Господа Магильеры

- И тебе привет, Хайнц.

Голос у моего приятеля Хайнца очень звучный и уверенный, совсем не докторский. Что никогда не мешало нам мило болтать в те краткие минуты, когда мы оба находили свободное время. Кажется, у него этого времени было еще меньше, чем у меня. А ведь и я, надо думать, не самый последний в Берлине человек…

- Как житье, старик?

Вот уж и старик. Хотя отражение в зеркале смотровой неумолимо – старик. Глаза, разве что, выглядят еще ничего, но в них столько затаенного испуга, что и они не молодят.

- Житье терпимое, Хайнц, - ответил я в трубку, - Вожусь с пациентами, как обычно.

- Все гонорея да сифилис?

- На праздники я оставляю герпес.

Он довольно засмеялся. Здоровый, хорошо питающийся человек с хорошим чувством юмора. Такой не страдает от нервических приступов и не глядит тревожно в зеркало, следя за собственными глазами.

- Слушай, Фридрих, - голос его очень быстро стал серьезным, - Тут вот какое дело… Ты свободен этим вечером?

- Вероятно, - сказал осторожно я. Сразу понимая, что на вечере можно ставить крест. И на ужине с доктором Борлиндером, и на театральной ложе, на которую у меня абонемент. Не услышать мне сегодня «Аиды», не услышать, как Радамес в первом действии поет: «Ах, если б я был избран... И мой вещий сон сбылся бы!..»

Но людям вроде Хайнца не отказывают.

- Хотелось бы тебя увидеть, старик. Сможешь нанести визит? Я бы подъехал к тебе, но сам понимаешь…

Хайнц не закончил фразы, но я и так, конечно, все понял. Все верно. Если бы он вздумал подъехать ко мне на квартиру, которая отчасти и моя клиника, все полицейские квартала замерли бы по стойке «смирно», как фонари. Ни к чему такое внимание практикующему врачу, на чьей двери висит скромная табличка «проф. Фриц Фридрих Вервандер. Мужские и венерические болезни. Прием с десяти часов».

- Буду у тебя через час, - кратко сказал я в трубку.

- Идет.

* * *

У Хайнца я был через сорок минут. Точнее, у его порога. Организация, в которой служил мой старый друг, была слишком солидной, чтоб пускать к нему людей без разбора, так что мне пришлось показать охраннику документы и ждать несколько минут, пока он впишет мою фамилию в журнал. Строго у них тут. Оно и понятно. Времена не простые…

Хайнц совершенно не изменился, все тот же румяный и широкоплечий крепыш. Меня он поприветствовал совершенно искренне, щедро размяв в объятьях плечи и спину. Хайнц – не тот человек, что забывает старых друзей, что редкость в наше время. Поэтому время от времени я позволяю себе снять телефонную трубку и позвать его. Зная, что старина Хайнц всегда поможет «проф. Фрицу Фридриху Вервандеру». Разговор, видимо, намечался серьезный, потому что Хайнц долго усаживал меня в кресло, беспричинно смеялся и даже изъявил желание послать человека за шнапсом, чтоб отметить встречу.

- Прекрасный шнапс, - утверждал он, - Сорок градусов! Лечит все душевные недуги с одной рюмки!

- Во-первых, шнапс должен быть не сорок градусов, а сорок два, - наставительно сказал я, чувствуя себя совершеннейшей развалиной рядом с этим пышущим здоровьем медведем, - А во-вторых, давай обойдемся без прелюдий. Мы с тобой старые приятели и можем не пудрить друг другу мозги, так?

- Ладно, - Хайнц посерьезнел мгновенно, как врач, которому надо объявить пациенту диагноз, - Дело тут вот в чем. Пришла тут на тебя одна бумажка. Бумажек на тебя приходит немало, сам понимаешь, каждый месяц с десяток набирается. Ты никогда не думал эмигрировать, Фридрих? – вопрос был внезапный, я почувствовал, как напрягаюсь, - Поехал бы в Париж, в Ниццу, в Барселону… В Москву, наконец. Не хмурься, у большевиков магильеры нынче в большом почете, не то, что у нас. Благодарности от нашей Отчизны не больше, чем у полковой шлюхи! А ты с твоей головой… Господи, да ты бы мог получить кафедру в любом университете на выбор! Ты же гений, Фридрих! Ты основа хирургической трансплантологии! Титан!

- Благодарю, - сказал я с тщательно выдержанным прохладным достоинством, - Предпочитаю Берлин. Германский воздух достаточно полезен для моего здоровья, а вот французский климат не по мне. Насколько помню, там отчаянно большое содержание свинца в атмосфере.

- Ну конечно, лучше играть в оскорбленную добродетель. Мучиться собственной бесполезностью и лечить богатых сифилитиков, - язвительно сказал Хайнц, - А по ночам на кухне проводить опыты.

- Не говори глупостей, у меня есть операционная, к тому же…

- Скоро ты можешь сменить ее на уютное помещение в подвале, быть может, даже нашего здания. Но не думаю, что тебе позволят оперировать. Ты не хуже меня знаешь, что всякие магильерские фокусы в республике объявлены вне закона. И сам же наживаешь себе врагов. Зачем?

Я пожал плечами и сделал вид, что смотрю в окно. За стеклом мела метель, выбравшаяся на улицы только с темнотой, мела нетерпеливо и зло, настигая одиноких прохожих.

- Вы ведь все равно меня не расстреляете, верно, Хайнц? Ну отправите куда-нибудь с глаз долой, в ту же Францию. Но не расстреляете. У вас же тут собрался чертов орден тайных магильеров! Или в наше время и ворон ворону глаз выклюет?

Хайнц нахмурился.

- Между прочим, - отчетливо сказал он, - С некоторыми пришлось так и поступить. Слишком упрямы или слишком негибки, пережитки дрянной эпохи. Опора кайзера, синие мундиры, клятвы… Словом, те еще опилки в головах. Некоторых пришлось… Ты понимаешь.

- Не понимаю.

Опять я грублю там, где этого можно было бы избежать. Издергался за последнее время, хоть в санаторий ложись. Но Хайнц не разозлился, остался терпелив и спокоен.

- Мы не можем сейчас позволить себе слабости, Фридрих. После революции нас всех втоптали в грязь, и так глубоко, что лучше бы поменьше шевелиться.

- Как бактерии, - вставил я, - Которые пытаются не привлекать к себе внимания иммунной системы до тех пор, пока не захватят весь организм.

- Мы не собираемся ничего захватывать. Мы – старая магильерская гвардия, а не какие-нибудь революционеры-бомбисты. У нас в груди – горячее, бьющееся сердце.

- Извини, но я думал тебе известно, что анатомически сердце магильера ровно никак не отличается от сердца обыкновенного человека.

- Когда я был лебенсмейстером, то тоже так считал.

- А сейчас ты кто?

- Сам уже не знаю, - признался Хейнц, тоже делая вид, что его необычайно интересует вьюга за окном, - Сейчас, наверно, даже язву желудка не зарубцую. Отвык. Но вот на счет сердца… У нас, магильеров, эта мышца отчего-то ноет до сих пор.

- Тоска по старым временам, - определил я кратко, - Вот и весь диагноз. А если быть откровенным, отчаянное желание вознестись выше прочих, сделаться особенным и привилегированными. Вот и весь секрет вашей сердечной болезни.

- Так у тебя, значит, не магильерское сердце? Ничего не томит? Не ноет?

- Нет, видимо мне досталось вполне человеческое.

- Наши сердца зовут нас вперед, - произнес Хейнц. Прозвучало немного выспренно, но здесь, в роскошном кабинете, отчего-то вполне естественно.

- Пусть так. Значит, собираетесь выиграть выборы?

- Не сразу, но выиграем, - заверил Хейнц, - У нас надежная база и лучшие люди. Магильеры вернутся в Германию, Фридрих, вернутся не как пощаженные псы, которых милосердно пускают обратно в дом, а на правах ее достойных слуг.

- Слуги, вернувшись в дом умершего хозяина, обычно сами становятся хозяевами.

Хайнц пригладил волосы, жест, выдающий не нервное напряжение, а легкую досаду. Он никогда не злился и не нервничал, для него все стало ясно еще много лет назад, когда он носил другую фамилию, а вместо отлично отделанного кабинета служила затопленная жидкой грязью землянка.

Я даже позавидовал этой его воображению. Он видел будущее Германии и свое собственное удивительно ясно и четко. Мне же оно представлялось месивом из костей на рентгеновском снимке. Такое бывает, когда пуля раздробит сустав или осколок снаряда вонзится в грудную клетку.