Наследники

— Встаньте, встаньте, Зеленцов. Зачем все это? Зачем? Ну что вы говорите такое? Неужели я дала вам какой-то повод? Ну встаньте, сейчас же встаньте. Вы просто выпили лишку, успокойтесь.

Зеленцов сел рядом. У Нины прошел испуг, она усмехнулась:

— Видите, что выдумали, старый проказник. Вот и верь после этого в вашу бескорыстную дружбу.

— Я ведь серьезно, вполне серьезно, Нина Сергеевна.

— Да что вы, Зеленцов. Разве можно о таком… нам с вами… говорить всерьез?

Зеленцов поднялся с дивана, глухо попросил:

— Подождите, пожалуйста, десять минут. — И, не дожидаясь ответа, ринулся из комнаты.

Нина проводила его удивленным взглядом и, встав с дивана, поспешно вышла в прихожую, надела пальто.

Вернувшийся Зеленцов проговорил с укоризной:

— Я же просил подождать. Зайдемте в комнату. — И, взяв Нину за руку, увлек ее за собой. Под мышкой у него было что-то завернутое в парусину. Он торопливо стал распаковывать сверток и скоро извлек тяжелую металлическую шкатулку. Ринулся к серванту и, найдя ключи, трясущимися руками открыл ее. Блеснуло золото, серьги, браслеты, камни. Взяв шкатулку в обе руки, Зеленцов подошел к Нине:

— Это все ваше, Нина Сергеевна. Все, до единого камушка. Здесь много.

Нина, прижав к груди руки, боязливо пятилась от него, словно отбиваясь от наваждения:

— Зачем это вы, зачем? Не нужно мне ничего. Ничего не нужно.

Зеленцов, рывком поставив на диван шкатулку, ринулся к кровати, разбросал ее убранство, полез правой рукой куда-то глубоко под матрац и достал пакет. Нервно разорвал его и бросил на диван сберегательные книжки. Они сероватым веером разлетелись по мягкой бархатистой обивке.

— И это все будет ваше. Здесь, — он указал на книжки и шкатулку, — почти миллион. Поймите, без малого миллион.

Морозова, удивленная, ошарашенная, со страхом и жалостью смотрела на Зеленцова и не могла унять нервную дрожь. Она присела на край дивана и глухо попросила:

— Дайте мне стакан воды. — Отпив два-три глотка, не глядя на Зеленцова, сухо заговорила: — Вы извините меня, Юрий Яковлевич, я, видимо, по глупости дала вам какой-то повод для ошибочных предположений. Прошу извинить меня за это. Но поймите: ничего у нас с вами не выйдет. Ничего. Я не люблю вас. А богатство? Оно мне не нужно. Вы меня даже перепугали им. Не в сберкнижках и золотых браслетах счастье.

— Да поймите вы, глупая. Я уже на склоне лет… А вы… вы молодая, безбедно жить будете.

Морозова метнула на Зеленцова гневный взгляд:

— Купить меня собрались? Вы неудачно сделали свой выбор, Зеленцов. Извините, мне пора. — Нина Сергеевна поднялась и направилась к выходу.

Зеленцов опередил ее, встал в дверях и просяще, заискивающе взмолился:

— Нина Сергеевна, погодите еще минуту, выслушайте меня. Поймите, ведь погибну я, погибну. Все прахом пойдет. Ну подумайте, умоляю вас. — Он снова поймал ее руки, прижался к ним мокрыми, скользкими губами.

Нина Сергеевна брезгливо отстранилась от него и торопливо пошла к двери. Перед тем как открыть ее, сухо и непримиримо попросила:

— И давайте забудем об этом разговоре, Юрий Яковлевич. И никогда, слышите, никогда не возобновляйте его. И вам и мне будет стыдно, если о нем будут знать люди.

— Нет, нет и нет, Нина Сергеевна, я не отступлюсь от вас, я буду надеяться. Я буду ждать и надеяться.

— Я все сказала, Зеленцов. Прощайте.

Нина захлопнула дверь, и скоро на лестнице застучали ее торопливые шаги.

Зеленцов медленно, шаркая ногами, добрел до дивана. Он долго сидел сгорбившийся, убитый случившимся. Потом потянулся к шкатулке, открыл ее. Желтоватыми бликами сверкнули золотые браслеты, искрились цветами радуги бриллиантовые колье, таинственной зеленью мерцали изумруды. Зеленцов с тяжелым вздохом собрал с дивана сберкнижки, водворил их вновь туда же, под матрац, и, поднявшись на чердак, упрятал в старый тайничок шкатулку. Вернувшись в комнату, налил полный фужер вина и выпил его залпом без роздыха.

— Что ж, Зеленцов, поздравляю тебя с полным провалом, — саркастически усмехнувшись, проговорил он.

И такая жалость к себе, такое острое гнетущее чувство невозвратно ушедшей надежды поднялось у него в душе, что он застонал от боли.

Он понимал, что не мог внушить Нине Сергеевне особых чувств. И не очень на это рассчитывал. Но ее равнодушие к благам, что предложил, никак не укладывалось в его сознании, казалось чудовищным и необъяснимым.

«Ну нет, не может этого быть. Не может, — думал он, мечась по комнате. — Чтобы женщина отказалась от такого? Чепуха. Одумается, поймет. И мы еще поглядим, посмотрим».

Он был настойчив и деятелен в своих попытках склонить Нину Сергеевну на союз с ним. По-прежнему ухаживал за ней, пытался дарить теперь уже баснословно дорогие подарки. Но все было тщетно. Подарков у него не брали, встреч избегали, а когда его настойчивые знаки внимания превратились в назойливость, то и дружески-товарищеские отношения были решительно прерваны.

И все же Зеленцов не терял надежды, все еще уверял себя, что рано или поздно Морозова одумается и придет к нему. Так шло время. С момента их памятного разговора минуло не месяц и не два, а целых три года. А он все ждал и надеялся. Наконец этим надеждам был нанесен сокрушительный удар. Под Новый год Галя — профгрупорг их отдела — положила перед Зеленцовым подписной лист.

— С вас, Юрий Яковлевич, десятка. На свадебный подарок от коллектива.

— Это для кого же?

— Нина Морозова сочетается законным браком с Володей Чугуевым.

Зеленцов вздрогнул, побледнел. С трудом сохраняя спокойствие, проговорил:

— Вот как! А я и не знал.

Он достал десятку, аккуратно расписался в списке и задумался. Чугуев. Вот, значит, кого выбрала Нина Сергеевна. Ну что ж. Парень как парень. Не чета нам, старикам. Конечно, с милым рай и в шалаше. Но посмотрим, как вы, Нина Сергеевна, будете жить на триста рэ в месяц.

Зеленцов поднялся, подошел к столу Морозовой:

— Поздравляю вас, Нина Сергеевна.

Нина подняла глаза от бумаг и со своей — той, прежней — добродушной улыбкой ответила:

— Спасибо.

И снова углубилась в дела.

Вот теперь Юрий Яковлевич окончательно уразумел, что все его мысли и планы были химерой, что надеяться ему не на что. Он с трудом дошел до своего стола, долго сидел униженный и опустошенный, без единой мысли в голове, не зная куда идти, куда себя деть.

Ночью Зеленцов был ошеломлен острой, пронзительной болью в сердце, и четверть часа, которые понадобились «неотложке», чтобы приехать за ним, показались Зеленцову мучительной вечностью. В эти минуты он вдруг с поразившей все его сознание ясностью понял, что жизнь прошла, что он не нужный никому старик и должен, видимо, скоро умереть.

Жизненный стержень Юрия Яковлевича был сломлен.

Пошли больницы, врачи, лекарства, процедуры. И вновь врачи — профессора, светила медицины. И тот же участливый, но беспощадный итог:

— Будем трезво смотреть на вещи, Юрий Яковлевич. У вас хроническая сердечная недостаточность, декомпенсация. Третья степень. А это, знаете ли, очень, очень серьезно. Давний порок сердца, миокардит. Не берегли, износили свой двигатель. Предельно износили.

— Все думал: еще немного, еще годик-два покручусь в своих делах, и шабаш. Жить начну. Я же еще и не жил, профессор. Все хлопоты да хлопоты. Лечите, лечите меня, доктор. Я не пожалею никаких денег.

Старый профессор усмехнулся:

— Если бы от этого зависело жить или не жить человеку. Нет, дорогой, тут и горы золота не помогут.

Юрий Яковлевич беспомощно опустился, обмяк в кресле. Мысли были мрачны как ночь. Значит, жизнь прошла. Как же так? Что он видел в ней? И вдруг Зеленцову захотелось рассказать профессору, как старому другу (у него в жизни никогда не было ни одного друга), рассказать обо всем. О бесконечных мотаниях по городам и весям, о вечном страхе, о постоянных заботах о лишней сотне. Рассказать и спросить: а что же теперь? Скоро, видимо, конец? Куда же пойдут его «кровные»? В руки случайных людей, что окажутся первыми у его смертного ложа? И ради этого он копил всю жизнь?..