй. — Это был несчастный случай.
— Что был несчастный случай?
— Жена твоя, да. Помню я твою жену, блядь.
— Мою жену и дочь, которых ты убил.
— Спокойно, слушай. Говорю же, несчастный случай.
Выжди. Сдержи свою радость, сбереги рвение.
— Так. Что за несчастный случай?
— Слушай, мистер, я понимаю, что это твои жена и ребенок, и я сочувствую твоей утрате, но это не извиняет, как они с нами обращались.
— Как они с вами обращались?
— Они сами напросились.
Что же. Это хорошо. Это приглашает к радостному беспримесному гневу. Но сдержи его, пусть пар наполняет цилиндры, а не вылетает в трубу. Не повышай голоса, ровно:
— Что это значит — сами напросились?
— Тебе надо знать? Не, мистер, не надо тебе знать.
— Скажи мне, как же, по-твоему, они сами напросились.
— Они обзывали нас погаными словами.
— И были правы.
— Они нам не доверяли, у них были грязные мысли. Мистер, они настроились против нас с самого начала. Мы ничего не могли с этим поделать. Они решили, что мы уголовники, и убийцы, и насильники, — сразу, как мы появились. Ты видел эту свою дочку, когда мы колесо чинили. Они вели себя так, как будто мы — сволота. Когда мы сели в машину, они подумали, что это конец света, типа мы им глотки перережем и трупы отдерем. Знаешь, мистер, у меня гордость есть, как со мной говорят, и какие-то вещи я не терплю.
Медленно и спокойно. Тони сказал:
— Их подозрения оправдались.
— Они сами нарвались.
— Вы убийцы и насильники. Вы их убили и изнасиловали.
— Слушай, знаешь что, когда меня в чем винят, это оскорбление, это мне право дает. Винит меня Лила, что я Дженис трахаю, — ей-богу, трахну Дженис. Если твоя дочка, блядь, думает, что я насильник, — ей-богу, изнасилую.
— Они были правы, что вас боялись. Все, чего они боялись, сбылось.
— Потому что они сами, блядь, напросились.
— Они были правы, что вы сволота, потому что вы и есть сволота.
— Слушай, ты дебил, блядь.
— Нет у тебя прав. Ты потерял свои права, когда убил Лору и Хелен.
— У меня столько же прав, сколько у тебя.
— Нет у тебя прав. Я год этого ждал.
— Да ну?
Тони Гастингс понимал, что это удовольствие от пистолета в руке и данного им права оскорблять — вероломная и опасная сила, так как каждое новое оскорбление должно будет подкрепиться его готовностью этот пистолет применить. Он гордился тем, что пошел на этот риск, гордился смелостью, которую обретал с каждой минутой.
Он сказал:
— Знаешь что, никому не сойдет с рук то, что ты мне сделал.
— Не сойдет?
— Ты на меня напал — это была ошибка, которой ты не забудешь.
— Я тебя боюсь.
— Ты погубил мою жизнь, тебе стоит бояться.
— Ну надо же, знал бы я, что гублю твою жизнь…
— Я намерен заставить тебя мучиться. Чтоб помнил: причина твоих мучений в том, что ты сделал.
Тони подумал: я говорю как Бобби Андес. Рэй, похоже, не впечатлился.
— И как ты собираешься это сделать?
Он задумался над этим, изъян в его силе, ответа он не знал. Власть была только на сейчас, пока они тут вдвоем и у него пистолет. Он посоображал, как подкрепить угрозу, продлить удовольствие.
— Я сдам тебя обратно Андесу.
— Не выйдет, — сказал Рэй. — Там уже решили, что у вас ничего по делу нет.
Как сделать так, чтобы было зловеще и пугающе.
— У Андеса на тебя свои планы.
— Андес сам теперь в заднице.
Это, возможно, правда. Правда и то, что этот оргазм власти основывается на предпосылке, которой у него не было, а именно что он собирается убить Рэя Маркуса. Но была и восторженная мысль, что теперь он свободен это сделать, хотя и не знал, откуда эта мысль взялась. Такое чувство, что это его право, оно ему дано. Или даже долг, который оковал это право в золото, — можно наконец дать себе волю. Он обратил взгляд назад, доискиваясь, откуда взялась эта свобода, которая делает убийство Рэя Маркуса не душегубством, а правом или долгом?
Он вспомнил, как Бобби Андес сказал: «Убейте его в порядке самообороны». Он сомневался, что это — то.
Он подумал: Тони Гастингс, профессор математики. Не для таких моментов мысль.
Он подумал: готов ли Тони Гастингс, профессор математики, на сдобренную сочувствием, но скандальную славу и возможный арест за совершенное в состоянии аффекта преступление, к которому всякий отнесется с пониманием?
Рэй, рассматривая его, спросил:
— Так что же ты меня просто не убьешь, слушай?
— Убью, если придется. Думаешь, нет?
— Да ладно, слушай, ничего ты не понимаешь. Убивать здорово. Тебе надо когда-нибудь попробовать.
— Здорово? Да, для тебя.
— Ага, здорово.
— Тебе было здорово убивать мою жену и дочь?
— Ну да. Да, это здорово было.
Здорово? Тони услышал это слово. Он заставил себя изобразить потрясение:
— Ты сидишь тут и говоришь, что здорово было убивать мою жену и дочь?
— Это приходит, — сказал Рэй. — Этому надо научиться, как охотиться. Дальше само пойдет. Надо убить кого-нибудь — тогда поймешь, каково это.
Перед Тони словно сиял ослепительный свет. Рэй продолжал говорить:
— Мои дружки, Лу с Турком, — они не догоняли. Они напугались до усрачки, когда твои умерли. До усрачки. Они думали, их обвинят в убийстве. До кого-то медленнее доходит, чем до других.
— Ты не заслуживаешь жизни, — сказал Тони.
— Ты попробуй, Тони. Убей кого-нибудь, точно тебе говорю, еще захочется. Ты такой же, как все.
— Ты поэтому это сделал? — спросил Тони. — Потому что здорово было?
— Ну. Поэтому.
В этот миг Тони почувствовал приступ вроде бы отвращения, а на самом деле — радости. Свет был ослепительный, и он озарил различие между ним и Рэем, такое простое. Рэй неправ, Тони не такой, какими в Рэевом представлении являются все люди, он принадлежит к другому виду, о котором дикарь Рэй не имеет ни малейшего понятия. Не в том дело, что Тони нечувствителен к радостям убийства или глух к ним, а в том, что он слишком много знает, у него слишком богатое воображение, чтобы получать такого рода удовольствие. Он не недорос до того, чтобы оценить эти радости, а перерос их как естественный этап развития. Идею, что убивать — здорово, вытравил и искоренил в нем цивилизующий процесс, которого Рэй не разумел, и Тони яростно и мстительно презирал это неразумение. От этого у него возникло светоносное незамутненное чувство — там, где прежде были мрак и неясность. Он почувствовал себя уверенно. Он почувствовал, что прав, понял, что может доверять своим инстинктам и ощущениям. Он почувствовал, что к нему пришли новые силы, и в этом вдохновенном настроении принял решение.