Страница 5 из 7
– Вот! – многозначительно ткнул он в потолок длинным перстом. – Один из нюансов, что выдаёт почерк мастера. Выбор освещения! Солнце подсвечивало сбоку и под таким углом, что не мешало снайперу и не нивелировало мишень за стеклом. Ты ведь знаешь, что иногда свет падает на лобовое стекло под определённым углом, и ни хрена тогда за этим стеклом не разглядишь – ни водителя, ни пассажира. Даже оптика прицела не помогает. Кстати: когда станешь большим начальником, никогда не раскатывай на переднем сидении рядом с водителем. Это правило дурного тона, и шансов выжить при банальной аварии меньше.
– Ладно, ладно, – с едва уловимой усмешкой закивал Емельянов, – валяй дальше, без лирических отступлений.
– Валяю. Выстрел типично снайперский – в голову. Малополезная информация. Дюжина моих знакомых предпочитают левый глаз, а я, например…
– …правый, – закончил Емельянов. – Не отвлекайся.
– Что интересно – это оружие. Винтовка явно нестандартная и очень мощная. Выплюнуть разрывную пулю, что разворотила башку в клочья, – это, я скажу тебе, штучка! Сошки – существенная деталь. Очень немногие, поверь мне, стреляют с сошек. Винт снайпер не сбросил. Значит, дорожит своей пушкой, она – неотъемлемая часть его почерка. Пожалуй, всё.
Робин Гуд выжидательно уставился на шефа.
– Не густо, – согласился Берсерк. – По такой наводке мы стрелка не вычислим. – Он нервно прихлопнул по карманам, выудил сигареты, пристроился на ящике рядом с Сагайдачным и сердито задымил. Вспомнил, порылся в нагрудном кармане, протянул напарнику несколько фотографий.
– Вот, погляди. Это не разрывная пуля. Херня какая-то, вроде гранаты для подствольного гранатомёта, только форма странная, со стабилизатором. Хлопцы собрали осколки, что нашли, через компьютер прокрутили. Там одно перо стабилизатора уцелело. По нему компьютер нарисовал весь снаряд. Вот что получилось.
Сагайдачный жадно сграбастал снимки, долго вертел их в руках, и так, и эдак щурил умные серые глаза. Наконец повернулся к Емельянову и уставился на него соболезнующим взглядом.
– Что? – заёрзал тот беспокойно.
– Извините, господин полковник… Хоть Вы и мой шеф, и благодетель, и я Вас искренно уважаю, но в некоторых вопросах Вы… гм… несколько некомпетентны, как и ваши сраные эксперты.
Емельянов готов был принять любую критику, лишь бы она носила конструктивный характер. И теперь он сглотнул покорно слюну и преданно воззрился в лицо подчинённому. Чувствовал: сейчас тот выдаст на-гора Нечто.
Робин Гуд не обманул ожиданий.
– Это ж уникальный, снаряд, реликтовый, – он помахал фото перед носом Емельянова. – Ему же цены нет.
– Ну рожай, рожай, – почти простонал полковник.
– Наствольная бронебойная граната, повторяю, наствольная! Плюс две сошки. А сплав какой? Ты это хоть прочитал? Это ж не отечественный стиль и материал. Мало того – это пятидесятые-шестидесятые, не позже. Держу пари: это граната под «Беретту ВМ 59» тысяча девятьсот пятьдесят девятого года выпуска. Потом и «беретты» стали оснащать подствольными гранатомётами, а эту гранату сняли с производства.
– Хорошо, хорошо, – Емельянов примирительно замахал руками. – Пусть так. Но мог же твой киллер приобрести такую игрушку где-нибудь здесь? Мало ли дерьма сейчас на наших рынках?
– Хрена, – отрубил Сагайдачный. – На кой ляд, когда есть пушки и поновей, и получше, и, пожалуй, подешевле этого антиквариата. Вот что… – Робин Гуд набрал в грудь воздуха и решительно выдохнул. – Моё мнение такое: это не наш парень работал, не совдеповский.
– Аргументы? – прокурорским тоном вопросил Емельянов.
– А аргументов нет. – Сагайдачный виновато улыбнулся и развёл руками. – Есть только предчувствие, интуиция, если хочешь, переходящая в уверенность.
Емельянов потёр пальцами подбородок, призадумался.
В предчувствия он верил. Его лично они редко обманывали. Да и сентенции Сагайдачного вытекали не из фантазий, а из весьма логичных умопостроений плюс завидный личный опыт.
Убийство высокопоставленного и круто стоящего государственного чиновника – дело нешуточное. Тот самый случай, когда «на уши» ставят МВД, ФСБ, прокуратуру. Отечественному киллеру приходится туго. Так или иначе, но он непременно повязан с уголовным миром, ибо подобную работу не предлагают в рекламных блоках радио и телевидения, а сам киллер, увы, не может толкнуть в масс-медиа рекламный ролик с музыкальным клипом. И приходится беднягам, даже одиночкам, кормиться либо от паханов-авторитетов, либо от структур, которые, по идее, должны этих паханов ловить и сажать за решётку. А когда начинается основательная чистка обоих ведомств, тут уж бедолаге киллеру деваться некуда. По всем правила искусства за горемыку берутся его же коллеги, коим чужд корпоративный дух. Так что любой уважающий себя отечественный мокрушник тысячу раз подумает, прежде чем возьмётся отработать столь крутой заказ. Разве что отморозок какой подвернётся. Другое дело – иностранный рабочий. Этому плевать и на местных авторитетов, и на их государственных пастырей. Лишь бы зарплата соответствовала. И поди потом, cыщи соловья-разбойника по всем иноземным городам и весям.
Емельянов неторопливо раскурил ещё одну сигарету, ещё раз провернул в памяти все известные ему детали дела.
По факту убийства следственную комиссию создали с неслыханной оперативностью. Бригада уже умудрилась перелопатить пол-Москвы с пригородами. Емельянова с его орлами приняли в бригаду с распростёртыми объятиями – в таких объятиях и душат. Начальник бригады – следователь-«важняк» Генеральной прокуратуры, матёрый и битый – предоставил Емельянову добытую с пылу информацию, но сделал это с такой охотой, с какой приговорённый к повешению разглядывает верёвку, на которой его вздёрнут. Да и относился он к Емельянову, как к прыщу, что вскочил на носу – выдавить больно, но и терпеть нет желания. Впрочем, производственные отношения везде одинаковы, и Емельянов прекрасно понимал старого «важняка». В подобной ситуации он сам бы точно также относился к навязанному приказом свыше соглядатаю.
Чужаков же и неудачников в столице вообще терпеть не могут. Емельянов и его янычары – чужаки, о которых никто в Москве слыхом не слыхивал. И на первом же оперативном совещании полковнику Ротмистрову дали это понять. Ну, да он абсолютно никакой прыти не выказал, просидел молчком, с предположениями и предложениями не лез. Разумное теля двух маток сосёт. А для него сейчас главный молочный продукт – информация, и худо-бедно он её получил.
И была в этой информации очень любопытная и немаловажная деталь. Шапок-невидимок даже иноземная технология пока не освоила, и кое-кто из жильцов дома наблюдал некую загадочную личность. Крутился в окрестностях мужичок лет сорока, эдакий крепыш в спецовке, с чемоданчиком и телефонной трубкой, как у монтёров АТС. Кто-то из старожилов двора даже обращался к личности с вопросом. В ответ мужичок буркнул нечто невразумительное типа «сам дурак» и быстренько ретировался. Оперативники пошерстили основательно АТС и выяснили без особого напряжения, что никаких монтёров в те дни ни в злополучном доме, ни в соседних не предвиделось. Это, конечно, был след, да только по нему и на мелкого домушника не выйдешь.
Одна деталь всплыла сейчас в натруженном емельяновском мозгу. Именно вот тот невразумительный ответ на банальный бытовой вопрос. Русский мастеровой отвечает не всегда просто и доходчиво, всё зависит от настроения и градуса, но всегда вразумительно. Для этого в русской лексике есть короткие, удобопонятные и, главное, легко произносимые в любом состоянии выражения.
«Надо бы встретиться со свидетелем и выяснить подробности, – решил Емельянов. – Чем чёрт не шутит. Как бишь его…»
Он ещё поднапрягся и выудил из омута памяти: «Онищенко. Квартира двадцать три.»
– Ну, пошли, – полковник поднялся и отряхнул сзади штаны. – Заглянем к одному престарелому аборигену из двадцать третьей квартиры.
– Ага, – согласился Сагайдачный. – А потом попытаешься выпросить у экспертов осколки и смотаешься в Киев.