Совесть

— Благодарю за высокую честь. Но целую неделю…

— Что такое неделя? Пролетит, как миг. Если вашему сиятельству надоел горный воздух, махнем в степь. Очень будет кстати, предстоит ведь встреча с целинниками.

Вахид Мирабидов как будто смутился. Задумчиво потер круглую румяную щеку и заговорил вкрадчиво:

— Я здесь поразмыслил насчет того вопроса… дорогой. Нужно ли вообще что-то предпринимать?

— Очень даже нужно! — отрезал Атакузы и посмотрел на тропинку. Оба умолкли.

От санатория спускался повар, в руках — большой круглый поднос. Вот он подошел, поставил поднос на плоский камень у речки. Чего там только не было: и увесистые кисти золотистого винограда, и бархатные персики, и печеное, и вареное, и бутылки, и рюмки. Повар мигнул Атакузы. Раис прошел с ним несколько шагов обратно по тропинке. Вернулся, загадочно улыбаясь.

— Большая новость, домла! Звонил ваш зять, едет, оказывается, сюда с Махбубойхон. Я тут тоже, между прочим, с женой.

— Большая новость, говорите? Почему так?

— Да так как-то, к слову пришлось. Боюсь, не знает, что и я тут с вами.

Рука Вахида Мирабидова с янтарно-прозрачной виноградиной застыла у рта.

— А что, снова поссорились?

— Как вам сказать… Мы тут с вами посиживаем, а он вот приедет, и, пожалуй, мне попадет: кто вам дал право прохлаждаться в этом санатории для трудящихся? — Снова хохот Атакузы раскатился по горам. — А ну, за ваше здоровье, профессор! — одним махом райе осушил рюмку. Схватил с подноса горсть винограда. Веселые искорки в глазах вдруг потухли, на лоб набежали морщины, в углах рта прорезались горькие складки. — Хочу, дорогой домла, спросить про вашего зятя, давно уже собирался. Что он за человек, Вахид-ака?

Вахид Мирабидов подсел к Атакузы, оторвал от вареной курицы ножку.

— Сказать по правде, я и сам не понимаю его. Странноватый он человек.

— Странноватый? Не то слово. Этот странноватый человек вконец замучил меня, домладжан!

— А чего он требует?

— В том-то и дело — сам не поймет, что ему надо! Вроде как умный человек, все видит, все понимает, а придирается к каждой мелочи. Будто сам не понимает сложности жизни. Только сложности и толкают нас на… на некоторые шаги, — Атакузы вскочил, разгоряченным конем пробежал вокруг камня. Остановился и снова налил рюмку. — Не подумайте, пожалуйста, что специально зазвал вас в горы, чтобы открыть свои болячки. Нет, само собой вышло. Просто ценю и уважаю вас больше, чем родного дядю.

— Благодарю, мой друг! — глаза Вахида Мирабидова ласково засияли. Он выпил вторую рюмку и поближе придвинулся к Атакузы. — Мы сделаем вот как. Провернем с вами это дело… — не решился сказать: «премию», — …это дело провернем, ваш семейный той отпразднуем, и тогда я на свободе поговорю с Абрарджаном, идет? Можете быть спокойны, все ему разъясню…

Наверху, там, где сквозь яблоневую рощу белел санаторий, пропел сигнал машины.

— Приехал, кажется! — Атакузы встал было — идти навстречу, но Вахйд Мирабидов потянул его за полу халата:

— Сидите, дорогой. Он хоть и старше вас по чину, зато вы старше по возрасту. Дойдет сам.

И правда, вскоре по извилистой тропинке к ним спустился Шукуров.

Он шел и чему-то улыбался. Озирался, поднимал восторженные глаза на снежные горы, любовался склонами, покрытыми арчой. Так с улыбкой и подошел к речке.

— Да-а… не плохо, я вижу, эта пара устроилась здесь, в райском местечке!

Атакузы быстро взглянул на Вахида Мирабидова:

— Ну что, домла, угадал я, что скажет вам зять?

— А может, я прочел ваши мысли. Атакузы-ака?

— Еще как прочли! Попали в самую точку, Абрар Шукурович!

Шукуров сел на камень рядом с тестем, кинул шляпу на траву. Еще раз обвел взглядом горы, леса, ручьи вокруг и рассмеялся, как смеются дети, — просто от радости жизни.

— Правду говоря, и я сейчас не расположен к серьезным разговорам. Но хотите, раис, отгадаю еще одну вашу мысль?

Глаза Атакузы озорно вспыхнули, он остановил протестующий жест Вахида Мирабидова, с интересом подался вперед:

— Ну-ну?

— И чего этот человек прицепился ко мне, как овечья колючка? Так ведь думаете?

— Угадали, так оно и есть! — вновь эхо в горах от хохота Атакузы, — А теперь я — хотите отгадаю, что у вас на душе?

— Пожалуйста! — в глазах Шукурова тоже заиграли огоньки.

— Как мог этот неглупый человек так потерять голову от успехов! Верно?

— А вы, наоборот, считаете, что, несмотря на успехи, остались самым скромным человеком в мире.

— Да бросьте наконец ваши скучные споры! — крикнул Вахид Мирабидов. Но Атакузы уже не остановить. Прихлопнул ладонью сдвинутую на лоб тюбетейку.

— Хотел бы я знать, товарищ Шукуров, в чем состоит моя нескромность?

Шукуров взял с подноса яблоко, разломил пополам и неожиданно попросил:

— А ну-ка, налейте и мне! — Под одобряющий смешок раиса выпил рюмку, неторопливо вытер губы, устало улыбнулся: — До чего же день сегодня тяжелый! Может, отложим?

День и впрямь выдался нелегкий. С утра договорились с Махбубой, что после обеда вместе поедут к старикам (и правда, получилось нехорошо, за целую неделю ни разу не смог выбраться). Но нагрянул начальник главка из Министерства водного хозяйства, а с ним председатель облисполкома. Втроем и поехали в степные совхозы, оттуда — на горные пастбища, а затем еще к Аксакалу. Вернулся только часам к шести.

Махбуба все еще ждала — нарядная, в новом (опять в новом!) золотисто-солнечном атласном платье. Оно выгодно оттеняло белизну лица, шеи, оголенных до локтя рук. Черные, сплетенные из ремешков лакированные туфельки довершали наряд. Утомленная долгим ожиданием, встретила мужа обиженно-холодно, отвернулась, не ответила на ласковое слово.

Шукуров растерялся, но только на миг. Посмотрел на нарядную жену, и вдруг его осенило.

— Махбуба, милая, ты же была такая разумница, неужели не догадалась, за кого выходишь замуж? — он засмеялся.

Махбуба сердито отбросила со лба челку.

— А теперь, считаете, поглупела?

— Наоборот, еще больше поумнела. А похорошела как! — добавил Шукуров. — Но почему-то не понимаешь простых вещей. Не замечаешь, как устал, адски устал твой любимый, извини, некогда любимый супруг!

— Это я некогда! Я! — Махбуба захлебнулась, большие, серые, обведенные нежно-голубой краской глаза налились слезами.

Шукуров сел рядом с женой, тихонько обнял, поправил челку на лбу. Эта ее челка! Он любил, как он любил вот так же поправлять ее в юности. Что-то теплое перехватило вдруг горло.

— Ну, прости, Махбуб! Конечно, я виноват кругом. Ты даже не знаешь, как я благодарен тебе. Что было бы со мной, если бы тогда, в наши молодые годы, ты отвернулась от меня?..

— Глупышка была, потому и пошла за вас.

— Не говори, самой умной была на свете!

Проговорили битый час. Шукуров считал, что у него появилось за последнее время право быть недовольным женой: захотелось ей почестей должностных, жизни послаще. А оказалось, и у жены «наболевших вопросов» не меньше — изменился к семье, забыл детей, погрубел, не хочет понять ее, и вот итог всем обидам — «разлюбил». Как только ни оборонялся: и объяснял, и шутил, — но она все говорила и говорила, пока не выложила все, не выплакала слезы.

— Ну? Можно теперь мне? — он крепче обнял ее.

— Пожалуйста, начинайте свои…

— Нотации, хочешь сказать?

— Не знаю, нотации или другое, но все, что вы скажете, я заранее знаю.

— Телепатия? — засмеялся Шукуров.

— Может быть… Ну ясно… мещанка, обывательница, жажду роскоши, почитаю чины…

Шукуров вскочил с места:

— Вот это правдолюбка! Молодец! А ведь не угадала, что я хотел тебе сказать. — Снова сел рядом, взял ее руки в свои: — Вот что, Махбуба. Я хочу спросить тебя, но сначала обещай ответить честно. И не вилять…

Махбуба достала надушенный платочек, осторожно— как бы не задеть краску — промокнула дрожащие слезинки на ресницах и настороженно уставилась на мужа.

— Скажи, Махбуб, помнишь, как ты пошла за меня? Родители были против. Шла за бывшего детдомовца, студента с неопределенным будущим. Скажи, была ты тогда счастлива? Только честно…