Титан

Хуже всего было то, что он не имел никакой связи с внешним миром. Такое с ним уже случалось, когда он был пленником в России, но там, по крайней мере, с ним обращались по-человечески. Здесь же, в этом преддверии ада, ощущение было такое, что неведомая сила унесла его далеко-далеко от планеты Земля. Он не знал, делается ли что-нибудь для его спасения. Состояние, в котором он находился, было для него хуже смерти.

На пятое утро он услышал стук кованых сапог по коридору и удары резиновыми дубинками по дверям камер. Затем позвякивание ключей и лязг открываемого замка. Четверо немцев вошли в камеру и расковали Ника. Он сел, радуясь уже тому, что получил возможность пошевелиться. И тут он увидел в дверях капитана Шмидта. Странно, раньше он не приходил к Флемингу. В руках у него были грязные рваные штаны.

— Ты назначен в похоронную команду, — сказал он, швырнув штаны Нику. — Надевай.

Он вышел из камеры в коридор. Ника сдернули с кушетки и заставили влезть в эти штаны, которые были ему велики по меньшей мере размера на четыре и к тому же были без ремня. Его схватили за руки и потащили из камеры. Спотыкаясь, он отчаянно пытался удержать спадавшие штаны. Тогда-то он и увидел впервые других заключенных. Их тоже выталкивали из камер, очевидно, также назначенных в похоронную команду. Они выглядели ходячими мертвецами, еще хуже, чем он сам, а Ник знал, что выглядит он отвратительно: все лицо и тело представляли собой какой-то сплошной сюрреалистический узор из ссадин и кровоподтеков.

Их всех вытолкали в большой внутренний двор тюрьмы, и Ник впервые смог рассмотреть ее снаружи. О том, что тюрьма находится на окраине Гамбурга, он и не подозревал.

Здание тюрьмы, как он и ожидал, было на редкость некрасивым, состояло из четырех огромных кирпичных блоков с камерами. Каждый блок имел в высоту четыре этажа и был окружен голым двором. Тюрьма была обнесена высокой кирпичной стеной с несколькими вышками. С внутренней стороны к стене подступал забор из колючей проволоки, на котором висели таблички с надписью на четырех языках: «Внимание! По колючей проволоке пропущен ток! Смертельно!»

Хрупкие надежды Ника на побег моментально разбились и сменились безысходным отчаянием. Низко в небе пролетел самолет, заходивший на посадку на гамбургский аэродром. Прищурившись, Ник наблюдал за ним. Господи, как он близок, внешний мир!.. И одновременно как недосягаемо далек!

На дворе собралось два десятка заключенных и десять человек охраны. Всем беднягам были розданы лопаты и было дано задание выкопать могилу шести футов в длину и столько же в глубину. Эту работу вполне могли бы выполнить двое мужчин, но нацисты специально согнали сюда двадцать человек для того, чтобы они бесполезно толкались, мешали друг другу, создавали неразбериху, что послужило бы оправданием для охранников выкрикивать оскорбления и пускать в ход свои резиновые дубинки, колотя ими по головам и спинам несчастных. Утомившись, охранники принимались горланить антисемитскую песенку:

Когда жидовская кровь бьет струей под ножом,

Это хорошо!

Это хорошо!

и:

Бедняжка-еврей Кон, жиденок Кон,

У тебя больше нет дома…

Ник стоял в самом центре группы заключенных и пытался одной рукой копать, а другой держать спадающие штаны. Неожиданно в эту кучу людей ворвались два охранника, стали орать на Ника и обрушили ему на голову свои резиновые дубинки.

— Я не говорю по-немецки! — кричал в ответ Ник. — Я не говорю по-немецки!

— Они приказывают вам обеими руками взяться за лопату, — сказал Нику один заключенный с печальными глазами, стоявший к нему ближе других.

— Но я не могу! С меня спадут эти штаны!

Старик перевел слова Ника охранникам, те снова стали что-то орать по-немецки.

— Они сказали, что будут бить вас, если вы не возьметесь руками за лопату… Но они будут также бить вас в том случае, если с вас спадут штаны.

— Скажите им, что их мамаши зачали от кабанов! — процедил Ник.

— Нет, друг, я не переведу ваших слов, так как они убьют вас. Но я с вами согласен.

Капитан Шмидт тоже называл Ника «другом», но делалось это с издевкой, а в устах этого незнакомого старика слово «друг» прозвучало дивной музыкой. Ник понял, что все заключенные являются его друзьями и что он тоже для них друг. А ведь он даже не был ни с кем из них знаком.

Ник весь скрючился, удерживая штаны локтями, взялся за лопату и пытался так копать. Выглядело это со стороны смешно и нелепо, конечно. Вскоре охранники отстали, но легче от этого Нику не стало. Солнце немилосердно жгло ему затылок, а из-за того, что ему приходилось стоять, низко согнувшись, пыль от земли летела ему в лицо и он начал задыхаться. Но если он был жалок, то остальные заключенные выглядели еще хуже. Большинству из них на вид было больше пятидесяти, а кое-кому и за семьдесят, как, например, тому старику, который переводил для Ника слова немцев. Работа с лопатой в таких невыносимых условиях была, конечно, не для них.

Рытье могилы отняло почти целый час. Охранники поднимали из вырытой могилы всех по одному. Ник оказался последним. Когда ему удалось выбраться из ямы, неимоверными усилиями одновременно поддерживая злосчастные штаны, он услышал барабанный бой. Охранники всем приказали заткнуться и смотреть. Из здания тюрьмы показалось четверо немцев с двумя носилками. Они поднесли носилки к краю могилы и вывалили трупы на землю у самого края ямы. Ник поморщился, увидев, что у одного из трупов — это был худой мужчина среднего возраста с бородкой — были раздавлены половые органы. Смерть его была ужасной: лицо убитого было искажено страданием, широко раскрытый рот замер в последнем беззвучном крике.

Второй труп был весь изрешечен пулевыми отверстиями. Ник вздрогнул, когда взглянул на лицо убитого: это был граф Александр фон Винтерфельдт.

Вместе с двумя барабанщиками из тюрьмы быстро вышел капитан Шмидт. Барабанная дробь оборвалась. Шмидт подошел к группе заключенных.

— Этот человек, — начал он, указывая на того из убитых, у кого были изуродованы гениталии, — точнее, этот жид был расовым осквернителем! Он совершил одно из самых гнусных преступлений, которое только возможно в нашей стране сегодня. Он занимался любовью с немецкой девушкой, с арийской девушкой, в жилах которой текла самая чистая кровь! Девушка забеременела от этого жида, но, к счастью, ублюдок был уничтожен в зародыше. Вчера этот, жид заплатил сполна за свое тяжкое преступление — осквернение расы! Как вы все сами видите, его гениталии были превращены в фарш, и жид умер.

Шмидт сначала сказал это по-английски специально для Ника, а потом повторил по-немецки для остальных. Вновь повернувшись к Нику и показав на тело графа фон Винтерфельдта, он сказал:

— Мне кажется, вы знакомы с этим человеком, друг мой. Вам известно и его преступление. Он изменил фюреру. Вы сами видите, какое он понес наказание. Сегодня вы помогли вырыть для него могилу. Кстати, мое терпение в отношении вас, друг мой, уже истощается. Если вы так и не пожелаете сотрудничать с нами, то, боюсь, в самом скором будущем могилу выроют уже для вас. А теперь скиньте тело изменника в яму.

Ник перевел потрясенный взгляд на труп графа. Он никогда до конца не верил Винтерфельдту. Главным образом потому, что граф присоединился к партии нацистов. Ник рискнул помочь ему только из-за того, что верил: граф действительно хочет сместить Гитлера, отомстив ему тем самым за смерть сына. Теперь же доказательство чести графа лежало перед ним на раскаленной от солнца земле. Он был настоящим немцем, аристократом, погибшим при попытке сохранить ту Германию, которой он мог бы гордиться.

Ник медленно приблизился к мертвому графу и опустился перед ним на колени. На секунду он коснулся рукой лица графа, как бы принося этим свои извинения за то, что не вполне доверял погибшему при его жизни, и одновременно отдавая ему последнюю почесть. Затем он мягко перевалил тело через край ямы и смотрел, как оно упало на ее дно.