Страница 4 из 7
– Ну, не говоришь, так думаешь, – всепонимающе прищурился Нечипоренко.
– Да какое же повышение? Звездарей не прибавилось, должность прежняя.
– Э… Ты дурником не прикидывайся. Ты теперь кто? – победно ткнул пальцем в потолок прапорщик.
– А кто? – Емельянов, с трудом пряча улыбку, уставился на каптенармуса.
– Ты теперь столичный сотрудник, центрального аппарата. Это шо, не повышение?
– Да ты-то откуда знаешь?
– Ну… – Нечипоренко с добродушно-лукавой ленинской усмешкой разлил остаток по стаканам. – Про задание твоё, конечно, не знаю, да и не нужно оно мне, но что будешь пыхтеть здесь, в Москве, – известно. А значить, вскорости и с оперативки в кабинет переведут. А тебе, Николаич, до генеральского звездаря рукой подать. Оно хоть в Москве генералов, шо собак нерезанных, да генерал генералу рознь. А у Деда ты в чести, любит тебя Дед.
– Это ты сам придумал?
– Шо придумал? – прапорщик обиженно шмыгнул носом. – У Деда зимой лопаты снег почистить не выпросишь, а тебе, как выплыл ты в девяносто третьем, всё на блюдечке. Сколько добра к тебе в Южанск уходило… Уж я-то знаю. Я ж не курьер, шо тебе те заказы доставлял. Только я, кроме Деда, конечно, и знал, что к чему и куда. Ну, – он поднял гранчак, – твоё здоровье!
Хекнул, занюхал, прослезился.
– Ты вот что мне скажи, Николаич… Я ведь по улицам не хожу, ничего не вижу. Домой – с охраной, дома – с охраной, на работу – опять под конвоем. Здесь сижу, как крот, только телевизор когда засмотрю – и так всю жизнь. Так ты скажи мне, честно… Вот ты: боевой офицер, «варяг». Неужто у нас теперь, как в Африке? Сколько ж тебе дерьма пошло: и оружие, и взрывчатка, и хитрожопая вся ваша трахомудия. Неужто всё в ход пошло?
Емельянов грустно кивнул:
– У нас, дядь Вова, сейчас хуже, чем в Африке.
Старший прапорщик дотянул сигаретку до самого фильтра и сокрушённо повесил голову:
– М-да. Дожились…
Глава 2
Поливальная машина оранжевой черепахой проползла у Никитских ворот, перебросила через тротуар мостик-радугу и, довольно урча, скрылась за поворотом. Воробьиная стайка осыпалась с ветвей томно-зелёной липы и затрепыхалась в лужицах. Степенные голуби тотчас заторопились составить им компанию. Город давно уже перемолол через свою мясорубку утреннюю людскую ораву. Теперь он истекал полуденным зноем и с нетерпением ожидал, пока вечерняя прохлада залечит его ожоги.
– Да… Прав был незабвенный Остап Ибрагимович, – Сагайдачный промокнул шею носовым платком не первой свежести и бессильно глянул на раскалённый шар в небе. – Такие города приятно брать ранним утром, но в этакую жарынь – просто противно.
– Ты не пейзажами любуйся, а местом преступления, – сердито прошипел Емельянов, которого жара тоже не приводила в благодушное настроение.
– Ага, – лениво покорился Сагайдачный, а про себя иронично отметил: «Да, числил себя когда-то большим специалистом, знаток хренов…»
Сергей несколько переусердствовал, стыдя себя, но объективно повод для самобичевания имелся. Да, во время оно он действительно высоко котировался на рынке коллег по судебной криминалистике как великий дока в баллистике и знаток всякой огнестрельной дребедени. Но что то были за времена и годы? Заряд дроби из охотничьей берданки, изредка пулька из «пээма»[2] и, как предел мечтаний, нечто экзотическое вроде «вальтера» или «коровина» времён второй мировой. Все «подстрелы» на почве «бытовухи». То ли дело теперь! Вот когда бы смог развернуться бывший – увы! – судэксперт Сагайдачный. Собственно, он и развернулся, только в другом направлении – как талантливый практик и специалист, так сказать, в противоположном окопе.
Идея осмотреть место преступления принадлежала, конечно, Берсерку, и с его изначальной логикой Сергей не мог не согласиться. На фоне массовых заказных убийств данное исполнение отличалось виртуозностью и филигранностью. Работал мастер уровня не ниже самого Робин Гуда, в миру Сагайдачного Сергея. Иначе, впрочем, и быть не могло – ухлопали чиновника почти поднебесного ранга. Понятно, что истинные мастера имеют свой неповторимый творческий почерк, пользуются проверенными наработками, излюбленными приёмами и не уважают импровизации. Почерк, оружие, образ мышления и стиль предстояло определить на месте преступления, и большие надежды Емельянов возлагал именно на Сергея.
Для начала Сагайдачный прошёлся вдоль всей улицы, постоял на перекрёстке. Полюбовался зелёным куполом церквушки и фонарями советского барокко. Постепенно он вошёл в раж и стал походить на судебную ищейку, что за двое суток до него столь же скрупулёзно обнюхивала окрестности.
На месте, где погиб вице-премьер, сиротливо пылился веночек из красных гвоздик. Одиноко поблескивал у бордюра осколок лобового стекла. Бурое пятно на тротуаре – там истекало кровью уже безжизненное тело, извлечённое из машины.
Робин Гуд долго торчал истуканом на злополучном пятачке, пока водитель резко тормознувшего автобуса в доступной пролетарской форме не высказал недоумения по поводу памятника идиоту посреди проезжей части. Сергей, игнорируя сентенции водилы, размеренно зашагал по прямой к шестиэтажке неизвестно каких годов, с чердака которой и вылетел роковой заряд.
Испитая флегматичная дворничиха покорно поплелась открывать дверь на чердак, но не удержалась от неизбежного:
– Лазют и лазют каждый день. Скока ж можна?
– А где ты была, тётя, когда по твоему чердаку убийца лазил? – наповал сразил дворничиху не менее фатальным вопросом Емельянов, и ту мгновенно сдула прочь неведомая сила.
По чердаку Сагайдачный гулял, словно лунатик. Методично и обстоятельно он обшарил все закоулки, все дыры и глухие углы. Что-то обнюхивал, пялил близорукие глаза и разве что не пробовал некоторые находки на зуб. Впрочем, ничего ценного, кроме жёваного китайского кеда, ржавой кастрюли да голубиного помёта, обнаружено не было.
Возле полукруглого окошка с аккуратно вырезанным стеклом Сагайдачный колдовал особо щепетильно. Из этого-то окошка киллер и выцелил вице-премьера.
Внимание Сагайдачного привлёк деревянный подоконник. И так, и эдак вертелся вокруг него Сергей, наконец, хмыкнул удовлетворённо и ткнул пальцем в две свежие, едва заметные щербинки на запылённой, покрытой облезлой бурой краской поверхности.
Емельянов недоумённо передёрнул плечами – он плохо разумел язык глухонемых.
– Сошки, – сморщился болезненно Сагайдачный, словно тугоумие напарника отозвалось горечью в его душе.
Емельянов внимательно оглядел едва приметные метки и сжато констатировал:
– Похоже.
Сагайдачный смахнул с реликтового ящика в углу мохнатую бурую пыльцу, осторожно примостился на краешке и пустился в криминально-экспертную софистику:
– Профи, конечно, высокий, чувствуется в нюансах. Маршрут жертвы он хорошо знал и изучил до тонкостей. Кто-то наверняка его на этом маршруте подстраховывал, возможно, передавал сведения о передвижении машины. Почему именно на этом повороте?
Он уставился на Емельянова, словно строгий экзаменатор на абитуриента.
– Здесь выезд на оживлённую магистраль, крутой поворот на девяносто градусов, знак «стоп». Машина непременно должна была притормозить хоть на мгновение, – без запинки оттарабанил ответ Емельянов.
– Правильно, – благосклонно согласился Робин Гуд. – Но не это главное. А что?
Емельянов озадаченно потёр переносицу и развёл руками, расписываясь в некомпетентности. Впрочем, он намеренно отдавал инициативу Сагайдачному. Выводы напрашивались сами собой, к ним мог прийти и менее опытный опер. Ну да опером Емельянов никогда не был, хотя мог дать фору любому титулованному сыскарю. А вот след от сошек он не заметил, верней, не обратил внимания на две крохотные щербинки на подоконнике, который до того уже облизали с любовью спецы следственной бригады.
Сагайдачный меж тем увлечённо продолжал развивать свой снайперский догмат:
2
ПМ – пистолет Макарова