Страница 6 из 7
– Куда? – удивлённо вытаращился на него Емельянов.
Робин Гуд, пока шеф обмозговывал ситуацию, видимо, построил собственную сюжетную линию. Теперь оставалось выяснить, как далеко эта линия тянулась.
– В Киев, – невозмутимо повторил Сагайдачный. – В институт стали и сплавов.
– А зачем? – вполне резонно спросил Емельянов.
– Есть там лаборатория одна, она на секретку раньше работала. А в лаборатории той паренёк сидит, Лёха Свиридов, кандидат технических наук. Мы с ним когда-то дружили. Осколки нужно отвезти ему на экспертизу – это его профиль, и в Союзе, могу тебя заверить, никто лучше него в подобных штуках не просекал.
– Да? – уже заинтересованно округлил глаза Емельянов. – А что нам даст эта экспертиза?
Робин Гуд обречённо вздохнул, словно смирившись с идиотизмом начальства, и тихо пояснил:
– Лёшка точно скажет – в какой стране и на каком заводе изготовлена граната.
– Ну… – протянул полковник. – Тогда придётся ехать мне, конечно. М-да… А пока пошли к аборигену.
Абориген оказался вовсе не таким престарелым, как воображал Емельянов. Скорей наоборот – кремезный дядька с кирпично-оранжевой рожей и ручищами-ковшами. Профессия – под стать внешности, некогда гордая и уважаемая: сталевар. Гостей нежданных хозяин принял не то чтобы неласково, но как-то натужно. Он долго маялся в узком коридорчике, не решаясь пригласить визитёров в комнату, что-то бормотал о ночной смене, а на удостоверение даже не взглянул.
– Да вы не волнуйтесь, – поторопился заверить Емельянов. – Мы буквально на минутку, выяснить маленькую деталь.
– А… ладно, – сталевар вздохнул облегчённо, словно принял единственное правильное решение и стряхнул его тяжесть с плеч. – Заходите, мужики, вот сюда, на кухню. А то в комнате жёнка прихворала, спит, а тут и поговорим.
Емельянов окинул коротко-профессиональным взглядом предложенный аудиенц-зал и сразу определил причину колебаний хозяина. На столе дымилась наполненная до краёв тарелка с борщом, плавала по верху ядрёная красная перчина. Увесистая краюха серого хлеба, тёплая и пористая, густо натёртая чесноком, заняла позицию слева от тарелки. А перед ней гордо красовалась бутылка «Столичной особой» с уже свёрнутой золотистой головкой.
– Ну чё, мужики, может, борщику? Борщик знатный и в достаточном объёме, – стесняясь скромного угощения и обстановки, предложил сталевар.
– Не, не, я уже завтракал, – испуганно открестился Сагайдачный.
Емельянов, что привык ещё в свой деревенский период плотно завтракать, покосился на тарелку, повёл носом – благоухало нестерпимо, а если ещё с вечера не трескавши…
– Ну, разве что чуть-чуть… – уговорил наконец сам себя.
– О! Это наш разговор! – обрадовался хозяин.
Тарелка, копия первой, тотчас нарисовалась на столе.
– Во, сметанки, – приговаривал сталевар, сноровисто орудуя половником и ложкой. – Перчику, чесночку, хлебца… Готово – садитесь.
Он подвинул гостям домодельные, основательные табуреты, молча, как нечто само собой разумеющееся, выставил два гранёных стаканчика.
– Он за рулём, – упредил Сергея Емельянов.
– Ясно, – Онищенко под краёк налил Емельянову и себе. – Ну, давай, значить, за знакомство.
Они почти одновременно крякнули, опорожнили гранчаки и засопели над обжигающе-аппетитным борщом. Сагайдачный, что больше для приличия прихлёбывал предложенный чаёк, сглотнул слюнку. Он даже ощутил нечто похожее на чувство голода, хотя пять минут назад готов был поклясться, что не протолкнёт в себя и ложку узконационального лакомства. Его сотрапезники меж тем непринуждённо «повторили», закусили и, наконец, отложили ложки.
– Вот… Теперь можно и поговорить, – хозяин блаженно прищурился и потянулся за пачкой «Примы».
– Может, такую закурим? – подсунул ему «Мальборо» Емельянов.
– Можно и такую, – согласился Онищенко. – Они ничего, крепенькие. Ты, извини, по званию кто будешь?
– Ты ж в удостоверении видел.
– Так я в него для проформы смотрел. Я ж и так секу, что люди из органов.
Емельянов хохотнул:
– Значит, глаз, говоришь, намётанный? Это хорошо, а по званию я полковник, полковник ФСБ Ротмистров Александр Николаевич.
– Ого! – брови Онищенко уважительно переместились вверх. – Важная птица. Молодец – вроде и не старый по возрасту, а не гордый. А тут до тебя много начальников побывало. Надутые все, что первомайские шары. А волнует тебя, как я понимаю, тот телефонист?
– Точно.
Хозяин задумался, пыхнул дымком:
– Ну что тебе нового сказать… Я уже раза три рассказывал. Ну, видел мужика. Понимаешь, я ведь Лёху, монтёра нашего с АТС, хорошо знаю, корешевали с детства. Он, значить, всегда наш участок обслуживал. А тут гляжу – метётся с телефонной трубкой из подъезда мужик. Я на лавочке отдыхал, ждал, может кто подвалит «козла» забить. Ну и спрашиваю я его: где, мол, Лёха? Приболел, что ли? А он что-то мекнул непонятное – и ходу. Больше ничего и не вспомню.
– А не заметил ты чего странного в его виде?
– Да в том-то и дело, – Онищенко досадливо скривился. – Заметил, а вспомнить не могу, забыл. Только подумал тогда: «Не наш это мужик». Понимаешь? – Он постучал литым кулаком по столешнице. – Ну, как ещё сказать?.. Вот ты – хоть и полковник, но свой. И товарищ твой свой, хоть и за рулём. А тот… Э…
Он махнул рукой и решительно разлил остатки водки:
– Давай по третьей.
– Давай, – не стал отпираться Емельянов. – А всё же постарайся вспомнить. Что? Может, лицо, одежда? Не торопись, подумай!
Онищенко быстро хлопнул третью – и вдруг едва не поперхнулся, выкатил глаза, выдавил сквозь силу:
– Вспомнил, точно… – перевёл дух и подался вперёд, к Емельянову. – И одежда, и лицо. Понимаешь, спецовка на нём новёхонькая, синяя, точно из магазина. Я ж говорю, Лёху, телефониста, хорошо знаю. Это при Лёне у них робу справно выдавали, и то редко кто носил. А теперь и вовсе – ходят все в чём попало. Я и сам человек рабочий, проблему понимаю. Вот… Лёха, тот вообще в спортивном костюме ходит. То же и с чемоданчиком, что в руках у мужика был. Рабочий человек такой чемодан не купит – один разор, а пользы нету. А ежели государство разорится, выдаст – так он его упрячет подальше, чтоб не потёрся.
– Ну, а лицо, лицо? – затормошил хозяина Емельянов.
– И лицо… Я ведь в армии служил на Кавказе, насмотрелся там на чурок. И этот вроде чурка – чернявый такой, смуглый. Но не наш, не наш чурка. Не ара, не грузин, не армянин.
– Может, грек или итальянец? – подал неожиданно голос Сагайдачный.
– Ага, точно, – радостно осклабился сталевар, словно его осенило наконец. – Или, к примеру, испанец.
– Ну, ты молодец, Коля, – Емельянов крепко прихлопнул хозяина по широкому сталеварскому плечу. – Это дело. А говоришь, забыл! У тебя же клад, а не память. А нашим, что до меня были, ничего этого не говорил?
– Не… – мотнул головой Онищенко. – Не говорил. Это ты молодец. Без тебя я бы и не вспомнил.
– Тогда давай так, – Емельянов, раскрасневшийся от водки, заговорщицки подмигнул, – если будут ещё спрашивать – и не говори. У нас, понимаешь, тоже контор много, и каждая поперёд другой в пекло лезет. Мы ж на твоей информации друзей-товарищей и обскачем.
– И найдёте гада? – усомнился хозяин.
– Найдём, не беспокойся, – многозначительно заверил Емельянов. – И притом именно мы найдём. А уж если мы – то и до суда дело, может, не дойдёт.
– Вот это правильно, – понимающе одобрил Онищенко. – Таких сволочей давить на месте нужно. А то развели бардак, понимаешь.
– Ну всё, спасибо за угощение и за доброе слово, – Емельянов поднялся и протянул хозяину свою не менее заскорузлую крестьянскую лапу.
– Ага, – крепко стиснул её сталевар. – Как найдёшь – непременно заходи. Поговорим, бутылочку раздавим. А я пока – могила…
Полковник тяжело опустился в кресло голубого «опеля Вектра» и любовно погладил округлившийся живот. Сагайдачный покосился на него неодобрительно, буркнул: