Тайный искуситель

— Ах, Аллах. Смилуйся, умоляю тебя.

— Я устал, госпожа, — прошептал Абдул. — Я сейчас усну.

— Нет. Абдул, ты должен оставаться в сознании. Пожалуйста, не засыпай. Пока что. Пожалуйста… не умирай.

Все его тело сотрясла сильная судорога, оставив испарину на его смуглом лбу. Его глаза закатились, и он сглотнул, разомкнув губы в попытке заговорить.

— Ты… — сказал он едва слышно. — Ты…

Захира смотрела на его бледнеющее лицо, отчаявшись узнать, что он хочет.

— Абдул, я здесь. Я не брошу тебя. Что такое? Скажи, что я могу для тебя сделать… что угодно. Пожалуйста, скажи что-нибудь…

Он схватил ее за рукав туники, потянул за него, тщетно стараясь приподняться. Его глаза мутнели, его хватка медленно слабела, но он встретил ее взгляд и удерживал, пока мог. Шепот сорвался с его бледных губ, не более чем вздох, но она услышала его. Она поняла, что он сказал, обвинение в том последнем слове было таким же ясным, как и солнечные лучи, льющиеся с небес, и таким же обжигающим.

Глядя на нее, последнюю, кого он видит, Абдул заглянул в ее глаза и выдохнул:

— Ассасин.

Глава двенадцатая

Утренний поток людей у городских ворот к полудню начал стихать. Час спустя лишь несколько путников все еще торопились попасть внутрь: опоздавшие громко обвиняли в своем опоздании франкскую стражу. Себастьян и сам устал от процесса, от часов поиска и обыска, в результате которых не было обнаружено ничего серьезнее тощего, как скелет, сельского подростка, пытавшегося пробиться за ворота и сбежавшего с кошельком купца.

Группа ожидавших у входа уже не казалась угрозой: десяток женщин и стариков, в истоптанных сандалиях, запылившихся на пути к городу. Лица их потемнели и покрылись испариной от жары, глаза неотрывно следили за христианскими стражами, которые могли помешать их ритуалу веры в мечети.

Себастьян нетерпеливо помахал стражам на посту.

— Пропустите их.

Он наблюдал, как радостные простолюдины торопятся мимо, и тут услышал призыв муэдзина к джуме. Голова болела, глаза жгло от долгих часов под слишком ярким солнцем пустыни. Но под усталостью и болью его все так же грызло предчувствие, не отпускавшее с момента пробуждения этим утром.

Смерть. Настолько реальная, что он до сих пор ощущал горькую желчь на корне языка.

Его опасения теперь казались необоснованными, но все же он внимательно присматривался опытным взглядом к народу на улицах, когда двинулся прочь от ворот. Он следовал за остатками тающей толпы, направлявшейся по главной улице к мечети, туда, где наверняка мог найти Абдула и Захиру после пятничной службы.

Она весь день не шла у него из головы, преследовала его мысли наравне с образами крови и смерти. Каким-то образом ей удалось превратить его из неохотного защитника в неотступного хищника. Ему не нравилась эта перемена, не нравилась сама мысль о том, что он теряет контроль над собственной волей. Но, нравилось ему это или нет, он признавал, что преследует ее, так же верно, как сейчас ищет ее в городской кутерьме.

А городская пятничная суета была безумней, чем он мог припомнить. Те немногие, которым еще предстояло дойти до мечети, в спешке забывали обо всем. Более медленных крестьян отталкивали более быстрые, старики ковыляли в тучах пыли, взбитой более молодыми ногами.

Себастьян остановился, чтобы помочь старику, едва не сбитому с ног толпой, и как только седобородый утвердился на ногах, оглянулся вокруг, замечая все, на чем взгляд не задержался раньше: быстро пустеющий базар, брошенные палатки торговцев — несколько столов, опрокинутых в спешке. Крестьян у фонтана, которые оставляли прохладу и умывание, чтобы тоже поспешить к минарету и арочному входу в конце улицы.

Жители Ашкелона не просто спешили к мечети, они бежали.

Трое мальчишек выскочили откуда-то сзади, топоча сандалиями по брусчатке улицы, белые одежды развевались от скорости. Себастьян вытянул руку и поймал самого медленного из троицы за рукав.

— В чем дело? Что происходит?

— Убийство! — воскликнул мальчишка, широко распахнув глаза и задыхаясь. — В мечети кого-то убили!

— Иисусе, — прошипел Себастьян. Леденящий острый страх вскинулся внутри. — О Боже. Захира.

Он отпустил мальчишку и последовал за ним и двумя его товарищами, помчался сквозь хаос толпы на улице. Последовали вскрики и несколько приглушенных проклятий, когда он, христианин, которому запрещено было появляться в святом для мусульман месте, пробился сквозь арки мечети. Он оказался на залитом солнцем дворе, поспешно оглядывая его в поисках источника беспокойства. Долго искать не пришлось.

Толпа сгрудилась у дальнего конца колоннады, окружавшей широкую площадь и центральный ее минарет. Люди бежали туда и оттуда, кто-то плакал. Кто-то шептал молитвы, некоторые онемели от ужаса. Сжав пальцы на рукояти меча, но не вынимая его из ножен, Себастьян не обращал внимания на возмущенные лица сарацин, глазевших на него и на то, как его сапоги топчут святую для них землю. Он жестом разогнал зевак и выругался, когда заметил под их ногами ручей крови. Кровь была темно-красной. Сердечной, и было ее слишком много.

— Захира.

Его сердце сжалось в груди и содрогнулось, пропустив удар, при том, что открылось взгляду. Захира медленно подняла взгляд, когда он окликнул ее, но по ее пустому взгляду невозможно было понять, узнала ли она зовущего. Она сидела на земле, поджав ноги. Ее лицо было покрыто дорожками слез, влажная вуаль сбилась и была забрызгана кровью. Голова Абдула лежала у нее на коленях. Безжизненные глаза смотрели на нее, застыв, замерзнув, а губы искривились в смертной гримасе.

Кровь была его. Она сочилась из глубокой раны на его груди, она пропитала его одежду и залила землю под ним. Захира была залита ею тоже. Кровь залила весь лиф ее туники, запятнала ее руки и рукава, словно Захира до этого склонялась над Абдулом, пытаясь остановить кровотечение. Рана была слишком серьезной, она не могла его спасти. Ничто бы не спасло.

И ничто не спасет врага, который его убил, поклялся Себастьян про себя.

— Кто это сделал? — осведомился он у толпы, запинаясь на арабских словах от горя потери своего друга. — Кто-то из вас видел, кто виноват в его смерти? Говорите, иначе, клянусь, вам будет куда хуже, чем этому достойному человеку.

Никто не ответил. Зарычав, Себастьян выхватил меч. Толпа коллективно ахнула и попятилась, когда он направил меч на нескольких мусульман, осмелившихся глазеть на него с молчаливым осуждением. Возможно, тот, на кого он направил меч, и есть убийца Абдула? Себастьян прислушался к молитве, срывавшейся с губ этого человека, и понимал, что ему неважна степень их вины, настолько велика его ярость и сильно желание пролить кровь в отместку.

— Будьте вы прокляты, — прорычал он на родном языке, и безмерная ярость в его словах заставила нескольких крупных мужчин отступить на безопасное расстояние. — Кто-то же должен был что-то видеть. Кто это сделал? Кто виноват?

— Я.

Голос Захиры был тих, как приглушенный вдох. Себастьян обернулся, глядя на нее через плечо, и нахмурился, встретив ее исполненный боли взгляд. Она покачала головой и моргнула, когда новый поток слез подступил к глазам и увлажнил ее щеки.

— Помилуй меня Аллах, но я… я виновата в смерти Абдула. Я не должна была… Он хотел защитить меня… Я пыталась его остановить…

Она осеклась прежде, чем последние слова сорвались с ее губ. Она опустила голову, и слезы потекли потоком. Ярость Себастьяна поблекла при виде ее печали. Он опустил меч и вложил его в ножны, а затем опустился на колени рядом с Захирой.

— Нет, миледи, — сказал он мягко, несмотря на буйство его собственной вины и злости.

Он хотел протянуть руки, спрятать ее в своих объятиях, но на них глазело слишком много людей, и после того, что произошло с ними утром, он не был уверен, что Захира примет подобное утешение. Странно, но он понял, что сам хотел бы утешения в этот момент. Смерть Абдула и мысль о том, что Захира была так близка к опасности, затронула глубинные струны его души. С усилием заставив свой голос звучать относительно спокойно, он продолжил: