Титан

— Да! Мне пришлось бы!

Он покачал головой, поднялся с постели, подошел к окну и выглянул наружу. После паузы он сказал:

— Я подумаю. И учти: только ради тебя, Эдвина. Я подумаю.

Несколько минут они молчали, погруженные в свои мысли. Затем она поднялась с кровати, подошла к мужу и, обняв его, поцеловала в щеку.

— Жить с тобой, милый, настоящее счастье, — прошептала она.

Он взглянул на ее все еще красивое лицо, полуосвещенное светом ночной лампы. Да, его душили ярость и гнев по отношению к сыну, но одновременно с этим он чувствовал неизвестную доселе силу любви к жене. Он обнял ее и прижал к себе.

— И ты подарила мне лучшие мгновения жизни, — прошептал он, целуя ее.

— Это дикая ложь! — горячо воскликнула Маргарет спустя два дня. — Я никогда не занималась любовью с твоим сыном! Как он посмел заявлять такое?!

— Тогда что случилось? — спросил Ник.

Они пили чай у Маргарет дома. В окна были вставлены новые стекла.

— Я познакомилась с ним в министерстве авиации, когда он сдавал какие-то документы своей эскадрильи. Потом мы встретились еще раз за ленчем. Он увидел меня, попросил разрешения сесть со мной, и я согласилась. Это было спустя два дня после того, как ты был здесь у меня. Поскольку я увидела, что он тоже американец, я спросила, знает ли он о тебе. Разумеется, я была изумлена, когда он сказал, что ты его отец. Но я даже не намекала ему на то, что мы занимались с тобой любовью! И с ним я тоже не спала! В конце концов я люблю своего мужа. И если уж я и позволила себе совершить глупость с тобой, это не значит, что я делала то же и с другими. Я готова задушить твоего сына!

— Значит, он обо всем сам догадался, — сказал Ник, — и воспользовался этим для того, чтобы шантажировать меня.

— Шантажировать тебя?! — воскликнула изумленно Маргарет.

Он кивнул.

— Да, вот такой у меня сыночек. Во многом тут моя вина. Это я избаловал, испортил его, когда он был еще ребенком. Не знаю, правильно ли я поступаю, вышвыривая его из своего дома и из своей семьи. Моя жена души в нем не чает и делает все, чтобы помирить нас. Но однажды он совершил такое, что я никогда не в силах буду простить.

— Что?

Он покачал головой.

— Я не могу тебе рассказать. Я никому никогда не расскажу. Но это не покидает меня, сидит постоянно вот здесь. — Ник постучал себя указательным пальцем по лбу. — Это убило всю мою любовь к нему, а я действительно любил его…

Он замолчал, и она увидела, как ему на глаза наворачиваются слезы. Она подошла к нему и взяла за руку.

— Мне очень жаль, сказала она.

Он поднял на нее глаза и попытался улыбнуться.

— Никак не хотел взваливать на тебя мои проблемы, — сказал он. — Просто думал поговорить с тобой. Узнать правду о тебе и о нем.

— Твой сын привлекателен. Но в нем нет и половины той привлекательности, которая есть в его отце. — Она наклонилась и поцеловала его в лоб. — Хочешь остаться на ночь?

Он опять посмотрел на нее и отрицательно покачал головой.

— Нет. Я не врал, когда говорил, что ты околдовала меня, но мне необходимо развеять эти чары. У тебя есть муж, а у меня — жена. В прошлом я часто изменял Эдвине, и всякий раз как-то ухитрялся оправдывать себя. Но я больше не хочу обманывать ее. Наверное, это звучит странно.

— Вовсе нет. Я думаю, ты ее любишь.

Ник слабо улыбнулся:

— Я всегда ее любил, но теперь… когда теряю сына… Мне кажется, я теперь нуждаюсь в ней. Впервые в жизни я нуждаюсь в ней.

Она стиснула его руку.

— Я рада тому, что мы познакомились, — сказала она тихо. — Не буду врать: я чувствую себя виноватой перед мужем за все, что было между нами. Но ты всегда останешься для меня приятным воспоминанием. Она улыбнулась. — Я сильно скомпрометировала свою репутацию соцалистки, влюбившись в капиталиста.

Он поднялся из-за стола, провел рукой по ее щеке и сказал:

— Этому капиталисту до сих пор не приходилось встречать такую красивую и умную социалистку.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Питер Чедвик бежал за своим новым красным воздушным шаром, который ему купила Эдвина, как вдруг из-за деревьев вдали вылетел самолет. На дворе стоял январь 1942 года. Америка уже вступила в войну и, К отчаянию Эдвины, Ник скоро должен был вернуться в Вашингтон, чтобы помочь там координировать вопросы вооружений в недавно созданном Пентагоне.

— Эльвира! — позвала Эдвина свою двадцатилетнюю помощницу. — Детей в дом! Быстрее! Видите, немецкий самолет!

Девушка, прищурившись, взглянула на небо.

— Но что он здесь делает?

— Не знаю. Может, летчик потерял ориентировку. Торопитесь же! Я за Питером!

Эльвира тут же стала подталкивать детей к дверям дома, а Эдвина побежала по большой открытой лужайке за домом, крича:

— Питер, вернись!

Но Питер, который находился от нее по меньшей мере в двух сотнях футов, вовсе не собирался терять свой красивый воздушный шар. Он продолжал бежать за ним.

— Питер!

Самолет с огромным черным крестом промчался над самой головой мальчика. Питер услышал треск пулеметной очереди. Он остановился и обернулся назад. Самолет перевалил через особняк Тракс-холла, едва не задев его печные трубы, взмыл в воздух и взял курс на Ла-Манш.

Неожиданно воцарилась тишина.

Питер, совсем позабыв о своем шарике, бросился бегом к красивой женщине, которую он успел полюбить. Он не мог понять, почему она лежит неподвижно прямо на земле.

— Миссис Флеминг, — позвал он издали.

Подбежав к ней, он, тяжело дыша, упал на колени и взял ее за руку. И тогда он увидел черно-бурые дырочки на ее красивом белом платье.

— Миссис Флеминг! — заревел он. — Вставайте. Пожалуйста… Вставайте…

Питер Чедвик потерял свою вторую маму.

Бессмысленное убийство Эдвины едва не свело Ника с ума. Эта ни в чем не повинная женщина, находившаяся далеко от ближайшей военной цели, была застрелена из пулемета с воздуха, когда бежала по лужайке, пытаясь спасти десятилетнего мальчика. Это поразило Ника в самое сердце своей варварской жестокостью и бессмысленностью. Его ненависть и отвращение к нацистскому режиму, зародившаяся восемь лет назад в комнате допросов гестаповского застенка, теперь затмила его мозг. Когда ему показали ее тело в местном морге, он зарыдал, как ребенок. Ее лицо, красивое и в смерти, пробуждало в его сознании тысячи светлых воспоминаний. Его первая встреча с ней в Тракс-холле так много лет назад, во время первой войны… Их бурный роман… Головокружительные годы, проведенные в Голливуде… Их ссоры и семейные радости… Их ласки и подозрения в обоюдной неверности… Они прожили вместе почти четверть века, и вот теперь она покинула его. Нежданно, страшно, бессмысленно.

Он прижал ее руку к своим губам, жгучие слезы упали на ее ледяную кожу. Его сердце было разбито.

Спустя два дня после этого маленькую каменную церквушку, построенную в XVIII веке, заполнили волнующие звуки мелодии гимна Уильяма Блейка «Иерусалим», который исполнялся хором мальчиков и молящимися. Ник согласился с тем, чтобы его жена была похоронена вместе с другими членами своей старинной фамилии. Жители соседней деревеньки в течение вот уже более двухсот лет оказывали последние почести хозяевам Тракс-холла — одним больше, другим меньше. В церкви присутствовали родители погибшей, лорд и леди Саксмундхэм. Они как-то вдруг постарели. Королевскую фамилию здесь представляла герцогиня Кентская. Черчилль не смог приехать и прислал письменные соболезнования, зато была его жена Клементина. Попрощаться с сестрой приехала и леди Блейк. Но больше всех страдал, кажется, Питер Чедвик. Его, как и остальных воспитанников приюта, тоже привезли сюда, чтобы они имели возможность проститься с любимой ими миссис Флеминг.

«Пока мы не построили Иерусалим, — пел хор, — на зеленой и мягкой земле Англии».

Был здесь и Чарльз. Он появился в церкви сразу после начала церемонии. Он сидел на скамье в последнем ряду в своей форме летчика и слушал преподобного доктора Кадуоллэдера, служившего заупокойную по женщине, которую он знал еще маленькой девочкой в те далекие и мирные времена, теперь казавшиеся уже чем-то вроде красивой сказки… Наконец молитва окончилась, последние звуки гимна отзвучали под сводами церкви и гроб с телом Эдвины был опущен в склеп.