Титан

— Неужели в твоих куриных мозгах завертелась какая-то идея?

— Я мог бы, скажем, рассказать ему все о нас с тобой…

Она потрясенно уставилась на него, а он только усмехнулся.

— Если ему нужны деньги, то он женится на тебе все равно. Но, по правде сказать, я не уверен, что найдется много охотников жениться на девушке, которая спала с родным братом.

Она влепила ему сильную пощечину.

— Это было всего один раз! — прошептала она. — И было глупостью с нашей стороны! Но ты ведь не собираешься напоминать мне об этом всю жизнь?

— А почему бы и нет? Ведь тебе тогда понравилось, и мне тоже, а?

— Чарли, это было мерзко! Ты понимаешь это слово?! Ты просто ревнуешь меня к Честеру!

— Я ревную к любому, кто смотрит на тебя, — оборвал он ее.

Он грубо схватил ее и стал целовать. Сильвия отбивалась, но он держал крепко.

В дверь постучали, и в спальню вошел Ник.

— Сильвия, я…

Он запнулся, изумленно раскрыв глаза. Чарльз тут же отпустил сестру и отступил на шаг назад. Достав из кармана носовой платок, он вытер им запачканный губной помадой рот. Потом с улыбкой обернулся к отцу:

— Привет, папа. Я демонстрировал на Сильвии свою технику поцелуя. Она мне не верила, когда я говорил, что сердцеед.

Ник молчал и продолжал потрясенно смотреть на старших детей. Вдруг Сильвия ударилась в слезы и бросилась в ванную, громко хлопнув за собой дверь.

— Немного задурела от шампанского, — сказал Чарльз.

Он положил носовой платок обратно в карман и направился к выходу.

— Вечер удался на славу, пап. Самый лучший из всех, на которых мне приходилось бывать. Ну ладно, спокойной ночи.

Он обошел отца и вышел в коридор.

Примерно с минуту Ник был неподвижен. Затем он медленно повернулся, вышел из комнаты и пошел вдоль коридора, увешанного картинами, к себе в спальню. Он мог сейчас думать только об одном: перед его мысленным взором встала та ужасная сцена в сиротском приюте Пенсильвании, когда доктор Трусдейл обвинил его в том, что он имел сексуальные контакты с матерью. Это тяжкое воспоминание до сих пор терзало его по временам, а одна только мысль о кровосмешении всегда доставляла ему почти что физическую боль. Он открыл дверь своей спальни. Эдвина была уже раздета. Она сидела на постели под великолепным полотном Сера, которое Ник купил за год до этого в Париже. Он закрыл за собой дверь, молча прошел к кровати, сел на нее рядом с женой. Она никогда еще не видела мужа таким потерянным.

— Милый, что стряслось? — встревоженно спросила она.

— Неужели нацисты были правы? — пробормотал он. — Неужели я действительно осквернитель человеческого рода?

— О чем ты?!

Он повернул к ней мертвенно-бледное лицо:

— Только что в комнате Сильвии… Я вошел и увидел, что Чарльз целует ее…

Эдвина нахмурилась:

— Что ты хочешь этим сказать?

— А как ты думаешь? Он целовал ее взасос!

Теперь пришла очередь Эдвины испытать потрясение.

— Ник, ты не понял… Наверное, это была какая-нибудь игра…

— Какая там к черту игра!

Он поднялся с кровати, засунул руки в карманы и стал ходить по комнате взад-вперед, отгоняя наворачивающиеся слезы.

— Мой сын, — с горечью произнес он. — Неужели это был мой сын? Боже, я не могу в это поверить! Но я видел! Нет, это немыслимо… Сильвия не позволила бы ему. Но потом она разрыдалась… Дьявол, что-то все же произошло между ними… О черт!

Он перестал ходить туда-сюда, сел в кресло, закрыл лицо руками и… зарыдал. Эдвина тут же соскочила с кровати и подбежала к нему.

— Милый, милый, — утешала она его. — Это также и мой сын. Если между ними что-то было, не вини себя. Возможно, это все то же «безумие» Траксов. Больше половины моих предков, наверняка, были не в себе, если вообще не законченные психи…

— «Не в себе» — это одно, а то, что я видел, — другое! — прервал он ее. — Я тебе говорю о кровосмешении!

Наступила гнетущая тишина. Ник и Эдвина потрясенно смотрели друг на друга.

— Ты полагаешь, что он…

— Я не знаю! Я не уверен, что очень хочу это знать! — Он вытер глаза платком. — Во всем виноват я, — мрачно сказал он. — Я избаловал, испортил его. Ты всегда говорила мне об этом и была права. Я воспитал сына и наследника надменным, коварным человеком…

Он поднялся с кресла и опять стал расхаживать по комнате.

— Что мы можем сделать? — спросила Эдвина.

— Их необходимо срочно разлучить, — сказал Ник. — Мы отправим его… не знаю… в Англию! Мы отправим его в Оксфорд. Он поступит. В Принстоне он отличник. Главное, чтоб он уехал! А Сильвия у нас выйдет замуж! Неужели Честер будет моим зятем?! Проклятье! Мой сын! Я не могу поверить! Мой сын…

Он остановился и взглянул на Эдвину. Внезапно им овладело ледяное спокойствие.

— Если он не исправится, — сказал он твердо, — я лишу мерзавца наследства.

Эдвина знала, что муж не шутит.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Менее чем десять недель спустя Гитлер вторгся в Польшу, развязав тем самым европейскую войну, которая, как в то время многие полагали, будет короткой. Когда, к удивлению всего мира, сработала гитлеровская доктрина «блицкриг» и всего за несколько недель Польша была покорена, общим мнением стало то, что эта война будет не только короткой, но и несомненно победоносной для Гитлера. Ник, к рассказам которого об ужасах нацизма до сих пор никто не прислушивался, решил, что наконец-то он будет отомщен за все оскорбления. Он полагал, что теперь Америка окажет Англии и Франции, вступившим в войну, моральную поддержку, а может, станет их прямым союзником. К его изумлению и огорчению, в американской прессе — газетная сеть Вана Клермонта в данном случае являлась исключением — еще больше стали преобладать идеи строжайшего изоляционизма. «Рамсчайлд армс компани» утроила производство оружия и военного снаряжения, благодаря целому потоку заказов, хлынувшему из Англии, но в глазах общественного мнения это лишь добавило Нику непопулярности.

Казалось, он все делает не так. Когда он пожертвовал миллион долларов английскому правительству, на родине это почему-то расценили как еще одно доказательство его соучастия в эскалации войны. Когда он передал на нужды Международного Красного Креста четверть миллиона, то был незамедлительно разоблачен как коварный лицемер. Весной 1940 года, когда такие американские герои, как Чарльз Линдберг, превозносили нацистов, когда Джозеф Кеннеди, отец будущего президента, известный дипломат, на каждом углу кричал о том, что с англичанами покончено, одна чикагская газета провела опрос населения и опубликовала список десяти наиболее ненавидимых в Америке людей. К ярости Ника, его имя занимало третье место. Когда же Эдвина, успокаивая мужа, заметила, что первым в списке стоит сам президент Рузвельт, Ник стал еще мрачнее.

Он достиг власти и могущества, о которых не мечтал, но одновременно был одной из самых противоречивых фигур во всей стране. Ник ненавидел это состояние. На краткий миг ему даже пришла мысль продать компанию Рамсчайлдов и выйти из военного бизнеса, который сделал его таким непривлекательным. Но потом он вспомнил свое пребывание в «Фулсбюттеле», и ненависть к нацизму заставила его отогнать эту мысль.

Главным его аргументом в борьбе были конвейеры «Рамсчайлд армс».

— Так, выходит, вы третий по счету из ненавидимых людей в Америке? — широко улыбаясь и пожимая Нику руку, приветствовал его в Овальном зале Белого дома президент США Франклин Д. Рузвельт. — Ну и что? Например, я горжусь, что опередил вас! — При этих словах президент заразительно расхохотался. — Садитесь, Ник. Кофе?

— Нет, благодарю, господин президент. Лично меня мой рейтинг тревожит.

— Пошлите их всех к черту! Эти изоляционисты в упор не хотят видеть справедливого характера войны с нацизмом. Если Гитлер не является злодеем, заслуживающим хорошей порки, то я тогда вообще не разбираюсь в злодеях. К несчастью, большинство населения не разделяет нашей с вами точки зрения. Отчасти именно поэтому я и пригласил вас в Белый дом.