Страница 83 из 93
Присяжные зашумели от негодования. То, что сказал Сократ, было верхом дерзости и бесстыдства. Никто ещё не осмеливался до него сказать в суде такое. Бесплатный обед в пританее! Пожизненно! Вместе с иностранными послами и почётными гражданами великих Афин? Верх наглости! Поистине он выжил из ума, этот босоногий старик, если под угрозой смерти лишь дразнит судей.
Басилевс нахмурил брови.
— Не шумите, афиняне! — призвал он присяжных к порядку. — Послушаем, что он скажет ещё.
— Или обед в пританее, — повторил Сократ, — или умереть и избавиться от хлопот.
— Так и будет! — снова зашумели присяжные. — Будем голосовать за смертный приговор!
Платон рванулся к столу басилевса, но скифы остановили его.
— Хочу сказать слово! — потребовал Платон. — Дайте мне, самому молодому из вас, сказать слово.
Басилевс его требование отклонил. Началось голосование. Смертный приговор Сократу был вынесен большинством в восемьдесят голосов.
— Избегнуть смерти нетрудно, афиняне, — сказал Сократ, когда ему предоставили последнее слово, — гораздо труднее — избегнуть нравственной порчи: она настигает стремительнее смерти. И меня, человека медлительного и старого, догнала та, что настигает не так стремительно, а моих обвинителей, людей сильных и проворных, — та, что бежит быстрее, — нравственная порча. Я ухожу отсюда приговорённый вами к смерти, а они уходят уличённые правдою в злодействе и несправедливости. Итак, смерть. Она означает одно из двух: либо стать ничем, либо переселиться из здешних мест в другие. Если первое — то это всё равно что сои, когда спишь так, что даже ничего не снится, и время кажется не дольше одной ночи. Если второе — то нет ничего лучше. Ведь там, в царстве умерших, пребывают вечно Орфей, Мусей[132], Гомер, Гесиод и ещё множество великих мужей и жён. Там Перикл, там Фидий, там Алкивиад... Беседовать с ними — несказанное блаженство. И уж там-то за мудрость не казнят. Там все бессмертны. Итак, пора уходить, афиняне; мне под Пникс, в тюрьму, чтобы умереть, вам — домой, чтобы жить. А кто из нас идёт на лучшее — это никому не ведомо, кроме богов и философов.
Подбежавшая Ксантиппа бросилась к мужу, закричала:
— Сократ, ты умрёшь безвинно!
— А ты хотела бы, чтобы заслуженно? — спросил оп и сказал скифам: — Ведите же меня в тюрьму. Нынче жарко, а в тюрьме я отдохну...
X
Они провожали Сократа до самой тюрьмы — Критон, Платон, Аполлодор и Симон. Конвоировавшие его скифы позволили друзьям Сократа идти рядом с ним, сами плелись позади и лишь отгоняли глупых мальчишек-сорванцов, которые, думая, что в тюрьму ведут всех пятерых, просили отдать им одежду и обувь — то, что им скоро не понадобится, поскольку арестованных казнят уже сегодня после захода солнца.
Когда же Сократ и его друзья спустились с холма Ареса, скифы и вовсе отстали от них, будто им не было никакого дела до арестованного.
— Смотри, Сократ, мы, пожалуй, сможем убежать, — сказал Симон, который был старше всех и едва передвигал ноги, потому что и устал, напёкся на солнце и был по обыкновению голоден: никто не приходил к нему заказывать обувь, потому что не было у Симона ни добротной кожи, ни ремней. — Вон пасётся табун лошадей, нам только добежать бы до него, а там — ищи-свищи. Теперь-то ты понимаешь, что надо бежать: впереди уже не просто суд, Сократ, а верная смерть. Хоть это ты понимаешь? Мальчишки правильно сказали: тебя казнят после захода солнца, — произнеся эти последние слова, старый Симон разрыдался.
— Ах, Симон, Симон, старый ты дуралей, ну как же я побегу? — горько усмехнулся Сократ, потрепав Симона по плечу. — И годы мои какие — стар я, как и ты, и смешно убегать от того, от чего никому ещё убежать не удалось. Полно тебе, Симон, не страдай, не суетись. Всё идёт как надо. Мне и шага в сторону сделать теперь нельзя, если я хочу остаться Сократом. Вот мой истинный путь — он лежит передо мной до самой тюрьмы. Это путь Сократа, Симон. Путь судьбы.
— Ты бы не мучил нас, — сказал Сократу Критон. — И себя не мучил бы. Пожалуйста, давай вместе подумаем, как избавить тебя от беды. Разве ты не понял, что произошла страшная ошибка?
— В чём же она, Критон? — Сократ выглядел таким старым, каким Критон его никогда не видел. Защитительная речь далась ему нелегко: что-то всё время, пока он говорил, терзало его. Нет, не страх смерти, не позор, а что-то совсем другое. Может быть, демоний беседовал с ним, когда он произносил речь, может быть, ещё кто-то. Критону, не отводившему глаз от Сократа, пока тот, тяжело опираясь руками о каменный куб и страдая от нещадно палящего солнца, произносил речь, всё время казалось — или так было на самом деле, — что Сократ разительно изменился, что это уже и не он как будто, хотя ничего существенного в его облике не прибавилось и не убавилось, но всё вдруг оказалось в новом сочетании — и лицо, и руки, и голос, и то, как он дышал, как искал кого-то глазами, как щурился от яркого солнца, как говорил.
Потом Критон понял, что так преобразило Сократа: это относилось к миру его мыслей, его убеждений. Произнося защитительную речь, он решал для себя самую важную задачу: задачу жизни и смерти, гражданина и государства, истины и лжи, прошлого и будущего, или, говоря коротко, задачу личного бессмертия...
— Не надо было приходить на суд, — в который уже раз повторил Аполлодор. — Всё так и тянулось бы, скифов за тобой не прислали бы, а потом что-нибудь да изменилось бы.
— Следовало уехать до суда, — коротко сказал Платон. — Это решило бы всё.
— Да, — подхватил его мысль Критон. — Я уверен и всегда буду об этом говорить: Анит хотел лишь попугать тебя, Сократ. В худшем случае — добиться твоего изгнания из Афин. А этот паршивец Мелет просто переусердствовал. Да и ты, Сократ, подлил масла в огонь — всё время дразнил обвинителей и судей. Они приняли решение о твоей казни со злости, а не по здравом рассуждении. Они скоро опомнятся и пожалеют о своём решении. И будут, думаю, счастливы, если ты убежишь, если покинешь Афины. Ты очень надоел этим бездарным демократам, обвиняя их по всякому случаю в неумении вести дела государства. Просто надоел, хотя ты, конечно, прав. И они сразу же успокоятся, если ты уедешь из Афин. Как твой учитель Анаксагор. Мне кажется, что они сегодня вспоминали об Анаксагоре лишь затем, чтобы подсказать тебе, как надо поступить. Надо убежать, Сократ. Это ведь не стыдно — убежать от несправедливой казни.
Сократ и слушал друзей, и не слушал. Он всё понимал, всё видел, всё оценил: они говорили то, что должны были говорить. Да, не надо было приходить на суд; да, следовало уехать. Но коль скоро ни того ни другого он не сделал, то теперь по справедливости ему надо было бы убежать. Так свойственно рассуждать любому здравомыслящему человеку, если он хочет избегнуть несчастья. А любой здравомыслящий человек, конечно же, хочет этого — избежать несчастья, особенно такого, как смерть...
Критон тем временем всё более наседал на него:
— А семья, Сократ? Ты подумал, что станется с Ксантиппой и с детьми? Мы, конечно, не оставим их без помощи, но и мы не вечны.
— Я тоже, — рассмеялся Сократ. — Или ты думаешь, что я вечен? В конце концов, все дети со временем остаются без родителей — так устроена жизнь.
— Это всего лишь общие рассуждения, Сократ, — вмешался в разговор Симон. — Ты сам говорил, а я это помню, что смерть уравнивает всех, а жизнь всех различает. Вот и станет твоя семья бедствовать по твоей вине.
— Да, да, это и твоя вина, — снова заговорил Критон, — если Ксантиппа и дети будут жить как придётся — а им, конечно, придётся испытать всё, что обычно выпадает сиротам на их сиротскую долю. Или вовсе не нужно заводить детей, или уж надо вместе с ними переносить все невзгоды, кормить и воспитывать их, а ты, по-моему, выбираешь самое лёгкое — умереть и избавиться от всех хлопот.
132
Мусей — легендарный певец.