Страница 4 из 35
Оказывается, пик чувствительности, своеобразный резонансный ответ, отклик организма на облучение строго определенными частотами слабых миллиметровых волн, обнаружен учеными у многих живых существ, от одноклеточных до человека. И у всех без исключения только при воздействии очень слабого электромагнитного поля. Пущинские биофизики изучали тонкий механизм явления, работая по договору в рамках программы созданного в Киеве временного научного коллектива с символичным названием «Отклик»; проблема — «Физические принципы диагностики и лечения заболеваний с помощью электромагнитных волн миллиметрового диапазона».
Неужели вправду обнаружен тайный универсальный сигнал природы?! И не просто обнаружен — уже успешно применяется в лечении и диагностике! За ответом я обратилась к создателю и руководителю «Отклика», доктору физико-математических наук С. П. Ситько.
Довелось ли кому-нибудь из вас пережить в зрелом возрасте запрятанное с детства пронзительное чувство обмирания души? Сейчас, сию минуту откроется волшебный ларчик — и ты прикоснешься к жгучей тайне, к тайне тайн… А тут еще и человек, владевший тайной, впрямь оказался похожим на мага.
Быстрые, чуть нервозные движения, резковатая, лаконичная манера изъясняться, но главное — глаза. Пронзительные, глубоко посаженные глаза заглянувшего в бездну. Ну просто оживший капитан Немо или профессор Доуэль. В общем, настрой мой оказался малонаучным. И хотя профессор Ситько постарался четко, с безупречной логикой объяснить суть явления, никак не удавалось стряхнуть ощущение нереальности происходящего, волшебства, а может, мистификации. Словно заглянув в мои мысли, профессор не без горечи бросил:
— Ну, с вами все ясно. Не может быть, потому что не может быть никогда… Так? Знаете что? Последуйте-ка совету древних китайцев: лучше один раз увидеть… Отправляйтесь в клиники, познакомьтесь с людьми, посмотрите нашу работу, а потом и о науке поговорим…
С клиникой в Москве не повезло. Врач А. А. Симакова, лечащая новым методом — микроволновыми сигналами — в 51-й городской поликлинике, оказалась в отпуске, кабинет закрыт. Невезенье обернулось удачей: пришлось ехать и Киев, к первоистокам. Первое знакомство — в психоневрологическом отделении городской клинической больницы имени И. П. Павлова с лабораторией «Отклика». Название, если говорить о помещении, конечно, громковато. С лестницы дверь в квартирку из крохотной прихожей и двух комнатушек: приемной и процедурной. В процедурной — кушетка, тумбочка, на которой стоит обычный промышленный генератор, приспособленный для медицинских целей, пара табуреток. Приемная тоже обилием оборудования не поражает. Персонал лаборатории — два молодых врача-психоневролога, В. А. Юдин и С. А. Дерендяев, да вылечившаяся девушка, добровольно взвалившая на себя обязанности лаборантки, санитарки и регистратора. Никакой мистики. Милые, радушные люди, славные лица. Втроем, засучив рукава, делали ремонт — белили, мыли, красили. Наконец-то в лаборатории человеческие условия!
Мне охотно разрешили присутствовать на приеме, говорить с посетителями, а чтобы никого из них не смущать, представляли медиком, изучающим опыт. Единственная оговорка: если буду писать, скрыть настоящие имена. Анонимность лечения здесь строго соблюдается.
По очереди подходят больные. В ветхих пижамах — из стационара. У «Отклика» несколько своих коек в отделении. Их сменяют амбулаторные, которым назначена поддерживающая терапия. Замечу: здесь, в лаборатории, берут на лечение только самые тяжелые формы опийной наркомании и разрушительные стадии алкоголизма.
Первым пришел Саша из стационара, худющий, какой-то даже плоский, высоченный парень. Ему 27 лет, но лицо, как говорят, лишь «со следами былой красоты». Темноватые мешки под глазами — признак нездоровой печени, неестественная бледность, сухая кожа с ранними морщинками. Только глаза живые, сияющие, лукавые. Он переполнен радостью вновь рожденного, охотно делится пережитым, подробно рассказывает о себе, вообще контактен, умен, насмешлив, приятный собеседник.
История предельно банальная и трагическая одновременно; Единственный сын, вполне благополучная семья, кончил десятый класс, как все, болтался вечерами с компанией сверстников по дворам и паркам. Как все, увлекался боксом и каратэ.
— Не поверите, а я ведь здоровущий был, как бульдозер. Конечно, ввязывался в драки. Раз как-то врезал одному, не рассчитал удар, ну, милиция, суд, отправили на четыре года в колонию. Там впервые и «угостили». Пробовал и нюхать, и иглу. Сначала стошнило, потом раскусил кайф. Вроде особо не увлекался, а все же, когда вышел, без иглы не мог. Родители поначалу не замечали. Потом познакомился с девушкой, устроился на работу, женился, решил — брошу. И бросил. Сам. Перетерпел. Вроде, показалось, не так уж страшно. Родился сын. Все шло путем. Летом поехали в отпуск к морю. Случайно встретил прежних дружков. «Пойдем, — говорят, — угощаем забесплатно, в честь встречи». Чего не пойти? Ну, уколюсь разок, потом запросто брошу, опыт-то есть. Вот это и была моя погибель. Сломался сразу. Все стало трын-трава, кроме одного — где взять следующую дозу. Все чаще и чаще. Все сильней и сильней. Хуже этой черной трясины не бывает. Двух часов не мог вытерпеть без иглы. Высох весь. Пожирала она меня. Чтобы не кумарить, поверите, до 30–40 кубиков дошел. Кумар — это на нашем жаргоне, а еще ломочка, по-научному же — абстинентный синдром, абстиненция. Может, те, кто в древности ад описывал, сами эту муку испытали? Не пережив, не поймешь, скажу только — трое дружков моих не выдержали, чуть не на глазах повесились…
Где брал наркотики? Да сам варил. Мака у нас тогда было навалом, а доверять никому нельзя: намешивают дряни, черт-те чем разводят. Я наловчился, варил ведь для себя, раствор дикой силы, что деготь, да еще по стольку кубов вкатывал. В общем, сюда, можно сказать, не пришел, а приполз. Не фигурально, а на самом деле: двухсот метров пройти не мог, ноги подгибались. Минут пять постою — и падаю. Колоться уже с трудом мог: вены стали как стальная проволока, игла не берет. Так вот еле дополз сюда за спасением, у двери валялся. Жена заставила: где-то услыхала про эту лабораторию. Тут еще у матери из-за меня инсульт. И все же, если честно, на официальное лечение ни за что бы не согласился. Лучше сразу сдохнуть. Вы зайдите в казенный стационар — хуже тюрьмы, за людей не считают, как с отребьем обращаются. Я и в эту лабораторию не очень-то верил. Чувствовал, что дошел до черты, где медицина, как говорится, бессильна. Все же решил попытать напоследок. Набрал таблеток сонных полные карманы для отключки, если кумар не стерплю, и пополз сюда…
— Пришлось нам помучиться из-за этих Сашиных «сонных» таблеток, — включается в разговор доктор Церендяев. — Понять не можем, в чем дело. Сеанс за сеансом, сидим с ним до ночи, все сроки прошли, а состояние не нормализуется. То галлюцинации дикие, раз чуть в окно не выскочил, то, едва пришел в себя, такая абстиненция началась, что пришлось разрешить ввести два кубика раствора опия и начать курс лечения снова. Наш опыт показал: нельзя ни в коем случае заставлять больных переносить тяжелую абстиненцию. Это только ослабляет эффект облучения. «Сонные» Сашины таблетки — нейролептики — тоже блокировали восприятие мозгом сигнала. Для успеха нужен чистый, свободный от посторонних воздействий мозг. А он рассказал о таблетках, только когда более-менее в норму пришел, когда мы уже, можно сказать, подружились… Потому так долго и лежит в стационаре. Ну, теперь практически здоров, через пять дней выписываем.
«Подружились». Не часто услышишь такое теплое определение отношений между врачом и пациентом, да еще каким — тяжелым наркоманом. Но кому же, как не таким больным, отторгнутым от общества, с расстроенной психикой, утраченной волей, нужен именно врач-друг, чуткий и понимающий, а главное — сострадающий именно его личной беде, его особым проблемам и отклонениям. В той среде, откуда пытаются вырваться эти люди, закон выживания — агрессивность. Все это вранье — про компашки, круговую поруку. Там дерутся насмерть из-за любого вздора, там нет друзей, там каждый только за себя. Единственное утешение в чудовищном одиночестве — игла или бутылка. Каждый быстро усваивает правило звериной жизни: не выказывать своих чувств — ни страха, ни радости, — чтобы страх не усилили, а радости не лишили…