Страница 16 из 20
— А почему, папа, ты не напишешь письма дедушке Дрожжину?
И письмо было послано. В скором времени от поэта пришел сердечный, дружеский ответ с обещанием выслать свои книги, как только он побывает в Москве и достанет их в магазине. С. Дрожжин высылал маленькие, имевшиеся у него книжечки. На одной из них, называвшейся «Из мрака к свету», рукою поэта было написано:
«Детям одного «из родственных душ», в постоянном стремлении выбиться «Из мрака к свету», многоуважаемому Ивану Петровичу Малютину на добрую память от автора С. Дрожжина. Д. Низовка 25-го ноября 1916 года».
На второй книге «Четыре времени года» Дрожжин оставил автограф:
«Маленькой дочке уважаемого Ивана Петровича Малютина.
С этого времени началась наша переписка и дружба, продолжавшаяся до самой кончины Дрожжина. Находясь в Москве на юбилейном празднике издателя И. Д. Сытина по случаю 50-летия его деятельности, Спиридон Дмитриевич собрал свои издания, какие нашел, и прислал мне 17 книг с надписями…
В 1922 году я собрался навестить поэта в его родной деревне Низовке. Ни холодная погода, ни осенние дождевые дни не могли приостановить моей поездки с дочкой Тоней, которую Спиридон Дмитриевич считал своей «внучкой».
От Ярославля мы плыли на плохоньком пароходике «Крестьянин», доживавшем последние дни своего существования. Как настоящие туристы, мы с интересом наблюдали за всем, что встречалось на нашем пути: красивые берега, дачи, деревни. Непрерывный дождь гнал нас вниз с верхней палубы. До Рыбинска кое-как дотащились к вечеру… А от Рыбинска устроились на небольшом пассажирском пароходе «Чернышевский» в грязной каюте второго класса.
Круглое окошечко парохода почти у самой воды. Возле окна столик, по бокам каюты две койки — все грязное и холодное. Поднялся ветер, усилился дождь, и волны яростно бились о борт парохода. Ночью двинулись в путь. Дверь каюты то отворялась, то затворялась сама собой.
На столе горела маленькая восковая свечка. Было темно и неуютно, как в убогой келье. Но светлые мечты не оставляли ни на минуту. Я думал о любимом человеке, до которого с каждым километром становилось все ближе и ближе.
В Угличе пароход стоял два часа. Мы успели побывать у дворца Дмитрия Царевича.
А дальше Калязин, Кимры… Скучные маленькие города, особенно в дождливую осеннюю погоду. Наконец-то выглянуло солнышко. Вышли на верхнюю палубу посмотреть на природу и подышать свежим воздухом. Навстречу нам шел большой буксирный пароход «Дрожжин».
Я разговорился с нашим капитаном.
— Мы едем к Спиридону Дмитриевичу Дрожжину в гости, а он нам навстречу, — и указал на буксирный пароход.
Капитан сообщил:
— Несколько дней назад поэт ехал на нашем пароходе из Твери, сидел в рубке, рассказывал стихи и пел песни. Веселый старик…
Солнце уже опускалось к западу и часто пряталось за быстро бегущие осенние облака, как загудел свисток. От устья Шоши показалась лодка, плывущая навстречу пароходу, который замедлил ход. Ловкий паренек причалил к корме. Мы расстались с «Чернышевским».
Уже на берегу, паренек указал нам направление к деревне Низовке и рассказал, где находится дом дедушки Спиридона, Когда мы прошли несколько десятков метров, нам встретились бегущие с удочками мальчики. Они остановились, поклонились нам. Один из них подошел ближе.
— Вы не к дедушке ли Спиридону? — спросил он и вызвался проводить нас.
Чем ближе мы подходили к дому народного поэта, тем сильнее бились наши сердца. Спускались сумерки, когда мы подошли к воротам дома, смотревшего тремя окнами на деревенскую широкую пустынную улицу.
Как только мы переступили порог, из-за дверей комнаты раздался звонкий девичий голос:
— Кто там?!
— Приезжие из Сибири.
Маня, внучка Спиридона Дмитриевича, узнала нас, бросилась обнимать и целовать.
Отворилась дверь комнаты. Мелкими шажками на кухню вошел седенький старичок с большой бородой, прищурился и с удивлением, как будто в раздумье, сказал:
— Да неужели это Иван Петрович и внучка Тонечка?! — и с радостью продолжал: — Милые вы мои, как доехали-то? — и начал обнимать и целовать то одного, то другого.
— Да что же мы тут стоим-то? — как бы спохватившись, заговорил он. — Проходите в комнату. Маня, Манечка, давай скорей самоварчик, да горяченькой картошечки приготовь, молока, творожку, сметанки, принеси огурчиков. Да рыжичков, Манечка, не забудь — хорошие рыжички, сам собирал…
— Да полно уж с рыжичками-то. Всех рыжичками угощаешь, да хвастаешь, что сам собирал.
Вскоре большой стол был уставлен тарелками и чашками; закипел самовар, появилась и горячая рассыпчатая картошка со свежим коровьим маслом.
Разговорам не было конца. Спиридон Дмитриевич то расспрашивал о жизни в далекой Сибири и о сибирских писателях, то начинал рассказывать о себе, об изданиях книг и стихов, переложенных на музыку. Он вставал, подходил к граммофону, выбирал пластинку с песней «Любо-весело», и мы слушали удивительные народные напевы, записанные на пластинку.
Далеко за полночь стала стихать наша горячая беседа. Я сделал попытку лечь спать, беспокоясь о здоровье Спиридона Дмитриевича, но она не увенчалась успехом. Разговор наш продолжался в его комнатке-спальне, которая была одновременно кабинетом и библиотекой. Там стояли любимые книги с автографами Л. Н. Толстого, И. З. Сурикова и др.
Свет давно погашен, а Спиридон Дмитриевич все еще не мог уснуть и после продолжительных приступов кашля, спрашивал меня:
— Иван Петрович, не спите? Подойдите ко мне.
Я подходил, садился около его кровати и слушал увлекательные рассказы о многочисленных встречах поэта с разными писателями и замечательными людьми. Только под утро он ненадолго уснул.
На другой день с утра к Дрожжину явилась делегация деревни Низовки. Они просили Спиридона Дмитриевича похлопотать насчет покупки дома для школы. Дом продавался где-то около Твери. Был назначен торг, и нужно было ехать туда.
Спиридон Дмитриевич согласился, предстояло выехать на станцию Завидово, а оттуда в Тверь. И выезжать нужно было часа в четыре дня, чтобы поспеть к поезду.
После ухода делегации наши разговоры продолжались. Он долго показывал свою библиотеку в пустом доме-зимовке. По его словам, там хранилось около четырех тысяч книг. Потом Спиридон Дмитриевич провел нас в любимый сад, в котором оказались собраны все растения Тверской губернии. Посидели с ним на скамеечке, где, бывало, любил он сидеть со своей женой Марией Афанасьевной, скончавшейся 23 марта 1920 года.
Тяжело было видеть тоску на его старческом лице, чувствовать, что смерть жены была для него еще свежей раной, сознавать, что спокойная радостная жизнь его в последние годы нарушена этим печальным событием. А между тем все напоминало о Марии Афанасьевне. Ягодные кусты, разные деревья, беседки — все это напоминало Спиридону Дмитриевичу о дорогой спутнице, и тяжелое состояние духа угнетало его. Я видел это и торопил его возвратиться в дом.
Спиридон Дмитриевич Дрожжин.
Дома нас ждал кипящий самовар и стол, уставленный разными закусками. Преодолев мрачное настроение, вызванное воспоминанием о жене, Спиридон Дмитриевич преобразился. Снова полились его увлекательные рассказы о встречах с интересными людьми.
Незаметно летело время. Приближался час отъезда.
— А вы погостите недельку у меня, отдохните, почитайте, я послезавтра вернусь, — советовал он. Но было твердо решено поехать вместе.