Страница 3 из 25
Он видел, что этот ответ меня не удовлетворяет, и добавил:
- Мне нельзя говорить дальше. Помните шагреневую кожу у Бальзака? Так вот, моя шагреневая кожа близится к концу. Это, конечно, аллегория. На самом деле я сам поставил биологические часы всех клеток своего мозга на определенное время. Это время наступит через минуту.
- Вы что, умрете у меня здесь, в кабинете? - невольно вырвалась у меня фраза, о которой я тут же пожалел. - И почему такое решение?
- Нет, - сказал мой незнакомец. - Я просто исчезну. Я исчезну, потому что, как вы поймете из записок Петра Николаевича, я потерял смысл жизни.
И мой собеседник исчез.
Когда я работал над заметками Петра Николаевича, то логика описываемых событий казалась настолько убедительной, что не оставляла каких-либо сомнений в их реальности. Но после, спустя некоторое время, перечитывая написанное, я не мог отделаться от мысли, что стал жертвой какой-то мистификации.
Может, вся история с записками Петра Николаевича была результатом какого-то внушения, а может быть, и самовнушения или просто результатом временного помешательства?
Естественно, что последние соображения не очень меня радовали. Я часами перелистывал написанные мной страницы, в памяти возникали многие полузабытые события полувековой давности - двадцатых, начала тридцатых годов. Я искал, но не находил какие-либо случаи в своей жизни, хоть в какой-то мере похожие на те, что описывались в рукописи. В конце концов у меня появилось непреодолимое желание убедиться в реальной возможности хотя бы одного из множества необычных событий, которыми так богата рукопись. Я даже поехал в Воронеж, где, если верить рукописи, в тридцатых годах произошло много странного. Прошедшая война полностью уничтожила поселки, названия которых я выписал в свою записную книжку. Люди, свидетели тех времен, видимо, тоже исчезли. В погожий день я решил присесть на берегу, как мне его назвали, Щучьего озера, подле одного очень дряхлого старичка, который демонстрировал мне свою небогатую добычу. Он осведомился о моей профессии. Завязался разговор.
- Значит, вы человек ученый и в рыбах толк знаете?
- Да, - сказал я, строение рыб также было предметом моих научных занятий.
- А скажи, пожалуйста, ученый человек, - перешел он почему-то на "ты", почему вот эта рыба называется шелешпер, а? Откуда такое название? Ерш - это понятно, он колючий, он ершится, а шелешпер?
Старик посмотрел на меня почти умоляющими слезящимися глазами. Я вспомнил одно место из своей пресловутой повести и в свою очередь спросил:
- А вы не Кузьма ли Кучеров, который работал в ближайшем колхозе конюхом?
- Батюшки, да как ты меня признал?.. Чай, из здешних?
- Нет, - ответил я. - Я дальний родственник Петра Николаевича Андреева и мальчишкой до войны бывал у него на даче.
- Как же, как же, Петр Николаевич. Это, как бы сказать, человек редких кровей, да... Прямо душа человек! А вот работница у него была, Матвевна, чистый злыдень. Ей слово, а она десять, божье наказание, а не баба.
- Вы, кажется, везли того инженера со станции, который упал в лужу...
- Ты и это помнишь?! - воскликнул старик и добавил увядшим голосом: Вез-то вез, но там одна закавыка вышла. Он, видишь ли, угодил в Пухтинскую лужу. И все видели, как он скрылся под водой - утоп, но никто не видел, как он оттуда выскочил. Он потом догнал моего мерина и рассказывал разные сказки. Тоже, кабудь, ученый, - добавил дед, - но несурьезный человек...
Этот случай тоже, правда несколько иначе, описал в "моей" повести.
- А что с Орловкой? - спросил я.
- С Орловкой? - Дед посмотрел на меня подозрительно. - С Орловкой-то... Смело начисто в эту войну.
- А раньше с Орловкой не случалось каких-либо историй?
- Чевой-то? - переспросил дед тревожно.
- Ну, каких-либо разговоров не было про странные случаи с Орловкой?
- Да язык, он ведь без костей. Если всякий брех слушать... - Дед что-то буркнул и исчез в кустах.
Мне стало ясно, что факты, изложенные в повести, действительно не лишены основания. Вспомнилось также, что профессор Андреев, который прежде так активно поддерживал работы по созданию искусственной механической почки и сердца в своем институте, в последние годы, а именно в конце тридцатых годов, круто изменил свои научные изыскания. Он отнюдь не препятствовал этим старым работам. Но его интересы стали ближе к проблемам геронтологии.
"Что же, - думал я, - может быть, действительно опубликовать эту рукопись?.."
В ОДНОМ КУПЕ
Вторые сутки идет на восток поезд дальнего следования.
За двое длинных суток пассажиры узнали друг о друге, казалось бы, все мельчайшие подробности. Определились привычки, характеры.
Желчный, всем недовольный пожилой доктор непрерывно пикируется с журналистом, похожим на хорошо обритого располневшего медвежонка.
Приемы их словесной дуэли изучены до деталей и становятся утомительными. Молчаливый инженер и старающаяся казаться очень взрослой Валечка, начинающий биолог - вот и все население 11-го купе поезда Москва - Владивосток. Иногда из соседнего купе заходит Иван Алексеевич. У него, как он объяснил, возникла психологическая несовместимость со своими соседями по купе. Бывает такое.
Дорожная скука прогрессирует быстрыми темпами. Пробуются все новые и новые способы убивать время.
Инженер и доктор часами играют в шахматы, партии неизменно заканчиваются победой доктора. И он, иронически блестя очками, делает нелестные замечания о последних ходах противника.
Впрочем, все старания доктора вывести инженера из благодушного состояния оказываются тщетными.
Инженер очень уютно устроился в уголке купе и, скрестив короткие ручки на округлом животике, почти материально излучает умиротворение.
Дело в том, что поездка инженера сложилась на редкость удачно. У него "в кармане", как, не скрывая зависти, говорит доктор, лежат "солидные фонды", и он "добренький" возвращается на свое строительство. А доктору обещали в Москве "во!" (доктор во все купе разводит руками, чтобы показать внушительные размеры обещания), а дали "во!" (доктор пальцами правой руки изображает известную комбинацию).
Доктор все это говорил с таким раздражением, так ругал себя за то, что не полетел самолетом, с таким недовольным видом осматривал купе и своих спутников, что все невольно чувствовали себя в какой-то мере виноватыми в его злоключениях, во всяком случае, в том, что доктору скучно в этой компании, что они, спутники, в чем-то оказались не на высоте. Росло и некое чувство протеста, возмущения подобной бесцеремонностью. И вот звучит нарочито проникновенный баритон журналиста:
- Доктор, вы ничего не понимаете в природе скуки, наоборот, поехав поездом, вы просто спасли себя от скуки!
Ожидая подвоха, доктор насторожился.
- Я только приведу высказывание знаменитого Делакруа, - продолжает журналист. - 27 августа 1854 года Делакруа записал в своем дневнике:
"Когда люди достигнут наконец того, что пассажиры, удобно разместившись в жерле пушки, будут затем вылетать из нее со скоростью пули по всевозможным направлениям, тогда будет признано, что цивилизация далеко шагнула вперед. Мы приближаемся к тому счастливому времени, которое упразднит пространство, но не сможет упразднить скуку, так как необходимость заполнить время будет все возрастать в связи с тем, что различные передвижения и переезды уже не будут занимать так много времени". Видите, доктор, Делакруа говорит, что вы не правы!
- Делакруа - это, наверно, тоже журналист какой-нибудь, - парирует доктор нападение.
- Как не стыдно, Виктор Николаевич, - укоряет Валя. - Это один из последних гениальных художников-романтиков.
- Я и говорю, - огрызается доктор, - не то журналист, не то этот самый... как его... романтик. Впрочем, я, кажется, видел одну его картину недорисованную лошадь. Сразу видно - романтик. Таких лошадей не бывает. И они, как змеи, не извиваются. Уж мне поверьте, старому ветеринару.