Страница 15 из 20
«Так вот все то, что я любил. Больной, прикованный к постели человек». Я едва удержался, чтобы не заплакать…
Не желая больше утомлять больного, все потихоньку вышли из комнаты.
Семен Павлович Подъячев, Иван Петрович Малютин и его дочь Антонина.
Квартира Подъячева была большая и светлая, в четыре комнаты. Меня устроили рядом с комнатой Павлыча. И когда у него появлялось хорошее настроение и желание поговорить, он слабым голосом звал:
— Петрович, заходи ко мне в гости… поговорим…
Я заходил, подвигал стул ближе к кровати и присаживался.
Но собеседник мой задыхался и говорил с трудом, перебросившись несколькими фразами, я уходил от него.
После завтрака Анатолий Семенович водил меня по Обольянову. Мы заходили в пустой барский дом, в ту комнату, где бывал Л. Н. Толстой. Везде было пусто и заброшено, усадьба ждала ремонта.
На другой день ходили на хутор — почти за версту от села — к Семену Семеновичу, старшему сыну Подъячева. Он жил там с сестрой писателя, Анной Павловной. Анна Павловна, пожилая женщина, вышла нам навстречу, поздоровалась и повела показывать свой большой огород, потом пригласила в избу и показала «кабинет» Павлыча, сколоченный из досок, с маленьким окошечком, скорее похожий на бедную деревенскую баню.
Горькая нужда заставляла Подъячева уходить время от времени из дому то на заработки, то просто так постранствовать по Руси. Ходил он с рабочими артелями, жег уголь, бедствовал в разных работных домах, в монастырях, по этапам и снова являлся домой к этой трехоконной избушке «яко наг, яко благ». Здесь встречала его та же горькая, неизбывная нужда.
«Вот, — думал я, — его мастерская, лаборатория мысли, где рождено было столько замечательных рассказов». Я представлял себе, как Семен Павлович глубокими ночами, когда в избушке все спали, зажигал лампочку-«коптюшку», сидел до утра, согнувшись над столом, или под тихий шумок маленького самоварчика беседовал со своими героями-мужиками.
Было слышно, как по соседству в хлеву вздыхает и жует жвачку корова, как переговариваются куры с петухом, но писатель это не замечал, у него был свой мир. К нему сюда приходил Калистрат Степанович с письмом от графа, Даенкин с несравненной Химой, «Забытые», «Шпитаты» и другие многочисленные герои.
Больше 20 лет прошло с момента моего знакомства с повестью и рассказами Подъячева, прочитанными в «Русском богатстве». С тех пор я все время думал о нем, любил и тосковал о писателе. Мне казалось, что мы с ним были уже давно знакомы, но как-то случайно расстались и вот после долгой разлуки вновь встретились.
Беседы наши были очень короткими, Подъячев с интересом спрашивал о моей жене, детях, о жизни.
А потом говорил:
— Вот я на днях слышу: читают по радио мой рассказ. Хорошо читают, а не могу понять, какой-такой рассказ. Оказалось, читали «Карьеру Дрыкалина».
После какого-то тяжелого припадка Подъячеву было прописано врачами лежать в постели, чтобы припадок не повторился.
Как ни тяжело было расставаться с писателем, а время пришло мне уезжать из Обольянова. Вдвоем с Анатолием Семеновичем поехали мы в Дмитров, а оттуда на поезде я добрался до Ярославля.
Вспоминается лето 1927 года. Семен Павлович немного окреп, и врачи посоветовали ему отдохнуть на пароходе, проехать от Дмитрова до Горького в сопровождении своего друга Марии Степановны.
В этот год меня навестили Подъячевы. С Ярославской пристани они наняли извозчика и на каком-то стареньком тарантасике поехали на фабрику «Красный Перекоп».
Я шел на службу в архив фабрики. Навстречу мне из ворот с фабричного двора выезжал тарантасик. Я невольно взглянул на мужчину в старом серого цвета армяке и в черной старенькой мягкой пирожком шляпе. Рядом с ним сидела женщина.
Они окликнули меня.
— Иван Петрович!
Извозчик остановился. Мы с Подъячими дружески расцеловались.
— Как же вы, Павлыч, через плотину-то и фабричный двор проехали, ведь тут не пропускают посторонних…
— Уговорили, — ответил Подъячев.
Дальше мы пошли пешком берегом пруда, мимо большого каменного дома, в котором помещался рабфак.
— Какая красота! Ты, Петрович, живешь здесь, что граф Толстой в Ясной Поляне.
Несколько минут мы стояли перед окнами нашего дома на берегу пруда и любовались видом, открывшимся перед нами.
В Ярославле Семену Павловичу захотелось осмотреть нашу фабрику. Во дворе встретился заведующий заводской библиотекой Догадкин. Поздоровались, познакомились.
— Книги ваши, — говорил Догадкин, — пользуются в библиотеке огромным спросом, не бывает дня, чтобы кто-нибудь не спросил. Очень нравятся рабочим и «Мытарства», и «Этапы».
Догадкин провел нас в главную контору, где нам выдали пропуска на фабрику.
Мы обошли ткацкий, прядильный и другие цехи фабрики, потом спустились в машинное отделение и паровую. Все здесь интересовало Павлыча. Но когда мы вышли на волю, он сказал:
— Совершенно оглох, ничего не слышу. Как они работают, особенно в ткацком цехе?
Прошли лесопильным отделением около плотины, заглянули в построенный в 1894 году клуб, где была открыта первая библиотека-читальня.
На следующий день мы ездили в город, посетили краеведческий музей — церковь Ильи Пророка и Иоанна Предтечи. Семен Павлович очень заинтересовался старинной живописью на стенах и архитектурой.
День стоял очень жаркий, и мы порядком устали. Были рады вернуться в парк. После отдыха попросил Семена Павловича прочитать хотя бы один рассказ «С новостями пришел», но он отказался, говоря, что плохо читает, и попросил меня. К вечеру Подъячевы заторопились на пристань. Ему хотелось застать в Нижнем какого-то приятеля. Проводили их на пароход около 12 ночи. Семен Павлович обещал приехать ко мне на будущее лето и сдержал свое слово.
Это были мои последние встречи с писателем. В 1934 году я получил из Москвы от Анатолия Семеновича, который в то время заведовал Московским Домом крестьянина, телеграмму о смерти писателя. Сын просил проводить друга в последний путь.
Гроб с покойником, обставленный цветами и венками, был установлен в здании Союза писателей, где толпился народ. Отсюда похоронная процессия — десятки открытых легковых машин — двинулась к крематорию.
Урна с прахом Семена Павловича была увезена в Обольяново и поставлена рядом с могилой его родителей.
Тяжелы были для меня проводы писателя в последний путь.
С тех пор прошло двадцать лет, а передо мной проносится вся его тяжкая жизнь.
В. Г. Короленко называл Подъячева оригинальным писателем-реалистом, большим знатоком русского народного языка, мастером рассказа из народной жизни. Таким он и был — писатель с ярким и сильным талантом, но в то же время искалеченный суровой, царской действительностью.
Горький тоже называл С. П. Подъячева правдивым и бесстрашным другом людей, вполне достойным, чтобы его читали вдумчиво и много. В своих письмах Алексей Максимович постоянно напоминал о необходимости написать биографию этого русского писателя, она интересна и очень нужна для молодежи, идущей на смену старикам.
ПОЕЗДКА К ДРОЖЖИНУ
Я с детства знал и любил стихи Кольцова, Никитина, Сурикова и с глубоким уважением, словно к какой-нибудь святыне, относился к их светлой памяти. Они были близки и понятны простому народу. В 900-х годах я узнал еще одного поэта Спиридона Дмитриевича Дрожжина, последнего из этой плеяды, талантливого певца народного горя. Потом мне стало известно, что он жив и крестьянствует в своей родной деревне Низовке, не порывая связей с литературой. Его стихи печатались в разных журналах: «Детское чтение», «Южная Россия», «Север» и др. С его стихами мне было радостней жить, потому что я знал, вместе со мной живет на земле дорогой для меня человек.
В 1915 году я прочитал вслух детям небольшую биографию Спиридона Дмитриевича. Дочь обратилась ко мне: