Совесть

Махбуба опустила голову и вдруг тихо всхлипнула.

— К чему вы? Будто не знаете…

— Пожалуй, побоялся бы спросить, если б не знал! Мы с тобой оба были счастливы. Так вот: наши тщеславные желания быть первыми людьми в районе (он осторожно сказал «наши»), стремление жить на широкую ногу, приобретать то, чего не могут приобрести другие, — все это гроша ломаного не стоит перед нашей с тобой любовью. Любовь нас соединила, и я бы хотел донести ее до конца наших с тобой дней…

Махбуба быстро взглянула на мужа. Глаза засверкали.

— Вы хотели бы… Неправда! Не верю! — Она кулачком забарабанила в его грудь. — Где же вы были все эти дни? — и кинулась на шею ему.

Потом они ехали в машине. Молчали, но обоим было хорошо. «Как много теряют люди от недосказанности, от нежелания выслушать друг друга», — подумал Шукуров.

Он устал сегодня, но давно не был в таком добром расположении духа. И так не хотелось терять это настроение. Зачем только Атакузы затеял спор?

— Давайте отложим этот разговор, — повторил Шукуров.

— Ладно, — согласилея Атакузы. — Но есть у меня к вам одно слово.

— Если только одно, — улыбнулся Шукуров.

— Вот вы, видимо, считаете себя самым правильным, самым честным человеком, Абрар Шукурович…

— По-моему, каждый видит себя таким.

— Ну, я вижу, здесь началось заседание бюро! Пойду лучше на дочь посмотрю, — Вахид Мирабидов махнул рукой и стал подниматься по тропинке к санаторию.

— …докладываете первому секретарю обкома, — Атакузы продолжал, не обратив внимания на Мирабидова, — докладываете обо мне, о моих делах. Искажаете истину, вводите в заблуждение.

«Успел и с ним потолковать. Ну и человек! — подумал Шукуров о Халмурадове. — Что им движет? Хочет создать свой собственный маяк? Только ли это?»

— Что я могу ответить? Если скажу, что никого не вводил в заблуждение, вы же не поверите.

— А вы докажите! — усмехнулся Атакузы.

— Чем? Может, поддакивать вам во всем?

— Поддакивать мне незачем! Все, что я делал и делаю, — все это только ради колхоза, ради людей…

— Послушайте меня, Атакузы-ака, — перебил Шукуров. Заговорил медленно, сосредоточенно, останавливаясь, чтобы подобрать нужное слово. — Мне пришлось в жизни немало повидать раисов способных, талантливых. Иной хорошо начнет работу, а потом, смотришь, потерял голову. Не думайте, я знаю все трудности, которые вам приходится преодолевать. И хозяйственные, и прочие. Каждый день сам сталкиваюсь с ними. Каждый день. Вы скажете: тем хуже, все знает, а цепляется. А я всего-навсего хочу помочь вам. Вы не можете представить даже, как я был рад, когда вы отважились попросить прощения, вернули дом этому механизатору. Я ценю вашу энергию, ваш организаторский талант. Поверьте мне, я хочу сохранить лучшее, что есть в Атакузы Умарове. Именно потому и-лезу с неприятными замечаниями, как вы говорите, цепляюсь. Боюсь, очень боюсь, как бы вы не споткнулись. Хотите верьте, хотите нет! Все! Я кончил. И вас лишаю слова! — Шукуров Встал, снял пиджак, бросил его, не глядя, в сторону. — Устал, черт побери! — вздохнул, распрямил плечи. — Приехал сюда, думал отойти немного, подышать воздухом, послушать шум реки. Где ваше знаменитое гостеприимство? Или оно не для тех, кто вас критикует?

— Ха! — Атакузы тоже встал, тоже расправил широкие плечи. — Дернул меня шайтан с моими обидами. А ну их… — Он не договорил, вдали на тропинке снова показался повар.

— Раис-ака! К вам еще гости!

Запыхавшись — так спешил — поднялся к санаторию. Его встретила Алия, она укоризненно качала головой:

— Зачем вы это придумали, Атакузы-ака?

— Что такое?

— Пригласили Джамала Бурибаева. Только что от нас звонил. Да еще был бы один, а то и жену привез с собой!

Атакузы и сам понимал, Бурибаев явился некстати. Но что поделаешь? Не выставишь же гостя.

— Иди скажи сыну, пусть везет их сюда. А там что-нибудь придумаем…

2

Хайдар отвез гостей в горы и, не задерживаясь, вернулся в кишлак. Поставив «Москвич» в гараж, вышел во двор. В доме настойчиво звонил телефон. Успел добежать, снял трубку.

— Хайдар-ака! — Это была Латофат. — Где вы пропадаете? Я уже несколько раз звонила вам… Дедушке плохо! Я вызвала врача…

Хайдар помчался в школу. Но врача уже не застал. Огромный кожаный диван был застлан белым. Нор-мурад-ата лежал на спине. Возле него сидели Латофат и директор школы. Хайдар робко подошел:

— Как чувствуете себя, дедушка?

— Спасибо, сынок.

Директор встал, уступил место Хайдару.

— Не беспокойтесь, атахон, — директор почтительно склонил голову. — Мы примем все меры, этот анашист, пьяница больше не будет беспокоить вас!

Домла сморщил, словно от боли, лицо и закрыл глаза.

День сегодня у домлы начался радостно. Утром почтальон принес письмо в необычно большом и твердом конверте — из Центрального Комитета. Это был ответ на записку в правительство. Раньше прислали телеграмму, а теперь вот и письмо. Подписал его секретарь ЦК. Ответ был очень благоприятный, доброжелательный. Домла в радостном волнении целый час ходил по комнате и вокруг дома. Наконец успокоился, сел за стол, углубился в рукопись. Сколько времени прошло — не заметил. Дверь осторожно приоткрылась, в комнату заглянул Уразкул. Домла встал встретить друга, но Уразкул обернулся назад, позвал:

— Где ты там, ходжа? Заходи, не стесняйся, ты ведь тоже не чужой Нормураду.

Эти слова неприятно задели домлу. Гостей встретил сухо. Зачем Уразкул притащил за собой Кудратходжу? Если не хотел идти один, пригласил бы Прохора или хоть кого другого. Но ходжу… Домла сразу помрачнел. «Что нужно Уразкулу от меня? — думал с раздражением. — Кажется, сделал все, что он требовал. Сын его с семьей опять у себя дома. Чего еще надо?» Уразкул заметил, что домла не в духе. Поскорее заговорил об их молодости. О службе в мардикерах. Думал отвлечь от дурных мыслей, знал — Нормурад любит вспоминать те годы. Но домла продолжал мрачно листать бумагу, думал о чем-то своем. Уразкул завел было свое обычное — о «распрекрасных старушках», но тут Кудратходжа раскрыл беззубый рот — черную нору — и захихикал:

— Ты думаешь, Уразкул, молла Нормурад печалится из-за старухи?

— Конечно, из-за чего же еще?

— Ошибаешься. Нормурад-ишан делал революцию, верой и правдой служил советской власти больше пятидесяти лет, и вот награда — сидит в этой… — Кудратходжа, должно быть, не решился сказать, где сидит домла.

Странное дело, эта ехидная подковырка не уколола, как обычно, Нормурада. Домла неожиданно рассмеялся:

— Ты все тот же, ходжа, все меришь на аршин твоего отца.

— А что, разве неправду говорю? За твою верную пятидесятилетнюю службу наградили этой сырой, хе-хе, кельей!..

Если бы не Уразкул, домла не стал бы продолжать явно никчемный разговор, — жалко времени. Но зачем-то Уразкул ведь привел ходжу, и это неприятно царапнуло. Специально ведь привел. Кудратходжа не унимался:

— Вот видишь — задумался. Правильно, правильно, подумай. Тебе и в келье есть о чем поразмыслить, Нормурад-ишан.

Домла подошел к окну, распахнул обе створки, полной грудью вдохнул свежий утренний воздух и вдруг, посветлев лицом, подозвал Уразкула:

— Подойди сюда, дорогой. А воевали мы с тобой недаром! Хорош кишлак, ничего не скажешь, верно говорю? А школа. Не школа — дворец! Помнишь — мечеть здесь стояла, муллы забивали народу головы, все для кулаков старались и для торговцев, вроде отца Кудрат-ходжи…

— Чего тебе дался мой отец? Честный человек был. Торговец как торговец. Торговцем и назывался. Ты лучше на своего племянника посмотри, интересные дела творит.

— Не тебе, анашисту, критиковать моего племянника. Ты лучше посмотри в окно — не его ли рук дело весь этот поселок, эта новая жизнь!

— А что, неплохо сделано. Умеет, умеет размахнуться твой племянник. Любит показать товар лицом. Кому честь и слава? Ему, конечно, Атакузы. О нем гремят карнаи, ему мед течет в уста. Неплохо, неплохо устроился.