Страница 20 из 73
- Отходим! Прячьтесь за меня!
Спицы-перья так и сыпали, Рута, прикрываясь панелью, как щитом, пятилась к искорёженной големодробилке, одна из платформ которой нависала козырьком. Если б не густая шерсть, пушистики давно обратились бы ежами, а так успели до хозяйки докатиться, юркнули за спину.
- Ещё чуточку, ребята, - сплюнула попавшую в рот чешуйку кожи, - и в безопасности.
Забились под навес, как жуки под камень, Рута и панель приладила, чтоб уж наверняка ничего не залетело. Спицехвосты орали ором, бесновались, облепили големодробилку, как пчёлы - улей. Самые настырные протискивались в укрытие, да тут и оставались, разорванные пушистиками на части. Уж на что ржавокрысы - мерзость, да только и они приятней спицехвостов будут!
- Вылезай, сладенькая, - времени прошло изрядно, прежде чем Рюк постучал по панели, - улетела стая.
По довольному голосу Рута поняла: самозародок взял.
- Так что там было? - спросила, выбравшись из-под навеса, - какой цвет?
На мелочи цверги не разменивались: чуть какая волшебная вещь начинала чудить - сразу в мусор, потому на чистилку попадало много интересного. Ещё интереснее было, когда порченые артефакты друг с другом взаимодействовали - так и получались самозародки, или самозародившиеся артефакты, что ценились особенно высоко.
- Не поверишь, - Рюк ощерил в улыбке пеньки зубов, - синий!
Пододвинув ногой утыканную спицами панель, поставил на неё переносной ящичек, поводил меткой. Представляла та собой прозрачный кристаллический диск - небольшой, размером с блюдце, с прорезями для пальцев. Так просто метка, понятное дело, не давалась, нужно было заслужить; тех, у кого метка имелась, называли искателями, стояли они на ступеньку выше простых жителей чистилки. Ещё ступенькой выше сборщики, а на самом верху человек от Теневой Плеяды - смотрящий. Всего смотрящих было три, по числу квадратов, на которые делилась чистилка.
- И правда, слушай... - Рута завороженно смотрела на метку, обретшую тёмно-синий цвет, - это же сколько можно выручить, а?
- Много, сладенькая, много!
- А взглянуть можно? - в тусклых глазах Руты блеснули искорки интереса, - никогда ещё такого не видела...
- Да там обычная каша, - заупрямился Рюк, - к тому же вонища - жуть!
- Ну, пожалуйста! А за мной не заржавеет...
- Заманчивое предложение, - искатель поскрёб жидкую бородёнку. - Как насчёт моего любимого?
- Обещаю!
- Хакраш с тобой, договорились...
Щёлкнул замками, откинул крышку, из ящичка ударила вонь, да такая сильная, как если бы кулаком в нос! Пушистики дружно принялись чихать, откатились, затявкали. Рута, наоборот, придвинулась, заглянула внутрь: действительно, комок слизи, как обычно и бывало с самозародками, с одной стороны торчит костяная рукоятка, с другой - часть обода, возможно и длинноговорителя. Стоило придвинуться ещё ближе, как в голове зашелестели голоса, даже начала что-то разбирать, но Рюк отпихнул в сторону, поспешно захлопнул крышку.
- Надышалась, сладенькая? - участливо спросил.
- Вроде того...
- Я и сам как пьяный, - искатель прицепил к ящичку ремень, перекинул через плечо, - в голове шумит, ноги еле держат.
- Не лучше ли тогда отправиться к сборщику вместе? - озабоченно спросила Рута. - А то мало ли, где завалишься...
- Какая заботливая, - Рюк усмехнулся, - не бойся, не завалюсь. Хотя нет, вру, у нас же сегодня красная "радуга"! Придется кое на кого и завалиться, и помять, и покусать...
- Да ну тебя!
Рута отмахнулась, а Рюк залился сиплым смехом.
[2]
"Левиафаны" на их квадрат приходят каждый третий день декады, сегодня такой и есть. "Левиафаны" - это огромные мусоровозы, плавными очертаниями и правда похожие на морских исполинов. Площадок, где происходит выгрузка, четыре, о том, какая будет задействована сегодня, сообщают приближённые смотрящего. "Левиафаны" редко появляются раньше полудня, но люди начинают стягиваться ещё с утра, пока не собираются все жители квадрата, вплоть до новичков из карантина. Атмосфера царит праздничная, какой бы скверной ни была погода, все в предвкушении, все ждут, и вот раздаётся возглас, катится штормовым валом по толпе:
- Едут!..
Твердь содрогается от движения тяжелых машин, "левиафаны" будто бы плывут по мусорному морю. Вот первый навис над краем площадки, распахнул широкую пасть, натужился, изрыгнул отходы. За ним второй, третий - горы хлама все выше. Руте вспоминается Горячая, вспоминаются баржи, вспоминается их "кулак". Память вернулась полностью, грызёт не хуже ледяного покрова, который здесь, в Играгуде, называют ледяным саваном. Средств от этой болезни, как выяснилось, нет и у цвергов, а если и есть, то не для простых смертных. Как нет лекарства и от металлика, которым больна старуха в замызганном балахоне, стоящая рядом; кожу её покрывает похожая на ртуть плёнка, волосы жёсткие, словно проволока, движения резкие, рваные, как у голема. Зовут старуху Урсулой, Рута прибилась к ней после того, как Рюк пропал. То ли погубил его синий самозародок, то ли наоборот, появилась возможность с чистилки убраться, чем искатель не преминул воспользоваться. Ведь ничего смертельного у Рюка не было - подумаешь, горгон обжег своим ядовитым дыханием.
- Я из бестиария "Когти и зубы", - похвалился однажды, после любви, похожей на тот же бестиарий, - слыхала о таком?
Память у Руты не только восстановилась, ещё и улучшилась - без труда могла теперь вспомнить любую мелочь, и, как бы это сказать, рассмотреть с разных сторон.
- Что-то такое припоминаю... - прижала палец к губам. - Тот, где охота на живца, так?
- Я же говорю, - Рюк кивнул с довольным видом, - известное место! Кто-нибудь что-нибудь, да слышал.
- То есть ты этим самым, живцом? И как только не страшно! В бестиариях же, как слышала, чудовища исключительно лютые, из самой Дыры...
- Страшно, сладенькая, а как же, да только оплата до того страшно высокая, что на всё остальное закрываешь глаза. Безобразие у меня на лице от кого, думаешь? Горгон, стервец, дыхнул, прежде чем укокошили. Да только не в нём дело, а в том засранце-охотнике, который, чтобы неустойку не выплачивать, обставил всё так, будто я помер. Золтаном его звать-величать, Золтаном... Сучий магнат! Но ничего, я ещё вернусь, я им всем покажу...
"Левиафаны" медленно разворачиваются, уходят, за дело принимаются щелкуны, катятся со всех сторон к нагромождениям мусора. Тел, как таковых, у них нет, только одна огромная пасть с кольями кристальных зубов. Люди сторонятся, отходят от огороженной невысоким барьером площадки подальше, потому что щелкунам всё равно, что перемалывать. Кожа у них в пупырышках, как у жаб, и раздуваются так же. Раздувшиеся до предела не уступают размерами тем воздушным шарам, на которых летают, откатываются, тяжело переваливаясь, на отстойник. Там со временем лопаются, а инферны сжигают то, что осталось. Говорят, щелкуны поглощают только опасные амулеты и артефакты, но никто не знает, сколько в том правды. Больше похоже на то, что им всё равно, что поглощать...
- Теперь наша очередь, - говорит смотрящий, благодаря голосовому артефакту слышат его все прекрасно. - Но не ссорьтесь, братья и сёстры, ваши ссоры делают меня печальным.
- Пошли, - скрипит Урсула, толкая Руту в бок, - полакомимся объедками. Голос у неё грубый, мужской, как и черты лица, легче принять за старика, чем за старуху.
- Мне на этой четвертинке редко везёт, - вздохнув, Рута достаёт метку, - но пойдём, конечно, посмотрим.
Металлик - вещь страшная, однако благодаря ему Урсула чувствует артефакты всем телом, никакая метка ей не нужна. Находит и превосходную ловушку для ржавокрыс, и обогреватель, исполненный в виде куба, и артефакт-кухню, из которой, правда, постоянно лезет каша... Руту предчувствие не обмануло - только пару пищалок и нашла, для отпугивания спицехвостов и прочей подобной нечисти. Чтобы совсем уж не позориться, добавляет к ним цветных трубок - для украшения жилища самое оно.