Страница 14 из 24
Наоми не утвердили инструктором, и всё из-за ее наивности.
“Наоми, Наоми!” – крики о помощи посреди ночи неслись из будки Миты Бат-Дори, в большом дворе кибуца. Она бросилась туда – спасать болгарина Иоську, и оказалась в унизительной ситуации. В темноте влюбленный в нее воспитанник с опущенными штанами схватил ее в охапку, пытаясь ее тоже раздеть. На ее крики прибежали два охранника, оказавшиеся поблизости и ворвались в будку, застав ее полуголой. Единогласно было решено – удалить парня из кибуца, но против этого выступила болгарская группа, угрожая коллективно покинуть кибуц. Невозможно было отказаться от такой рабочей силы в период восстановления хозяйства после войны. Иоська признал свою вину, остался в кибуце, но этим история не закончилась.
Наоми подвергают преследованиям. Шабтай Эрез, парень из кибуца Бейт Альфа, который прибыл с группой на учебу в Мишмар Аэмек, распускает слухи о ее доступности, обвиняет ее в том, что она сама соблазнила воспитанника. Она покрывается холодным потом.
В поле, когда они вязали снопы, к ней пристал пастух из кибуца Эйн Харод, приехавший на учебу:
“Ты чего распускаешь руки?!” – Наоми оттолкнула его.
“Ты еще говоришь?! Да ты доступна каждому! У тебя двое детей, а ты в постель впускаешь совсем молодого парня”.
Мысль о том, что жизнь ее кончена, не отпускает её. В каждом углу её подстерегают мужчины. Все перешептывания покрывают крики старшей дочери: “Весь кибуц знает, что ты сделала!” Она про себя думает: “Если весь кибуц знает, значит, это правда?!” Чтобы спастись, она посылает письмо Израилю. Он приглашает ее на конференцию в Тель-Авиве, где собирается прочитать лекцию о поведении молодежи в дни войны. В письме он высоко оценивает её ум. Оппонентом ему должен выступить Милек Гольдштейн-Голан, и потому важно её мнение о диспуте.
На конференции она с удивлением вслушивается в острую критику Израилем ситуации, хотя он выговаривает всё это спокойным уравновешенным голосом. Завершил он выступление выводом: молодежь во время войны должна сдерживать свои страсти.
Доклад Израиля аудитория встретила бурными аплодисментами. Милек явно терпел поражение. Большинство не принимало его компромиссный подход. Он считал, что во время войны молодежь разнуздана, и с этим ничего не поделаешь. Именно на этом оселке строилась дискуссия между Израилем и Милеком.
После того, как все разъехались по кибуцам, она с Израилем вышла на пустынную дождливую улицу. Он сбросил пальто, накрыл её плечи и повел в кафе. Оказалось, что ни у нее, ни у него нет ни гроша. Недалеко от кафе сидел член кибуца Бейт Альфа Куба Рифтин со своей коммунистической компанией. Израиль занял у него денег и заказал кофе и печенье.
“Сердятся на меня. Их выводит из себя мое мировоззрение. Все время меня атакуют”, – сказала Наоми.
“Нет ничего более фальшивого, чем осуждать или восхвалять человека. Наоми, невозможно вторгнуться в человеческую душу. Каждый человек – индивидуальное создание. Ты должна сказать себе, что возможность вникнуть в душу себе подобного ограничена, и просто надо запретить себе пересекать эту границу. Помни, что у каждой снежинки иная форма. Ищи всегда синтез между твоими и противоположными мнениями”.
Неожиданно он меняет тему: “Я очень высоко ценю тебя как личность, Наоми. Но я никогда не свяжу свою жизнь с молодой женщиной. Я ведь на пороге старости”.
Он понижает голос: “Открою тебе секрет. Сейчас я душевно сблизился с Леей Гольдберг. Мы с ней вместе работаем в издательстве “Сифриат Апоалим” – “Библиотеке трудящихся”. Шлионский ее недолюбливает, завидует ей, но я убежден, что она – великая поэтесса”.
Он подает ей руку, они покидают кафе. “Подожди, пока я выйду”, – говорит он ей у входа общежитие. Общежитие содержит религиозная женщина, четко разделяющая мужские и женские номера. Она хорошо знакома Израилю и предлагает последнюю свободную койку. Они прокрадываются внутрь. И тут же засыпают рядом в сумерках. “Не дай Бог, она застукает нас”.
С первыми рассветными лучами они выскочили из тепла на холод. На автобусной станции Израиль поцеловал ее и сказал, что даст водителю свой адрес и вышлет ему деньги за ее поездку. Так принято, ибо известно, что многие ходят без гроша в кармане. Тут же пошли сплетни. Куба Рифтин рассказал, что Израиль одолжил у него деньги, чтобы переспать с молодой женщиной.
Израиль исчез из ее жизни.
Куда ей податься? У Лотшин, в Пардес Каце, трое живут в тесной комнатке. Брат ее мужа Иче, Калман, вернулся из Китая, куда бежал во время войны, и водворился в комнатку с огромным холодильником. Кто мог поверить, что так будет выглядеть жизнь старшей её сестры – “принцессы” их отчего дома.
Кто мог подумать, что однажды и Наоми вынуждена будет устраиваться на ночь в этой комнате, под окном. Хозяин выгнал ее из крохотной комнаты, которую она снимала, соблазнившись более высокой квартирной платой от водителя автобуса.
Лотшин – сильная женщина. Благодарна судьбе за то, что дети, сестры ее и братья спаслись от гибели в Европе. Она является примером того, как можно выжить в невыносимых условиях. “Главное – здоровье”, – повторяет она. Наоми старается облегчить ей жизнь, тянет из кибуца продукты: курятину, кроличье мясо, особенно любимое сестрой, которая не отличает кошерное от трефного. Она смиряется с грехом: так ведут себя члены кибуца, чьи семьи в городе страдают от голода.
Она ищет спасение вне закрытого общества. Часто уезжает в Иерусалим. Она ведь все же уроженка большого города. Дома в Рехавии, их запахи вселяют радость, снимают удушливую петлю с ее шеи. В Иерусалиме она убирает квартиры. Отец ее дочек беспрерывно ищет её. В сильнейшем гневе клянет ее за то, что из-за нее страдают дети. Старшая дочь якобы платит тяжкую цену за ее сумасшествия. Отец детей считает, что она лишена совести и вообще чувств по отношению дочерям.
Комиссия по воспитанию и образованию в кибуце присоединяется к требованию отца – вернуть её в кибуц. Она ставит свои условия: не будет жить под одной крышей с Шиком. Ей предлагают хижину, сооруженную на ветвях эвкалипта.
Она живет между небом и землей. Поднимается и спускается по шаткой лестнице. Одежда, книги, посуда разбросаны по ящикам.
В хижине на крепких ветвистых лапах эвкалипта она уединяется с котенком, которого нашла в большом дворе кибуца. Её отличие от всех порождает по отношению к ней откровенную грубость. Что, в конечном счете, и привело к трагедии на сеновале кибуца Дгания Бет. Она должна отойти в сторону. Она будет себя защищать, не потому, что так воспитывалась и не умеет постоять за себя. Таково правило психологии: защищающий себя всегда будет виноват, даже если он чист и праведен.
Она считает себя потерянной. Общественное мнение настроено против нее. “Смотрите, до чего она довела своих несчастных детей!” – справедливо возмущается Рахель Каценштейн, возглавляющая комиссию по воспитанию и образованию. Нет у Наоми сил, чтобы заниматься нуждами детей. Никто ее не защищает. В столовой отец ее дочерей усаживается рядом с ней, пытаясь показать окружающим, что он владеет ситуацией. Она уходит, под осуждающие взгляды. В кибуце любят жалеть несчастных, особенно, человека со статусом.
“Дети несчастны из-за нее”, – проявляет милосердие Рахель Каценштейн. Все ее открыто обсуждают и осуждают. И вдруг в один из вечеров – неожиданность. Не все против нее, как она думала. Двое кибуцников, беседовавших у памятника жертвам Катастрофы европейского еврейства об общественной атмосфере в кибуце, не заметили ее. Один из них сказал другому: “Кибуц не в силах принять в свой коллектив такую умную девушку как Наоми. И что делают товарищи? За собственный провал платят ей недобрым отношением, унижают”.
В хижине на эвкалипте мысли ее улетают вдаль. Кровавые бои затихли. Все ее достижения в качестве связной в окопах и инструктора болгарской молодежи поблекли. Еще немного, и они будут начисто забыты. Не приспособлена она к жизни в коллективе. Неисправимая индивидуалистка, она не может мыслить одномерно, обдумывая, насколько каждый ее шаг полезен коллективу, который не терпит сложности, независимости, уклонения от общих правил. Еще более неприемлем коллективу распорядок ее дня, не совпадающий с общим.