Страница 54 из 108
– Верно. Я обожаю авантюристок. Но не бескорыстно – тридцать процентов мои. Ведь у него там, кажется, и Рафаэль, и Веласкс?
– И ещё хватило бы на целый национальный музей. Обидно, самые ценные хосты не поместились в моем белье.
– Не надо надувать пайщика, душка! Когда я нашел грабительницу у подъезда отеля, белья на ней вообще не было. Как и полотен Веласкеса. Даже очень миниатюрных.
– Увы, такова участь самонадеянных дилетанток – их обчищают до нитки. Поздно, Жан-Поль, ты опоздал и даже не в состоянии предложить мне совершить прогулку по галерее Лафайет с целью приобретения гардероба. Если честно, я сильно вспотела от аспирина, зато температура спала.
– Ах так. А это? – распахнув старый сундук, Жан-Поль извлек из него нечто меховое, пахнувшее старой овчиной и плесенью. – Чем не соболиное манто?
– Прекрати! Сейчас вылетят тучи столетней моли! Я не надену этого, даже если там стоит клеймо королевского меховщика.
– Уж нет! Я теперь обязательно докопаюсь до клада. Обожаю блошиные рынки! – Жан-Поль, став на колени возле ларя, перебирал содержимое и, наконец, удовлетворенно поднялся, вытаскивая на свет кипу пожелтевшего кружева.
Виктория с любопытством потянула ткань и вскоре они рассматривали настоящую музейную реликвию – свадебный туалет крестьянки неизвестной провинции неведомого года. Лишь остатки увядшего букетика флордоранжа, приколотого к лифу, могли бы сообщить подробности того, давно отгремевшего праздника.
– Чудесно, правда? – Виктория расправляла оборки, отороченные широким кружевом ручной работы. – Наверно, эта девушка просидела всю зиму, вывязывая такую красоту и мечтая о майском или сентябрьском дне…
– Скорее всего, сентябрьском. В деревнях свадьбы празднуют после уборки урожая… Как ты думаешь, они жили счастливо, эти двое?
– Конечно. В рамочках, что украшали эти стены, были фотографии внуков и правнуков, которые, наверняка, давно перебрались в город, получили образование…
– И тоже поженились, – добавил Жан-Поль, которому совершенно не хотелось грустить. Напротив, его охватила странная жалость – вот так, за одну ночь, хотелось проиграть, прожить вместе с Антонией сотни сюжетов. Обязательно любовных и счастливых – сельских, городских, старинных, современных – любых, но только с ней и с неизбежным хэппи эндом – долгим пиршеством на брачной постели.
– Я уверен, это платье сшито по тоим меркам. Просто в небесном ателье спутали адрес и век. Проверь – все равно мне больше нечего тебе предложить пока подсохнут свитер и брюки.
Виктория взяла платье и направилась к шкафу.
– Отвернись. Я не могу упускать возможность побыть невестой. Похоже, это единственный шанс в моей жизни. – Она переоделась за открытой дверцей и пятясь вышла к Жан-Полю. – Не пойму, как там застегивается на спине? Какая-то древняя система.
– Вот для этого держали горничных и покладистых мужей. Здесь шнурки!
С дрожью в пальцах Жан-Поль стал протягивать в петли кончики тесемок. Но перед глазами была только выгнутая спина с уходящими вниз бугорками позвонков. Нежная вереница холмиков, которым невыносимо хотелось прикоснуться. Борясь с искушением, Жан-Поль стянул тесемки и они с треском оборвались, оставляя теперь уже ничем не защищенную от его губ спину Антонии.
Она быстро повернулась и в ужасе отпрянула: "Нет!"
Так вот чего всегда боялся он, мечтая об этом мгновении – ее отказа, пронизанного холодком отвращения. Трезвея и приходя в себя, он отступил, словно рухнул в глубокую яму отчаяния. Он ненавидел себя – свое разгулявшееся гусарство, воровскую прыть… Распахнув дверцу печи, Жан-Поль подбросил дров и приблизил лицо к занявшемуся пламени – до обжигающей боли, до искристого треска в выбившейся пряди. Исчезнуть в огне, рассыпаться на атомы в этой жаркой неистовой пряске… Всего лишь утром они могли сгореть вместе в гигантском костре пылающего автомобиля. Но огонь, страшный, как разбушевавшийся зверь, пощадил их и теперь поселился в печи, забился в клетку, согревая, вдохновляя своей бесстрашной яркостью… Закрыв глаза, стоя на коленях у распахнутой печи, Жан-Поль молился огню.
Он не шелохнулся, когда на его лоб легли прохладные ладони, потом соскользнули к затылку, развязав шнурок и отпустив на свободу волосы. В патефоне зашуршало, протяжно заныли сквозь пургу помутившихся звуков скрипки и голос Антонии прошептал: "Пригласи меня, пожалуйста, потанцевать. Я так давно не танцевала". Он открыл глаза, увидев её всю сразу: снизу от босых ступней под кружевным подолом до голых плечей над ниспадающей оборкой и виноватых жалобных глаз. Тогда он обнял её колени и, уткнувшись лбом в пахнущий пылью и плесенью холст, прошептал: "Я люблю тебя. Всегда любил и буду любить. Всегда – что бы ты ни делала со мной!"
Виктория опустилась на колени рядом, взяв его за руки и глядя странным, необъяснимым взглядом, в котором были и отчаяние, и мука, и решимость, и страх … и рвущаяся к Жан-Полю неистребимая преданность. Так они стояли на коленях перед торжествующим огнем, держась за руки, словно жених и невеста, а уходящий за границы сущего, выцветший и все же живой голос Дины Дурбин пел о слезах и страсти…
Сумасшедшая, дьявольская, божественная ночь! Мудрое столетнее платье само упало к ногам Виктории, завывал в трубе ветер и в стекла колотились потоки фантастического ливня, толкая друг к дргу юные, измученные разлукой тела. Они наконец-то нашли друг-друга, преодолев сотни испытаний, реальных и вымышленных преград, тех, что от века к веку выпадают влюбленным. Теперь, в эту ночь, они торжествовали за всех, кто жил и любил на этой земле, преодолевая разлученность, пытку непониманием, неведением, неверием.
– Мне страшно, я слишком счастлива. От этого, наверно, умирают… приподнявшись на локтях, Виктория рассматривала лицо своего возлюбленного, озаренного отсветами угасающего пламени. – Мы завтра простимся, но ты останешься навсегда единственным в моей жизни… – Она усмехнулась. Сомнительные клятвы для той, чья жизнь висит на волоске…
Жан-Поль с силой сгреб в охапку, прижав к себе.
– Кто тут хнычет под боком самого пылкого, самого преданного, самого сильного влюбленного в мире?! – Он встряхнул её и серьезно посмотрел в глаза. – Запомни, Тони, запомни на всю жизнь – а она будет очень долгой это я как генетик обещаю, – ты всегда будешь счастливой, потому что с этого дня и навсегда эту задачу беру на себя Я! Я – Жан-Поль Дюваль беру на свою ответственность, на свою честь и совесть счастье Антони Браун!
Виктория не бросилась ему на шею, но осторожно отстранилась, став чужой и далекой. Под недоумевающим взглядом Жан-Поля она молча натянула свитер и брюки, принесла из сеней стопку поленьев и положила на железный щиток у печи. Все это бесшумно и невесомо, как тень, ушедшая за грань реальности.
– Разожги, пожалуйста, сильный огонь и выслушай меня, не перебивая… А потом решай сам – про счастье и все остальное…
Виктория села на диван и уставившись в огонь, как загипнотизированная, начала свой рассказ. Он был настолько сбивчивым и фантастичным, что Жан-Поль не знал, принимать ли признания девушки всерьез или отнести их к болезненному бреду. Одно было ясно – она не лгала.
– Значит, та русская девушка в саду Динстлера, на Рождественском вечере у Браунов и ты – одно лицо? Вернее – один человек? – поправился Жан-Поль, жадно всматриваясь в свою собеседницу и не веря своим глазам. Нет, это невозможно…
– Увы, я не Тони. И все, что досталось мне от тебя – стихи и письма попало ко мне по ошибке… Но я не хотела присваивать их… Вернее, хотела… Вернее… Я очень люблю твои стихи, начиная с того первого, про бабочку, который я пыталась перевести на русский язык… А ты хотел порвать – там, у бассейна в "Каштанах"… Помнишь, панама на бритой голове?
– А на Рождество, значит, не тебя укачало на катере и не ты танцевала с Алисой вальс в венке и ситцевом сарафане?
– Я встречала тебя на причале, мокрая и жалкая, поспешив сообщить, что потеряла отца. Тогда я плохо ещё оценивала ситуацию… Да и теперь…