Страница 13 из 34
Впервые за многие годы Люси уходила из дома, не прибравшись предварительно в квартире, и это — о ужас! — в десять часов утра. Окна она не стала закрывать. Легкий ветерок шевелил гардины, раздувая их, словно паруса в открытом море.
Звонок из комиссариата застал старшего инспектора Люка дома. Дежурный доложил ему о неожиданной посетительнице. Через полчаса Люка уже был на Набережной Орфевр. С десяток журналистов томились в ожидании новостей в длинном коридоре Управления криминальной полиции. А уже к обеду дневные выпуски газет сообщили читателям новую порцию свежей информации.
Мадемуазель Люси Бойсвин узнала на фотографии своего любовника, который выдавал себя за швейцарского коммивояжера. После обеда старший инспектор Люка намеревается отвезти молодую женщину в отель Кастильоне, чтобы свидетельница опознала личные вещи пропавшего финансиста. Господин Мюллер не покидает свои апартаменты, но в холле гостиницы был замечен один из самых известных парижских адвокатов. Он направлялся в его номер. Адвокат от общения с прессой уклонился. Мадемуазель Дора, устроившая вчера утром скандал, тоже не появляется на публике. Ее телефон недоступен, а посетителям сообщают, что мадемуазель Дора никого не принимает.
Ночь Мышь провел в отделении возле Гранд-опера. Логно по-прежнему отсутствовал. Мышь решил действовать напролом и спросил у знакомого сержанта, куда пропал Зануда. Тот не стал скрытничать.
— Так он же в отпуске. Да, еще со вчерашнего дня. Собирается вместе с семьей на отдых к морю. Может, уже и уехали.
Утром следующего дня Мышь вознамерился съездить на бега, исключительно ради того, чтобы лично убедиться в том, что его бумажник по- прежнему лежит на своем законном месте под задним сидением старенького автобуса. Но, ознакомившись с сообщениями, появившимися в дневных выпусках газет, передумал и отказался от поездки на ипподром. До трех часов дня он бесцельно шлялся по раскаленному асфальту пустынных парижских улиц, напряженно прикидывая в уме, что делать дальше.
Он, человек, никогда не имевший за душой лишнего франка, вдруг почувствовал страшную скаредность. Мысль о том, что богатство, поступившее на хранение в отдел находок, может уплыть в другие руки, была нестерпима. Нет уж, дудки! Он сделает все от него зависящее, чтобы деньги достались ему и только ему. В конце концов, это его законная собственность. Старик настолько разволновался, что даже не заметил, как стал разговаривать вслух.
— До чего же безобразно устроен это мир, — бормотал он, медленно продвигаясь по тротуару и подволакивая левую ногу. — Никакой справедливости нет!
И что прикажете ему делать? Мышь не сомневался, что молодая женщина наверняка сообщила полиции о том, что к ней поочередно наведались Логно и какой-то бродяга, и оба предъявляли ей одинаковые фотографии.
Вот будет сюрпризик для Зануды, развеселился старик. Впрочем, инспектор Логно наверняка уже греет свои кости где-то на взморье. Старик даже приготовился лично наведаться на площадь Константин-Пекер, чтобы убедиться в том, что так оно и есть, но снова передумал. Уж слишком далеко тащиться по такой жаре. Вместо этого он направился к Вандомской площади и некоторое время ненавязчиво ошивался возле отеля. Но вот план в его голове созрел окончательно, и он с решительным видом повернул на себя створки вращающейся двери.
— Мне надо срочно переговорить со старшим инспектором! — отбился он от швейцара, попытавшегося вытолкать его обратно на улицу.
Это же он повторил и инспектору, подошедшему на шум. Тот выслушал и пропустил его в холл, где было полно журналистов. Конечно, поначалу Мышь очень оробел. А если честно, то он просто боялся. Может быть, поэтому немедленно напустил на себя шутовской вид и принялся изо всех сил веселить публику.
— Обычно я квартирую либо в Гранд-опера, либо в Большом дворце, — объявил он с важным видом под дружный хохот зрителей. — В подвале, конечно, — добавил он, переждав, пока хохот стихнет. — То есть я хочу сказать, в цокольном этаже. А еще у меня есть один заклятый враг, инспектор Логно. Я ему даже кличку придумал — инспектор Зануда. Так вот, в среду… нет, в четверг, я зашел в бар на улице Вашингтон. Я, знаете ли, предпочитаю вращаться в самых лучших парижских кварталах… Итак, я зашел в бар и там нашел фотографию женщины, в которую невозможно не влюбиться. И я влюбился!
Он продолжал нести всякий вздор, энергично размахивал руками, время от времени вытирая рукавом струившийся по лбу пот, а сам, между тем, не сводил глаз с двери, за которой вели неспешную беседу старший инспектор Люка и Люси Бойсвин.
Именно в разгар всеобщего веселья, вызванного появлением бродяги, Люка распахнул дверь и сурово попенял журналистам на недопустимость подобного поведения с учетом всех обстоятельств ведущегося следствия. И тут же заскрипели перья десятков авторучек. Репортеры слово в слово записали реплику старшего инспектора: «Господа, вам не кажется, что ваше веселье не вполне уместно? Возможно, человека, поисками которого мы занимаемся, уже нет в живых». Разумеется, все без исключения обратили внимание на слово возможно. Журналисты подчеркнули слово, а старик, услышав его, моментально помрачнел и перестал ломать комедию.
Черт-черт-черт, думал он лихорадочно. Что это означает? Возможно! Значит, существует и другая возможность, что тот покойничек из машины все еще жив? Неужели он так непростительно ошибся? Не отличить покойника от живого человека. Это уже никуда не годится. Нет и еще раз нет! Он не мог так опростоволоситься. Тот человек в машине, он точно был мертв. А вдруг он сейчас сидит себе живехонький как ни в чем не бывало за дверями своего номера и беседует с инспектором Люка? А его, Мышь, сейчас приведут, поставят перед ним, он внимательно посмотрит на бездомного и скажет:
— Да, это тот самый бродяга, который украл мой бумажник!
Вот будет фокус!
— Давай же, Мышь! — подначивали его журналисты. — Продолжай свои сказки, только не очень громко. Что ты там плел про этого инспектора Зануду?
Но старик уже полностью потерял нить повествования, да и настроение валять дурака исчезло.
— А вы никогда не задавались вопросом, почему любовник проводит с вами всего лишь три или четыре дня в месяц?
— Но у него же профессия такая. Он — коммивояжер, постоянно в разъездах по всей стране.
— И эти его объяснения вас вполне устроили?
Старший инспектор Люка старался вести допрос мягко, почти по- дружески. Задавал вопросы с отсутствующим выражением лица, будто его это вовсе и не интересует. Он восседал за массивным письменным столом в стиле эпохи Наполеона и рассеянно поглядывал в окно. Окна гостиной в номере Лоёма выходили на Вандомскую площадь и на улицу Де ла Паикс.
Люси Бойсвин сидела напротив, неудобно пристроившись на самом краешке кресла. На фоне утонченной роскоши, царившей в номере финансиста, она в своем платьице в стиле матроски смотрелась немного простовато и даже несколько вульгарно. Общее впечатление портило и жалостливо-униженное выражение лица, которое обычно бывает у просителей.
— То есть никаких подозрений подобные объяснения у вас никогда не вызывали?
— Нет! — твердо ответила молодая женщина и добавила, тряхнув головой: — Конечно, я догадывалась, что у него где-то есть семья, жена и все остальное. Правда, он не носил обручального кольца. Сказал, что протестанты не носят обручальных колец. Жаль, что он не сказал мне всей правды о себе. Думаю, я имела на это право.
— Вы так полагаете?
— Сама не знаю. Но, наверное, все же имела. К тому же, я замечала кучу мелочей, которые немного удивляли. Например, он не очень любил гулять вместе со мной и сыном. И всегда выбирал для таких вылазок в город самые оживленные места, популярные среди простых людей. Я объясняла это его вкусовыми пристрастиями. Например, он всегда предпочитал маленькие кинотеатры где-нибудь на окраине. Мы часто ходили в луна-парк или в зоопарк. Ездили в Версаль, не пропускали ни одной выставки в тамошнем выставочном центре Порт-де-Версаль.