Счастливый конец

- Пойдём, - Мария крепче сжала его руку и потянула за собой к двери. Христов почти не сопротивлялся. Из подвала лилось жаркое сияние, а трещины как будто источали первозданный мрак, что царил повсюду до того, как сакраментальное "да будет Свет" прозвучало громогласно над хтоническою бездной.

Когда они отошли шагов на двести, Христов осмелился посмотреть назад. Киностудия распадалась на части. Куски стен отваливались и падали на землю, поднимая пыль. Полопались окна. Здание как будто разъедало изнутри. Христов едва не пустил слезу, когда подумал, сколько надежд возлагал на эту студию ещё с утра. Он готов был разрыдаться, но присутствие Марии наполняло его странной твёрдостью, и Христов, стиснув зубы, сдержался. Больше он не оглядывался. Мария не отпускала его руку, а под мышкой у неё дёргался моржонок, чьё бесформенное тело обретало почти человеческие очертания.

- Их верде нихт мер гар нихтс тун! - злился моржонок, скаля зубки и хмуря густые брови. Христов пригляделся к его лицу: такое знакомое, как будто он его где-то видел... причём совсем недавно... Но вспомнить не удалось, и режиссёр прекратил пялиться на моржонка, тем более что и малыш злобно поглядывал на него, выкрикивая что-то грозное на своём языке.

Они остановились, чтобы передохнуть, и Мария взглянула на Христова своими удивительно голубыми глазами.

- Теперь я могу наконец-то признаться тебе, - улыбнулась она, и Христов тут же насторожился. Всё-таки это одна из её стервозных штучек, разочарованно подумал он. Сейчас снова начнёт попрекать его тем, что несчастна.

- Только не надо меня попрекать, - ушёл он в оборону. - Я работу потерял и, честно говоря... не в настроении, короче.

- Глупый, - сказала Мария. - Я хотела сказать, что люблю тебя. Полюбила с первого взгляда, но не знала, как выразить, вот и скандалила вечно. А теперь всё так просто и ясно: люблю тебя. Просто люблю и хочу быть с тобой.

- О, Мария, - выдохнул Христов. Он помолчал, подбирая слова, подходящие случаю, но таких слов у него не нашлось. Тогда он просто крепче сжал её руку, и Мария приблизилась к нему так, что их лица почти что соприкоснулись.

- А вот вы где, голубки! - прохрипел кто-то за спиной. Христов дёрнулся и увидел оператора Павла: тот держал на плече свою камеру, как гранатомёт, и чуть ли не тыкал в лицо объективом. Глаза его были распахнуты широко, губы кривились в ухмылке. - Снимаем сцену "падение Марии"! Мария бежит от Иосифа с мерзким преступником! Они падают в грязь и предаются развратной любви! - Павел откинул голову и захохотал. - Ай-яй-яй, Мария, какая ты всё-таки девка! Я знал, что не так уж всё просто с твоим персонажем! Так падай же! Падай же в грязь! Предавайся развратной любви! - каркал Павел, ласково поглаживая камеру. - Ты большего недостойна! Мерзкий преступник пользуется твоим телом и убивает тебя! Не будет второго дубля, слышишь, Мария, не будет! Ты останешься лежать в грязи, и моя камера запечатлеет, как бледнеет твоя кожа, как мертвеет твой взгляд! Это будет шедевр, шедевр! Этот мерзавец будет насиловать твоё мёртвое тело, и моя камера беспристрастно задокументирует всю глубину падения человеческого! Ты погибнешь во имя искусства, Мария! Во имя добра, справедливости! Во имя... ххе... экх...

Павел выронил камеру и прижал ладонь к горлу, чтобы заткнуть кровавую рану. Обернувшись, он с ужасом взглянул в лицо Аквадею, который замахивался косой, чтобы ударить оператора снова, на этот раз - в грудь. Подавившись кровью, Павел упал на колени, недоумённо поглядел по сторонам и медленно опустил голову, чтобы никогда её уже не поднять. Белая его рубашка покраснела. Камера с разбитым объективом валялась рядом, окропленная кровью.

Кровь стекала с остро наточенного лезвия косы. Аквадей тяжело дышал и пытался хранить спокойствие, но нижняя губа его явно подрагивала.

- Безумец, - прошептал Аквадей. - Я просто спасти вас хотел, ведь этот безумец убил бы!.. Убил бы и не раскаялся!

- Всё хорошо, Аквадей, - через силу улыбнулся Христов. - Ты правильно поступил.

- Я спасти вас хотел, - повторил Аквадей. Коса выпала из его рук и звякнула о камни. - И что же я, погубил его? Погубил человека?

Мария закрыла глаза и зашептала неслышно. Аквадей опустил взгляд и заметил верёвку, торчащую из-за пояса у режиссёра. Глаза его вспыхнули недобрым огоньком.

- Дай, - протянул он руку. - Дай её мне. Она моя по сценарию.

- Не делай глупостей, Аквадей... - воспротивился Христов, стараясь запрятать верёвку, но актёр уже схватился за неё и, дёрнув несколько раз, вырвал из рук. - Нет! Верни верёвку! Это реквизит, за него студия платила!

- Идите прочь, - сурово отослал Аквадей. - Пришла пора сыграть мою последнюю роль, но зрителей я не желаю.

- Господи, Аквадей, да не сходи ты с ума! - заорал Христов. - Ты мерзавца убил! Нехорошего человека! Он угрожал нам! Тебе медаль надо дать, а ты в петлю лезешь! Успокойся и приди в себя!

Аквадей горестно покачал головой.

- Ты не понимаешь, - прошептал он. - Я ведь хотел его убить. И если не его, так хоть кого, я для того косу всё время и точил. Я её точил, а сам думал: вот бы кому-нибудь этим лезвием да по горлу! Сегодня мне попался Павел, а кто попадётся завтра? Нет, нет, оставь меня, Христов, я принял решение. Я взрослый человек и могу думать за себя. Уходите. Дайте мне хоть теперь побыть одному.

И Мария вновь потянула Христова за руку. И вновь он ей подчинился. Когда они уходили прочь, режиссёр не осмеливался оглянуться, но вслушивался, вслушивался, надеясь, что сук, вокруг которого Аквадей намотал верёвку, не выдержит и обломится... однако треска не прозвучало, и лишь в какой-то момент Христову почудилось, что за спиной кто-то тихо и сдавленно захрипел.

Стемнело. Начался мелкий дождь. На небе рассыпались звёзды. Моржонок вырос, встал на ноги и шагал теперь рядом с Марией. Остановились они, лишь зайдя достаточно далеко, чтобы не видеть сцену трагедии. Втроём они спрятались под раскидистое дерево, и Христов приобнял Марию за плечи, а та притулилась к нему, как доверчивое дитя.

- Я хочу, чтобы ты знал, - проговорила она. - Ребёнок, которого я ношу... он от Павла.

Христов вздрогнул, но в целом принял новость мужественно, как подобает сильному человеку. Некоторое время они молчали, и даже моржонок прекратил бормотать по-немецки. Когда Христов заговорил, то сам удивился тому, что слова, которые он не чаял найти, будто сами собой зародились в нём и теперь изливались, как умиротворяющее заклинание.

- Я люблю тебя, Мария, - шептал Христов. - И ребёнка твоего я люблю, потому что он - твой. И я буду растить его, как собственного, если только ты согласишься остаться со мной... навсегда.

- Я согласна, - сказала Мария и сильнее прижалась к Христову. Кожа её была гладкой и тёплой. Режиссёр провёл пальцем по её щеке, и Мария вздохнула. - Подумать только! Теперь всё это кажется таким далёким... ведь я была совсем другим человеком...

- Я тоже был другим, - сказал Христов. - Ещё сегодня утром. Ты правильно сказала, работа меня совсем ослепила. Но к чёрту кино, я хочу реальную жизнь! Я словно жил всё это время на бочке с порохом и лишь теперь додумался слезть с неё. Понимаешь меня?

- Понимаю... Ой, смотри, кто это там?

Христов присмотрелся: и правда, кто-то двигался к ним, две смутных фигуры, ещё далеко, но всё ближе и ближе. В растерянности Христов вышел под дождь из укрытия и зашагал им навстречу. Филипп, Симон - они выжили! Тьма их не поглотила! Христов готов был распахнуть им навстречу объятья. Актёров он недолюбливал, но сейчас приветствовал их, как старых друзей. Симон нёс в охапке гору реквизита, Филипп же подбадривал его, утверждая, что идти им недалеко. Заметив Христова, они ускорили шаг, и Филипп радостно замахал обеими руками.

- А мы весь реквизит для свадьбы спасли! - похвастался он, когда вместе с режиссёром они нырнули под дерево. - Шишкин бы кожу с нас живьём содрал, он же такой, за реквизит убить готов.