Совесть

— Вот ты и обрадовался, кулацкий прихвостень. И затявкал. Рад бы укусить, да зубов нет…

— Почему затявкал? Я не тявкаю — говорю, как и ты, профисор, на нашем родном языке. А все же подумай, что-то твой племянник сильно разгулялся: все у него пиры да сабантуи. Гляди-ка, этот самый Атакузы с голым задом по кишлаку бегал, а теперь совсем как бухарский хан! Ты тут в своей келье поразмысли, полезно будет, молла Нормурад.

Ходжа долбил в самое больное место. Нормурад-ата прохрипел:

— Вон отсюда, шкура кулацкая!

Он был страшен: весь почернел, задыхался, лицо сделалось белым, как листы книги, в которую вцепились его руки. Домла занес тяжелый том, стукнул по столу. Ходжа попятился, хихикнул и выскочил из комнаты.

Уразкул укоризненно качал головой:

— Ты что, Нормурад, не видишь, что он анаши наглотался?

— Ладно, дорогой, оставь меня в покое. — Домла прилег на диван, опустил тяжелые веки. — Оставь, оставь меня в покое, дорогой, — устало повторил он.

Уразкул не знал, что и предпринять. Торчал посреди комнаты, теребил куцую бородку. Посматривал на друга — что с ним? Наконец, тяжело вздохнув, вышел. Домла не двинул даже бровью. Сквозь слабость, сквозь шум в ушах где-то далеко брезжило: «Пожалуй, опять обидел старого друга. Единственный ведь оставшийся в живых товарищ детских и юношеских лет». Но остановить Уразкула, поговорить с ним по душам не было уже сил.

«Ладно, пусть идет! Даже он не знает, что сейчас творится в душе Нормурада. Что они все, в самом деле! Нормурад тоже ведь человек. Не бесчувственный ком глины. Но где понять этому ходже, отравленному ненавистью и анашой, что не в личном довольстве высшее счастье».

Сегодня утром Нормурад был счастлив. Не тем, что, признав правильной именно его идею, авторитетный орган поставил домлу Нормурада Шамурадова над дом-лой Вахидом Мирабидовым. Нет, Нормурад-ата рад, что своей работой окажет пусть небольшую, но все же услугу родной земле. Вместе с Уразкулом, с Прохором и с другими друзьями, которых уже нет в живых, он боролся за счастье своего народа. И теперь, если увидит вдруг, что кто-то хочет оседлать завоеванное, подчинить своему личному интересу, он готов броситься опять на борьбу. Не укусы Кудратходжи — молчание Уразкула, укор в глазах друга детства так растревожили сердце домлы. Он понимал: Уразкул порицает его за Атакузы… «Атакузы все выше голову дерет, бог знает во что превращается, а ты сидишь, пальцем боишься шевельнуть!» — вот что прочел в глазах старого друга домла. Но не знает Уразкул одного: и без его укора Атакузы — главная боль Нормурада Шамурадова.

Домла собрался было сесть за стол и вдруг увидел в окне Кудратходжу. Качая маленькой, с кулачок, иссохшей головой, тот пытался заглянуть в комнату, подсмотреть. Нелепость, пустяк? Но и пустяк может быть последней каплей. Домла не заметил, как вскочил на ноги. Не слышал, как крикнул:

— Вон, вон отсюда!

Прижал к груди руку и медленно опустился на диван. Какая боль! Будто игла вошла в сердце!..

Домла лежал на застеленном белым диване. В комнате дежурили Хайдар и Латофат. «Врач сказал, особенно страшного ничего нет, пройдет, — услышал шепот Латофат. — Разволновался сильно, от нервов все». «Да, да, от нервов, от нервов», — согласился Нормурад-ата и открыл глаза.

Хайдар и Латофат сидели у окна и тихо разговаривали.

«Мирно беседуют, — значит, в согласии, это хорошо, — подумал домла. — Хорошо. Хайдар будто другой стал! Такой задумчивый, тихий. Осунулся, бедняга, смотри, как почернел. И исхудал сильно. Но ничего, зато мальчишкой быть перестал, получится стоящий человек».

Домла шевельнул бровью, поморщился.

«Да, необузданный ты старик, Нормурад. Одним неосторожным словом поломал крылья молодому ученому, а ведь он только-только собирался в полет. Надо было иначе. А он вот сидит здесь. У твоего изголовья. Кто говорит, что в людях не осталось совести, сострадания? Вот сидит около больного старика, беспокоится о нем. А много ли он слышал ласковых слов от этого деда. Не говоря уже о заботах».

Латофат торопливо подошла к дивану:

— Опять болит, дедушка?

— Нет, нет, я просто… с Хайдаром хотел поговорить. И ты сиди, доченька, ты нам не помешаешь.

Хайдар придвинул стул, нагнулся к домле:

— Я слушаю вас, дедушка…

Домла тяжело, с шумом вздохнул.

— Лежу вот и думаю — нехорошо поступил с тобой.

— Зачем вы, дедушка? Не волнуйтесь, все прошло. Я и сам теперь иначе смотрю на всю ту историю.

— Ладно, не буду. Собирался вот поехать с тобой в степь…

Хайдар грустно улыбнулся:

— Не на встречу ли моего учителя с целинниками?

— Аллах с ним, с Мирабидовым. Есть более важные дела. Хотел вместе с тобой проехать по полям, там строятся коллекторы и дренажи… Поездили бы, понаблюдали, как поливают сточными водами и что из этого получается… Хотелось проехать вместе и поговорить, обсудить с тобой твою работу. Да вот не знаю, удастся ли еще это сделать…

— Удастся, дедушка, конечно, удастся. Все будет хорошо.

— Ладно, — согласился домла. — А теперь вот что. Там на столе две рукописи о горной арче. Как влияет арча на климат, на водный баланс наших земель. «Древом жизни» я назвал ее. Эта работа уже готова. Вторая связана с переброской сибирских рек. Ее я не дописал еще. И не знаю: закончу ли…

— Закончите, обязательно закончите…

— Погоди, не перебивай. Я бы очень хотел, чтобы ты взял обе эти рукописи и прочитал внимательно, понял? А теперь возьми вон ту зеленую папку. Открой ее.

Хайдар взял папку, развязал тесемки.

— Так. Видишь письмо? Ну-ка, читай.

Хайдар достал письмо на бланке со штампом: «Центральный Комитет Коммунистической партии Узбекистана», — быстро взглянул на старика.

— Прочти, прочти, — повторил домла и, видимо утомившись, опустил веки.

Хайдар быстро пробежал бумагу. Там говорилось:

«Уважаемый Нормурад Шамурадович!

По поручению ЦК ученые и специалисты внимательно изучили Вашу докладную в правительство республики и пришли к следующему заключению:

Большинство Ваших предложений, особенно о необходимости комплексного решения проблемы переброски и одновременном осуществлении широких мероприятий по обновлению всей оросительной системы, о техническом оснащении ее, что само по себе даст огромную экономию воды, вполне обоснованно. Обоснованы и Ваши предложения о том, чтобы направить накопившиеся в коллекторах и впадинах, таких, как Арна-сай и Сарыкамыш, вешние и сточные воды в Аральское море через обводные каналы. Проблема переброски сибирских рек в Среднюю Азию — это сколь важная, столь и сложная проблема. И наше государство понимает, что это именно тот случай, когда надлежит семь раз отмерить, прежде чем отрезать. Поэтому при решении проблемы будут учтены мнения всех сторон, особенно мнения таких опытных ученых, как Вы. Мною даны указания о дальнейшем детальном изучении Вашей записки во всех заинтересованных в проблеме министерствах, проектных и научных учреждениях.

С уважением

Секретарь ЦК…»

У Хайдара заблестели глаза, он посмотрел на домлу.

— Дедушка, да что же вы молчите? В руках у вас такое письмо, а вы ни слова!

Нормурад-ата насупил брови:

— А что же, по-твоему, я должен кричать на весь мир — какое, мол, письмо получил! И тебе показываю вовсе не для того, чтобы погордиться. Хочу, чтобы ты понял всю важность этой проблемы и принципиальность наших споров с Мирабидовым. Вот для чего и письмо дал тебе почитать. Ты понял, сынок? Ну, а если понял, то можете идти.

Латофат, пока Хайдар читал, стояла, прислонившись к стене. Теперь потихоньку, боясь скрипнуть половицей, подошла к дивану:

— Дедушка! Мы еще побудем…

— Нет-нет, уже стемнело, идите, доченька, идите…

Латофат вышла первая. Хайдар на минуту задержался, потушил свет, поправил простыню на диване, посмотрел еще раз на деда и тоже вышел.

Кишлак погрузился в сон. Прямо над головой, в провале темного густо-звездного неба, блестел отточенный серп трехдневной луны.