Страница 21 из 24
“Прислушивайтесь к собственному сердцу, боритесь за неотъемлемое право на образование и приобретении профессии”, – говорит он им, и они чувствуют правоту его слов.
Здравствуй, Наоми,
Я продолжал нашу беседу и после твоего отъезда. Ты воистину мой душевный собеседник. Думаю, ничего в этом плохого, что я беседую с тобой в твое отсутствие.
Я размышлял над сложностями, которые возникли у тебя в работе над большим твоим повествованием. Ты сказала: “Получился у меня философский трактат вместо описания любви”.
Не знаю, что ты написала, но истина в том, что всякая проблема любви в литературе и есть социологическая и философская проблема.
Тема любви вечна. Тяга двух людей к единению души и тела сексуально заложена во все живое. И в то же время – в человеческом обществе – с момента возникновения семьи – любовь стала основой этой простейшей ячейки, на которой и основано это общество. Два человека со своими потомками – и есть эта первоначальная ячейка.
Поэтому в любовной лирике и рассказах о любви, в переживаниях, с которыми сталкиваются влюбленные друг в друга мужчина и женщина в своих попытках наладить связь, в препятствиях, возникающих на этом пути – как в зеркале, отражаются отношения в обществе. Потому тема любви возвращается из поколения в поколение, в поэзии и прозе, в связи с новыми понятиями в новых общественных условиях. Это никогда не стареет, ибо по-новому воспринимается в сменяющих друг друга общественных формациях. И это можно увидеть на примере твоего повествования.
Дилемма Беллы, Эдит и доктора Ласкера – это не только проблема любви, но и общественно идеологическая проблема.
Двадцатые и тридцатые годы двадцатого века создали новый подход к проблемам любви. Отсутствие жилья, финансовое положение, ведущее к нищете, бесконечные кризисы, которые не давали возможности создать прочную семью, защищенную от повторяющихся кризисов и обладающую возможностью продолжения рода – всё это вместе породило идеологию нужды в любовном удовлетворении, подобном преодолению голода и жажды, удовлетворении мимолетном, без всякой ответственности перед будущим. Это – фон.
Но тоска по цельности и гармонии осталась в сердце человека. Отсюда – непрекращающаяся жажда души по стихам, посвященным чистой любви к женщине, к матери, верности, тайнам души. Это постоянные мотивы поэзии из поколения в поколение, наряду с животными страстями. В данном случае я имею в виду отдельного индивида.
Но есть еще фон общественный. Из него и проистекает проблема твоего героя, доктора Ласкера, в его отношениях с двумя женщинами. Он – человек небогатый, добившийся общественного и экономического статуса благодаря поддержке богатого и щедрого человека. Дочь его для доктора Ласкера символ высшего общества, куда он стремится. Кто знает, как он бы повел себя, добившись не только академической степени, но и богатства и общественного статуса, который мечтал заполучить? Не забыл бы он тогда о сионизме и желании репатриироваться?
Белла – реальная его подруга-еврейка. С ней связана его судьба. Она – символ Движения, с которым он связан, будучи евреем. С Беллой у него земная связь, явно не отличающаяся избытком той изысканной культуры, проистекающей из богатства.
Не то – Эдит. Она – символ чистейшей женской красоты, представительница той буржуазной культуры, к которой, вопреки ему самому, тайно тянется сердце Ласкера.
Выбор между двумя женщинами, надежда связать свою судьбу с Эдит, это, по сути, выбор между двумя судьбами. Это – скрытая надежда спастись от еврейской судьбы, то есть от неизбежной пролетаризации, потери возможности войти в мир изысканности и душевной красоты, каким представляется ему мир Эдит, спастись от коротко остриженной, крепкой телом, Беллы, принадлежащей к миру, который требует от нее репатриации.
В этом смысл той внутренней борьбы, любовных страданий и угрызений совести героя в двух частях твоего повествования.
И ничего странного нет в том, что немного философии прокралось в историю любви.
Надо сказать, что социальная проблема заботит и Эдит. И она хотела бы освободиться от уз общества. С одной стороны, ее тянет к здоровому германскому обществу, стоящему на твердой реальной почве, хотя она и осознает его грубость и неотесанность. С другой стороны, она испытывает неприязнь, иногда, до отвращения, к типу еврея, каким представляется ей Ласкер, и в то же время, тянется к нему, ибо он чем-то выделяется из общей среды, и к тому же еврей, как и она. Эдит не чувствует себя ни еврейкой, ни немкой. Она связана с изысканной культурой, в которой воспитывалась, и которую отвергает, ибо сама себя чувствует отвергнутой.
Такой видится мне ситуация, как постороннему наблюдателю. Так я разговаривал с тобой в твоем отсутствии. И мне бы очень хотелось продолжить наш разговор. Может, я в чем-то ошибаюсь, за что прошу прощения.
Хорошо с тобой разговаривать. Ты умеешь слушать и понимать даже то, что скрыто в молчании. Время от времен, в нашем соприсутствии возникает нечто общее для нас обоих, некая равная заинтересованность, именно то, что связывает двух собеседников.
Странно. Хотел здесь завершить письмо и поставить точку, но тут вспомнил, что ведь только вчера мы расстались. А показалось мне, что прошли недели. И беседа эта длится через далекое расстояние. Столько событий произошло.
Вчера у нас был Яков Хазан. Разговор продолжался до трех часов ночи. Бурный спор с нашими левыми оппонентами. Утром я с трудом проснулся и побежал на автобус, чтобы успеть в Гиват Хавиву. Здесь иной мир, новые люди. Курсы. Съезд руководителей строительства в кибуцах. Беседы с людьми о ситуации в кибуцах. И – книги, книги, книги. Проблемы учебы в школах. В моей комнате жалюзи были опущены, было сумрачно и прохладно. Комната была убрана. В классном помещении тоже все сверкало чистотой, все было готово к приему людей. Но вчера, ранним утром, я успел повздорить с какими-то, незнакомыми мне, людьми, и что-то неприятное проскользнуло в душу, мешало, не давало покоя. Не было понятно, отчего это и почему. И тогда я вспомнил тебя, нашу беседу, и горечь улетучилась. Что-то слишком часто в последнее время я сталкиваюсь с людьми, и не знаю по какой причине, и в чем моя вина. Но это пройдет. Может, именно поэтому часы нашей недавней беседы виделись мне отдаленными, и я стремился их приблизить без твоего присутствия.
Ты, вероятнее всего, вернулась домой усталой, насладилась отдыхом, и педагогическая твоя голова наполнилась учебными планами и проблемами обучения. Появились гости, ты приготовила им кофе, и стало весело, и начался беспричинный смех, и ты забыла о своих литературных проблемах. Но не стоит себя укорять за эти часы приятного безделья. Более того, мне это будет приятно, и тебе не помешает.
С благословением,
Израиль,
3.05.53
Гиват Хавива
Здравствуй, Наоми,
готова ли ты приехать сюда в следующую субботу? Я подтверждаю свое приглашение и жду тебя. Приезжай в пятницу и оставайся на субботу.
Сообщи заранее, приедешь ли?
Израиль,
17.05.53
Июнь 1953. Борьба за беспризорных подростков в разгаре.
Собрание членов кибуца открывается скандалом: “Чего вдруг кормить этих детей. Их работа не покрывает расходы на них. Как рабочая сила они ничего не стоят”. Члены кибуца считают, что не настало время для осуществления прекраснодушных идей. Как инструктор Наоми приводит доводы, что включение проблемной молодежи в кибуцы – в высшей степени гуманное действие, но никто серьезно не отнесся к ее словам. Так или иначе, все свободное время она отдает размышлениям, творчеству, изложению своих мыслей на бумаге.