Страница 89 из 144
58 Вновь громы в мрачных облаках Над Альвой загремели; Щиты и латы на стенах Протяжно зазвенели, И тень в ужасной красоте, Одеянная тучей, Взвилась и скрылась в высоте, Как метеор летучий. 59 Расстроен пир; собор гостей Умолк, безмолвен, в страхе! Но кто — не Ангус ли? Кто сей Поверженный во прахе? Нет, дни владыки спасены: Он жить не перестанет, Но дни Аллана сочтены: Он более не встанет… 60 Без погребенья брошен был Убийцей труп Оскара, И ветр власы его носил В долине Глентонара. Не в битве жизнь окончил он, Не мощною рукою, Венчанный славой, поражен, Но братнею стрелою. 61 Как в летний зной увядший цвет, Он пал, войны питомец! Ему и памятника нет!.. Ужасный незнакомец, Никем не узнанный, исчез! Другое привиденье, Как было признано, — с небес Оскарово явленье! 62 Прошли твои златые дни, Невеста гроба, Мора! Не узрят более они Им пагубного взора! Живи, снедаема тоской, Печальна и уныла; Взгляни сюда: сей холм крутой — Алланова могила. 63 Какие барды воспоют На арфе громогласной И поздним летам предадут Конец его ужасный? Какой возвышенный певец Возвышенных деяний Возложит риторский венец На урну злодеяний? 64 Пади, венок поэта, в прах! Ты — не награда злобе: Одно добро живет в веках, Порок — истлеет в гробе! Напрасно жалости злодей У менестреля просит: Проклятье брата и людей Мольбы его разносит. <1826>
ИЗ ЛАМАРТИНА
113. Человек
К Байрону
О ты, таинственный властитель наших дум — Не дух, не человек — непостижимый ум! Кто б ни был ты, Байро́н, иль злой, иль добрый гений, Люблю порыв твоих печальных песнопений, Как бури вой, как вихрь, как гром во мраке туч, Как моря грозный рев, как молний яркий луч. Тебя пленяет стон, отчаянье, страданье; Твоя стихия — нощь, смерть, ужас — достоянье. Так царь степей — орел, презрев цветы долин, Парит превыше звезд, утесов и стремнин. Как ты — сын мощный гор, свирепый, кровожадный — Он ищет ужасов зимы немой и хладной, Низринутых волной отломков кораблей, Костьми и трупами усеянных полей… И между тем, когда певица наслажденья Поет своей любви и муки, и томленья Под сенью пальм, у вод смеющейся реки,— Он видит под собой Кавказские верхи, Несется в облака, летит в пучине звездной, Простерся и плывет стремительно над бездной, И там один среди туманов и снегов, Свершивши радостный и гибельный свой лов, Терзая с алчностью трепещущие члены, Смыкает очи он, грозою усыпленный… И ты, Байро́н, паришь, презревши жалкий мир: Зло — зрелище твое, отчаянье — твой пир. Твой взор, твой смертный взор измерил злоключенья; В душе твоей не бог, но демон искушенья: Как он, ты движешь всё, ты — мрака властелин, Надежды кроткий луч отвергнул ты один. Вопль смертных для тебя — приятная отрада; Неистовый, как ад, поешь ты в славу ада… Но что против судеб могучий гений твой? Всевышнего устав не рушится тобой! Всеведенье его премудро и глубоко. Имеют свой предел и разум наш, и око,— За сим пределом мы не видим ничего… Я жизнью одарен, но как и для чего — Постигнуть не могу — в руках творца могучих Образовался мир, как сонмы вод зыбучих, Как ветр, как легкий прах поверх земли разлил, Как синий свод небес звездами населил? Вселенная — его, а мрак, недоуменье, Безумство, слепота, ничтожность и надменье — Вот наш единственный и горестный удел. Байро́н! Сей истине не верить ты посмел! Бессмысленный ато́м! Исполнить назначенье, К которому тебя воззвало провиденье, Хранить в душе своей закон его святой И петь хвалу ему — вот долг, вот жребий твой. Природа в красотах изящна, совершенна; Как бог, она мудра, как время — неизменна. Смирись пред ней, роптать напрасно не дерзай, Разящую тебя десницу лобызай. Свята и милует она во гневе строгом: Ты — былие, ты прах, ты червь пред мощным богом. И ты, и червь равны пред взорами его, И ты произошел, как червь, из ничего. Ты возражаешь мне: «Закон уму ужасный И с промыслом души всемирной несогласный! Не сущность вижу в нем, но льстивую тщету, Чтоб в смертных вкоренить о счастии мечту,— Тогда как горестей не в силах мы исчислить…» Байро́н! Возможно ль так о Непостижном мыслить, О связи всех вещей, превыспреннем уме? Мы слабы. Как и ты, блуждаю я во тьме; Творец — художник наш, а мы — его махины; Проникнем ли его начальные причины? Единый тот, кто мог всё словом сотворить, Возможет мудрый план природы изъяснить! Я вижу лабиринт, вступаю — и теряюсь; Ищу конца его — и тщетно покушаюсь. Текут дни, месяцы унылой чередой, Тоска сменяется лютейшею тоской… В границы тесные природой заключенный, Свободный, мыслящий, возвышенный, надменный, Неограниченный в желаньях властелин,— Кто смертный есть, <скажи?> — Эдема падший сын, Сраженный полубог!.. Лишась небес державы, Он не забыл еще своей минувшей славы; Он помнит прежний рай, клянет себя и рок; Он неба потерять из памяти не мог… Могущий — он парит душой в протекши годы, Бессильный — чувствует все прелести свободы, Несчастный — ловит луч надежды золотой И сердце веселит отрадною мечтой. Печальный, горестью, унынием убитый, Он схож с тобой, он ты, изгнанник знаменитый! Увы, обманутый коварством сатаны, Когда ты исходил из милой стороны, С отчаяньем в груди, с растерзанной душою,— В последний раз тогда горячею слезою Ты орошал, Адам, эдемские цветы. Бесчувствен, полумертв, у врат повергся ты. В последний раз взглянул на милое селенье, Где счастье ты вкусил, приял твое рожденье, Услышал ангелов поющих сладкий хор — И, отвратив главу, склонил печальный взор. Еще невольно раз к Эдему обратился, Заплакал, зарыдал и быстро удалился…