Титан

Диана была потрясена.

— Онанировать?! — воскликнула она.

— Именно! Мы используем эту выдумку в некоторых лагерях. Называем это сексуальным унижением. И знаете — весьма эффективная штука! Конечно, у Флеминга и понятия нет, чего ради мы с ним забавляемся. Нам известно, что он почти ничего не знает о заговоре Винтерфельдта, но продолжаем его обрабатывать. Вы поймите, весь смысл работы с заключенным состоит в том, чтобы постоянными унижениями и физическими испытаниями в конце концов довести его до такого состояния, в котором он уже потерял бы всякую надежду на спасение и согласился на все, что ему ни предложат. Полагаю, Флеминг уже на грани этого состояния.

— Не совсем понимаю, ваше превосходительство. Что же вам от него нужно, как не информация о заговоре Винтерфельдта?

— Милая фрейлейн, как вы думаете, насколько часто нам удается заполучить в руки владельца транснациональной военной компании? У Флеминга в распоряжении есть блестящий конструктор Честер Хилл, который работает на него на заводе Рамсчайлдов в Коннектикуте.

Недавно Хилл разработал принципиально новую гаубицу, которую нам очень хотелось бы прибрать к рукам. Кроме того, согласно данным нашей разведки, в настоящее время Хилл работает над совершенно новым типом танка для армии Соединенных Штатов. Через несколько дней капитан Шмидт сделает Флемингу официальное предложение, на которое тот с радостью согласится. Если он раздобудет нам эти чертежи, мы вернем ему свободу.

— А что, если он не согласится?

Допив шампанское, Геринг пожал плечами.

— В таком случае он просидит у нас под замком до 1954 года. Правда, доживет ли он до того времени — другой вопрос. — Он расхохотался.

— Вы отдаете себе отчет в том, что с вами сделают за это в американской прессе? — спросила Диана, которую тревога за Ника заставила позабыть об осторожности. — Ведь отчимом Ника Флеминга является не кто иной, как Ван Клермонт.

Геринг сердито посмотрел на нее:

— Нам это известно. Вы полагаете, нас так уж волнует, что он там болтает в своих газетках? Он и без того нас поносит постоянно.

— Да! А почему? Потому что вы творите ужасные вещи! Знаете, кем вас считают в мире? Бандой головорезов! Было бы гораздо умнее отпустить Ника…

Фельдмаршал отвесил Диане крепкую пощечину своей пухлой рукой.

— Как ты смеешь так говорить со мной?! — взревел он. — Как ты смеешь называть меня головорезом?! По-моему, именно ты хотела, чтобы мы обработали Флеминга?!

— Я ошибалась, — прошептала Диана, прикладывая руку к горящей щеке. — Я все время ошибалась и сама того не сознавала.

Лицо Геринга побагровело, его маленькие свинячьи глазки блестели гневом.

— Фрейлейн, — сказал он, — не будь вы другом Кемаля Ататюрка, то сегодня же оказались бы в тюрьме рядом с вашим ненаглядным герром Флемингом! Спокойной ночи! Что-то у меня пропало сегодня настроение для развлечений.

Он резко повернулся и, тяжело переваливаясь, вышел из комнаты.

— Одевайся, — сказала Диана девушке. — Сегодня ничего не будет.

Она вышла на террасу, облокотилась на перила и стала смотреть на отражающие лунный свет воды красивого Ванзее.

Как и большинство иностранцев в Германии, Диана долгое время была слепа ко все резче обозначающейся уродливости нацистского режима. Но теперь она наконец поняла — и это явилось для нее настоящим потрясением, — что Геринг и, конечно же, Гитлер готовят войну. Иначе зачем творить такие зверства ради получения американских военных секретов.

У Дианы к этому времени была уже целая сеть рентабельных экзотических борделей — в Стамбуле, Риме, Будапеште и Берлине, — и она планировала открыть еще один в Париже. Ее «ночные клубы», как она сама их называла, сделали ее богатой женщиной. Бизнес ей нравился, а среди клиентов было несколько человек из ряда самых влиятельных в Европе людей. Несмотря на свой внешний космополитизм, в душе она оставалась американкой. Что американка будет делать в Европе, если разразится война? Может, следует наконец вернуться домой? Но где теперь ее дом? Вряд ли в Штатах. Прошлое осталось в прошлом. Странно, но от прошлого остался только Ник Флеминг.

Она изумилась своей любви, которая все еще была у нее в сердце, а в гестаповской тюрьме вспыхнула с новой силой. Ну как… как она может еще испытывать нежность к этому человеку?! И все же она переживала его боль, которую он, как она знала, испытывает. Наверное, не стоило злить Геринга, но Диана не жалела о своем поступке. Она знала, как повлиять на Ататюрка. Когда он прибудет со своим государственным визитом, у нее обязательно будет время убедить его поговорить о Нике с Гитлером. Однако до тех пор Нику придется все еще томиться в «Фулсбюттель».

Стоя на террасе и глядя на луну, она думала о том, чего больше всего на свете хочет… Чтобы Ник снова полюбил ее, чтобы она снова познала любовь в его объятиях… Но потом она прикоснулась пальцами к своим шрамам на лице и горько застонала.

Когда-то он сказал ей, что важнее любви нет ничего в жизни, и оказался прав. Трагедия Дианы состояла в том, что, несмотря на все свое богатство, она не могла себе позволить самого важного — любви.

В 20-х годах XIX века столовая Тракс-холла была оформлена в очень модном тогда неоготическом стиле, и в течение целого столетия ничего в ней не менялось, если не считать косметических ремонтов. Потолок взмывал вверх, образуя свод как в соборе, вся его поверхность была покрыта изящной лепниной. Смотрелось красиво. Особенный эффект создавал контраст голубых стен и потолка с белым ажурным узором. Высокие окна наполняли комнату унылым светом.

Лорд и леди Саксмундхэм, Эдвина и все семь ее детей завтракали. Столовая Тракс-холла была ослепительно красивой, но настроение сидевших за столом было таким же пасмурным, как и погода за окном, где шел сильный дождь.

Чарльз Флеминг, который обычно отличался большой самоуверенностью, теперь находился в растерянности и терзался сомнениями. Он всегда рассматривал своего отца как человека, обладающего большой властью и могуществом, и осознание того, что этот богоподобный родитель вдруг угодил в тюрьму и может там остаться навечно, на корню подорвало самоуверенность Чарльза. Он никогда не отличался большой совестливостью, но временами нервно думал: уж не является ли эта семейная трагедия божьим наказанием за тот грех, который он совершил со своей сестрой? В семье не обсуждали происшедшее несчастье. Дед, бабка и мать, как могли, таили свои переживания за плотно сжатыми губами. Одно слово — англичане. Но дети знали, что их мама плачет у себя в спальне. Глаза у нее теперь были постоянно красные, опухшие. Они знали свою маму как очень спокойную и всегда уравновешенную женщину, поэтому ее теперешнее состояние говорило им о серьезности случившегося несчастья лучше любых слов. Страхи Эдвины оказались заразной болезнью.

Чарльз всегда думал о том, что, когда он вырастет, империя отца перейдет ему по наследству. Теперь же, доедая бульон, он со страхом думал: а сохранится ли вообще эта империя? Он всегда, сколько себя помнил, эксплуатировал отцовскую любовь к нему, но это не значило, что сам не любил отца по-своему. Он спрашивал себя: а доведется ли ему еще хоть раз увидеть отца?

Сильвию мучило ощущение вины больше брата. Она тоже спрашивала себя: уж не Бог ли наказал отца за ее с Чарльзом грех кровосмешения? Насколько любовь Чарльза к отцу была холодной, настолько же любовь Сильвии была пылкой. Сама мысль о том, что это она в ответе за то, что случилось с отцом, вызывала у нее физическое недомогание. «Неужели это возможно, — спрашивала она себя снова и снова, — что за грехи детей отвечают родители?»

Эдвина терзалась чувством вины не меньше своей дочери. Она часто перебирала в памяти все события их долгой совместной жизни. Вспоминала, как часто она высказывала Нику недовольство его бизнесом, вспоминала свою измену с Родом Норманом, многочисленные ссоры и скандалы. Эдвина укоряла теперь себя даже за свою ревность к власти и могуществу мужа. Да, он ей изменял, но, несмотря на это, в конечном счете, она всегда могла на него положиться. Он давал ей все, чего бы она ни попросила, включая карьеру кинозвезды. Он баловал ее подарками и, самое главное, любил ее. Как критически она всегда подходила к его недостаткам и как слепа была к его достоинствам! Она настолько была избалована им, настолько кичилась своей свободой и настолько занята собой, что, кажется, совсем не показывала ему, что она действительно очень-очень любит его!