Незабываемые встречи

Меня поражала простота обращения членов кружка. Все сидели за большим столом, а профессор рассказывал…

Белоусов, Дрожжин и Коринфский были большими друзьями, но жили в разных местах. Коринфский в Ленинграде, Белоусов в Москве, а Спиридон Дрожжин в своей родной деревне Низовке. Долгие годы они переписывались, а иногда приезжали в Низовку или встречались в Москве.

Однажды С. Д. Дрожжин наметил коллективную поездку трех поэтов по Волге: от Низовки до Ярославля и ко мне в гости. Но они не могли сговориться, — то одному, то другому было некогда. Поездка так и не состоялась, а переписка продолжалась.

Помню, как-то спросил меня Иван Алексеевич.

— Какие поэты вам нравятся?

Я назвал имена поэтов, которые печатались в «Ниве», «Живописном обозрении» и «Севере».

— Но всех лучше, мне думается, Аполлон Коринфский, — сказал я.

— Да, вы правы.

Аполлон Коринфский считался в то время «королем поэтов».

— Я знаю его, — сказал Иван Алексеевич, — с 1889 года, когда ему еще было около 20 лет, когда он пришел ко мне познакомиться. Я тогда печатался в «Родине» и других журналах. Он волжанин, уроженец Симбирской губернии, у его отца там было небольшое именьице…

Белоусов рассказал, что Коринфский учился в Симбирской гимназии вместе с Владимиром Ильичей Лениным. После смерти отца он бросил гимназию и стал заниматься литературой. Вскоре женился, но неудачно, жена подбила его сделаться антрепренером. Это дело разорило его совсем. Он продал свое имение, которое пошло за долги.

В Москве Коринфский устроился в меблированных комнатах в Брюсовском переулке и стал сотрудничать в московских изданиях. Первое время он очень нуждался. Зимой его комната совсем не отапливалась, ему не хватало средств.

— Неудачник какой-то, — сказал Белоусов. — Пробившись года два в Москве, он уехал в Петербург. Потом мне хорошо запомнилась встреча с ним на похоронах Мамина-Сибиряка 4 ноября 1912 года: он прочитал над гробом писателя длинное стихотворение. Я помню из него только начальные строки:

И последние две выразительные строчки:

— А с Телешовым-то удалось познакомиться? — как-то неожиданно спросил Иван Алексеевич.

— Да, познакомился. Он еще книжечку подарил мне на память «Елка Митрича». Я порядочно книг купил у него в ларьке, между прочим Белинского в четырех томах. Николай Дмитриевич очень хвалил и советовал почаще читать его произведения.

— Это, по-моему, правильно, — заметил Белоусов, — я тоже люблю читать критиков, их отзывы о книгах. Да, кроме того, у меня есть замечательный друг — профессор Грузинский. Он много помог мне в понимании литературы.

И Иван Алексеевич увлекательно стал говорить о своем друге, Алексее Евгеньевиче Грузинском, который работал над архивом Л. Н. Толстого в Румянцевском музее.

— Он привозил иногда что-нибудь интересное, никому не известные варианты и главы из «Войны и мира», читал их, и это производило на слушателей сильное впечатление. Это был человек с прекрасным и чистым сердцем, желавшим всем только добра. Все окружающие любили и ценили его за душевную чистоту.

И мне казалось при каждом взгляде на Ивана Алексеевича, что он и сам похож на чистый, отшлифованный водою камешек из звенящего ручья, который берешь в руку, любуешься на него и не хочется расставаться с ним.

Лучшей характеристики для Ивана Алексеевича дать нельзя, чем она дана А. Е. Грузинским в последнем письме к писателю:

«Дорогой мой, милый старый друг, Иван Алексеевич. Слышу, что опять тебе стало нехорошо. И тоскую по тебе, и защемило мое тоже нездоровое сердце. Годы наши с тобой немалые и ненадежные, кто знает, когда и как придется опять свидеться после последней нашей встречи 10 декабря у тебя.

И мне захотелось написать тебе то, что сейчас мне думается и чем полна душа.

Мы с тобой водили дружбу очень долго, пожалуй, около 40 лет, сколько именно, я сейчас не помню, да оно и неважно, важно то, как далеко я ни углубляюсь в прошлое, я не помню времени, когда мы не были знакомы и дружны.

Конечно, было оно, такое время, когда-то, но, повторяю, я забыл его, а во весь длинный ряд годов, с тех пор, как я начал жить здоровым и крепким молодым человеком и до сего дня, в моей душе твой милый образ стоит как близкий и радушный и дружественный. И мне хочется сказать тебе, что за все время я не помню не только поры, не помню ни одного дня, когда бы между нами прошла тень ссоры или неудовольствия. Для меня эти 30—40 лет дружбы с тобой полны ласкового света и тепла.

И за эту безоблачность, которая не так уже часто бывает в жизни, мне хочется сказать тебе спасибо и ото всей души поцеловать.

Вот несколько слов, которые меня потянуло написать тебе, милый друг.

Я знаю, что ты не сомневаешься в моем искреннем отношении, но надеюсь, что мой дружеский порыв, родившийся прямо из сердца, найдет созвучный отклик в твоей душе. Желаю тебе, милый друг, найти еще сил для борьбы с твоим недугом. Обнимаю тебя по-братски.

Утром, в день похорон Белоусова, с профессором Грузинским сделался тяжелый сердечный припадок, а через две недели, 22 января, не стало и его.

Так, один за другим ушли два друга из жизни, оставив после себя светлую память и пример глубокой искренней дружбы…