Страница 21 из 73
- Возвращаемся, ладно, - кряхтит Урсула, - а то не дотащим...
- Ага, - кивает Рута, размышляя, как бы так перехватить артефакт-кухню, чтобы не перемазаться в каше с ног до головы.
Со стороны соседнего квадрата уже слышится вой гноллов, пушистики рычат, тявкают. Гноллы - последнее звено в цикле переработки. Стая займёт четвертинку после ухода людей, будет пировать всю ночь, пока утром не прикатятся щелкуны...
[3]
Край неба горит белым - выброс. Застал их с Урсулой недалеко от дома - двухъярусного строения, которые на чистилке принято называть "коробками". Рута называет иначе, Гнездом.
- Какой большой... - шепчет она в испуге, - почему же не было предупреждения?
Руту будто бы завернули в наждачную бумагу, от малейшего движения тело горит огнём. С Урсулой ещё хуже: упала, и хрипит, и трясётся, по коже с треском бегают искорки. Рута хватается за мешковину балахона, тащит.
- Оставь меня, - бормочет Урсула, - уходи...
- Ещё чего, - с гневом отвечает Рута, - и не подумаю!..
Пушистики пищат, жмутся к ногам, Рута спотыкается о Волчка, едва не падает на старуху.
- Пошли вон, плесень лохматая! Смерти моей, что ли, хотите?
Гнездо видно издалека - тоже светится. Цветные трубки по краю плоской крыши вспыхивают то красным, то синим, то зелёным, стены увиты живой проволокой, цветочки на ней, как россыпь звезд.
- Уже рядом, - голос срывается от натуги, - осталось самую чуточку...
Света на западном краю неба всё больше, такой приятный, красивый, будто бы говорит: "Брось, перестань, успокойся, ляг и усни". Рута думает о матери, думает о Примуле - сейчас обе они соединились в Урсуле, потому, наверное, так тяжело. Мир сломал их, ибо твёрдые, но с ней не пройдёт, не такая - текучая, как вода.
- Не дотянешься, слышишь? - кричит, скалясь разъярённой гарпией, - сквозь пальцы пройду!
Кругом всё плывёт, всё качается, "коробка" приближается рывками. Тяжёлая дверь с заклёпками по кромке то ближе, то дальше, то ближе, то дальше, наконец останавливается. У Руты вырывается ликующий возглас - она это сделала! Так, теперь открыть, втащить Урсулу, спуститься на нижний ярус. Руки трясутся, дыхание перехватывает, и первое получается далеко не с первого раза, второе - не со второго, третье - не с третьего. Наконец внизу, закрывает люк плотно, пушистики так и вьются, заливаются радостным тявканьем.
- Эх, вы, - улыбается Рута устало, - помощнички...
Сил дотащить Урсулу до лежанки уже никаких, падает на ложе сама, проваливается в забытьё.
- Воды... - по руке будто бы проходятся крючья, - воды...
Просыпаться не хочется - вот совершенно! - но надо. Урсула пришла в себя, доползла до лежанки, тянет руку.
- Вот же нас угораздило, да? - горько вздыхает Рута. - Но ничего, здесь защита хорошая - у меня вот зуд сразу прошел, да и ты не искришь больше!
Подхватив старуху под руки, поднимает на ложе, та всё тянет своё:
- Воды...
Чистая вода на чистилке ценится высоко, дороже неё только самозародки, потому Рута раздумывает, давать или нет. Волшебной воды здесь хоть отбавляй, отовсюду льётся, но гадости в ней до того много, что не справляются никакие очистители. Артефакты и самозародки на воду в основном и обмениваются, иначе никак. А сидит на запасах с водой, понятное дело, смотрящий.
- Воды, - стонет Урсула, - дай хоть глоточек...
Внутри неё что-то бренчит, как в сломанном механическом големе, Руте не по себе.
- Ладно-ладно, сейчас. Только знаешь же, как у нас мало осталось...
Бочка из камнестали выкрашена в яркий голубой цвет - откидывает крышку, зачёрпывает, даёт кружку Урсуле:
- Вот, держи.
Та жадно пьёт, захлёбывается, но вдруг отбрасывает кружку, вопит:
- Что ты мне налила, курва? Опять это дерьмо оранжевое!..
Поражённая, Рута отступает на шаг, из-под лежанки, разбуженные криком, выкатываются пушистики, звонко тявкают.
- Что ты несёшь, плесень? - удивление сменяется яростью, Рута до боли стискивает кулаки.
- Прости, - по лицу старухи проходят волны, будто стекает ртуть, - я... я не хотела...
- Ах, не хотела!..
Рута подхватывает кружку, бьёт, куда придётся, звук такой, как если бы стучала по бочке. Потом они плачут, обнявшись, Урсула рассказывает:
- Используют нас, пока ресурс свой не выработаем, а потом сюда вот, на свалку, мусор к мусору... Гордилась, что порна, а не простуха какая-нибудь, не ходила - носила себя. И заведение не какое-нибудь, а закрытого типа, для избранных. Хозяина раз только и видела, но запомнила хорошо: толстый, что твой "левиафан", глаза разные, а улыбка широкая такая, до самых ушей. Эх, сюда бы мне его, в эти руки... - сжала пальцы-крючья, со скрежетом.
- Кажется, и я его видела... - тихо говорит Рута. - А как заведение называлось?
- Хо-хо, название с умыслом, "Апельсиновый сад". На оранжевой "радуге" всё было замешано, в три круга, с размахом. На первой ступени иголочки, на второй пьёшь особым образом приготовленный раствор, на третьей в ванне с этим самым раствором принимаешь. Третья ступень - самое страшное, потому что пик наслаждения длится не миг, не минуту, а словно бы останавливается, пойманный в сети "радуги". Сначала поднимаешься в небо, сияешь как Игнифер, только оранжевым светом, затем взрываешься, разлетаешься на осколки, и падаешь, падаешь, падаешь прямо в Дыру...
Урсула умолкает, Рута боится пошевелиться, слышно, как работают артефакты Ветра, забирая воздух плохой, рождая воздух хороший.
- Металлик у тебя после тех ванн, так? - спрашивает наконец Рута.
- Нет, от ванн голос, и вот, борода. Женщин тот раствор делает мужеподобными, мужчинам придаёт черты женщин, такой вот эффект.
Снова молчание, только урчат пушистики, свернувшиеся клубками подле Руты.
- Мне тоже есть, что рассказать, - говорит она, - выслушаешь?
- Конечно, - голос Урсулы со щелчками и скрипами, - почему нет?
И Рута говорит, изливает, потеряв ощущение времени. Угасают всполохи на западном краю неба, вместе с ними угасают и искорки жизни в Урсуле. Старуха больше не бренчит, не щёлкает, будто окончился завод в механизме. Волчок начинает тихонько поскуливать, Чистюля с Грязнулей подхватывают - лишь это вынуждает Руту остановиться, опомниться.
- Нет, - трясёт головой, взглянув на Урсулу, - не уходи...
Душит сухой плач, но Рута быстро берёт себя в руки, преображается.
- Хватит, - слова падают ледяными глыбами, - не могу больше здесь!
Утром она сооружает волокуши, отвозит тело Урсулы к отстойнику, предаёт огню. С виду инферны похожи на пушистиков, но тела у них из лавы, вместо шерсти - шлейф пламени. Плоть Урсулы вмиг обращается пеплом, пепел возносится к небу...
- Прощай, - тихо говорит Рута, - спасибо за всё, особенно за последний наш разговор.
Собирается не торопясь, но и не медля, к полудню на квадрате её уже нет, к вечеру выбирается с чистилки. Пушистики, понятное дело, катятся впереди.
[
Год
тридцатый
]
Третий радующийся
Играгуд, город Крюлод
[1]
Из семи алей эвтаназиума больше всего Руте нравится Зелёная, с яблонями и грушами. Дорожка выложена кристальными плитами, по сторонам уютные скамейки из волшебного дерева, а в самом конце, на возвышении, большой ледяной экран. Прогуливаются они вместе с Лурией, белой проксимой; Рута и не знала, что такие бывают, пока не попала в эвтаназиум. От вопроса, понятное дело, не удержалась:
- А те, которые в проксимариях, получается, чёрные?
- Да, - последовал короткий ответ. Голосок у Лурии хрупкий, и сама тоже хрупкая, кожа будто просвечивает.
- Ну, будем знакомы, сестрёнка, я аккурат из тех самых, из чёрных...